Я оглядываюсь и действительно вижу его машину недалеко от дома Малене. Видимо, прочитав на моем лице явную эмоцию недопонимаю и даже негодования, он продолжает в телефон:

– Я знал, что твои занятия уже закончились, и как раз проезжал мимо. Давай подброшу до дома.

Мы смотрим друг на друга, уже молча. Наверное, он ждет моей реакции. Я опускаю телефон, сбрасывая звонок, и все-таки подхожу к машине. В конце концов, так я явно окажусь дома быстрее, чем если поеду на общественном транспорте. Заметно, что Ханс расслабляется, когда моя задница опускается на соседнее сидение. Уже не в первый раз я замечаю его непонятное отношение – неужели он меня боится? Или, скорее, моих поступков? Для меня это удивительно, ведь с того момента, как Ханс и Рикке взяли надо мной опекунство, я не стал причиной ни одной из проблем, которые часто возникали благодаря их другим усыновленным детям. Хотя, возможно, я сам уже накручиваю его поведение под свои мысли, а приёмный отец просто недоумевает, когда же я, наконец, перееду.

Это хороший вопрос! Мне уже девятнадцать, и в таком возрасте многие разъезжаются, как минимум, в общежитие, чтобы предки не мешали бурной студенческой жизни. Однако, я – не многие. Самого тошнит от пафоса, исходящего от этой фразы, но шесть лет, как оказалось, вообще недостаточно, чтобы стать полноценным членом общества. Приемные родители первые осмелились озвучить мне эту мысль, но, признаться, и до официального признания, я прекрасно осознавал данный прискорбный факт. Правда, не проходит ни дня, чтобы меня не мучал сопутствующий вопрос – а в моей ситуации хоть когда-то будет достаточно? Смогу ли я жить полноценной жизнью, оставив прошлое там, где ему самое место?

– Как прошел день?

Ханс вечно лезет с примитивными вопросами в попытках завязать разговор. Возможно, мне бы даже нравилось ему отвечать, если бы он ожидал моего ответа. Обычно мужчина просто ставит «плюсик» в своем внутреннем списке обязательных дел, после чего ему глупо наплевать, куда дальше зайдет наш диалог. Однако, в этот раз его вмешательство было как нельзя вовремя, и параноидальные мысли развеялись так же быстро, как заполнили мою голову.

– Нормально. – бубню я в ответ и замолкаю.

Дальше мы едем молча, и, с уверенностью можно сказать, что так комфортнее нам обоим. В целом, дорога не занимает много времени, так что тишина не становится давящей, а атмосфера напряженной, ведь наши отношения трудно назвать дружелюбными, и проводить много времени наедине для нас обоих некомфортно. С Рикке тоже непросто общаться, но там дело в другом – добрая мамочка старается задушить любовью каждого, доказывая, что шесть приемных детей – посильная для нее задача. Впрочем, не могу не признать, что она действительно хорошо справляется. Просто даже в таком простом деле, как принятие чужой любви, я решил выделиться.

Ханс тормозит машину, и я расстёгиваю ремень безопасности и успеваю выпрыгнуть из нее прежде, чем отчим начинает парковаться. Рюкзак вытащить не успеваю, но все равно ухожу в дом, оставляя его мужчине. Уже с порога слышу смесь громких звуков, разносящихся изнутри. Это изрядно раздражает, но в этом доме практически никогда не бывает тихо. Стоило мне зайти внутрь, как шумы приобретают более конкретные звучания. Изначально громче всего играет радио, однако по мере приближения Тине, она умудряется перекричать даже его. Сестра бросается мне в ноги, и я поднимаю ее на руки. Тяжелая. Говорят, что дети быстро растут, но проживая с таким количеством детей, мне все чаще кажется, что быстро они растут только вширь.

На кухне, куда я донес Тине, ожидая увидеть здесь Рикке, помимо мачехи находятся еще трое детей: Свай, Арон и Лине. Ну вот, практически вся семья в сборе.

– Матс, привет. – радостно восклицает женщина, увидев меня – Как твои дела?

Ее нежный и вечно веселый голос тем не менее раздражает, когда становится еще одним источником шума. За почти шесть лет проживания в обществе я так и не привык к громким звукам. Странно, ведь, казалось бы, в доме маньяка, убивающего детей, постоянно должен был стоять плач, крики… возможно, так оно и было – я не помню, но почему-то, оказавшись в окружении людей, мне стало невыносимо громко, куда бы я ни пошел.

– Да, нормально – кидаю я, сбрасывая ребенка к остальным.

Я спешу покинуть кухню, пока туда не заявился еще и Ханс.

– Ты не поужинаешь с нами?

Слышу вслед вопрос Рикке. Нет уж, спасибо! Конечно, вслух я редко озвучиваю свои мысли, ведь не хочется обидеть приёмных родителей. Я действительно ценю их заботу, ведь кроме них меня больше не хотела брать ни одна пара в стране. На глаза невольно наворачиваются слезы, когда в голове проскакивают воспоминания, поэтому я быстро отбрасываю их. Однако, заходя в комнату, первым делом сам же выискиваю глазами маленькую фарфоровую игрушку. Как и обычно, кукла стоит на полке над моим письменным столом. Я подхожу ближе и беру ее в руку. Это фарфоровый мальчик с большими синими глазами, бледной кожей и темными волосами. Он – это я, только маленький. Всегда удивляюсь, глядя на него, ведь на его лице нет ни капли страха, а глаза… они будто улыбаются. Но ведь я помню тот ужас. Нет, не помню, а до сих пор ощущаю. Признаться, я ничего не помню из тех событий. Не помню ни жизни в его доме, ни его самого. После моего спасения, врачи решили, что это временная амнезия на фоне истощения и стресса, ведь мне пришлось несколько дней плутать по лесу, пока на меня в полу бессознательном состоянии не наткнулся лесник. Однако, время шло, а реальные воспоминания не спешили возвращаться, заменяемые частично городскими выдумками. Тем не менее, я все еще ощущаю телом ужас и страх, который остался со мной с тех дней. Тогда, почему же я не избавился от этой игрушки? Ответа я и сам не знаю. Я каждый день смотрю на него, на этого счастливого, красивого ребенка, и не узнаю себя в нем. Зачем вообще я взял эту игрушку с собой? Я тоже не помню…

Трясущейся рукой ставлю ее обратно. Это уже ритуал, который я совершаю с особой бережностью. Все в семье знают, что им запрещено прикасаться к этой кукле. Наверное, Ханс и Рикке догадываются, что она из себя представляет, если не знают наверняка, а детям, в целом, глубоко плевать на подробности, но мой запрет соблюдают все беспрекословно. Несмотря на все, что с ней связано, я дорожу этой игрушкой и не могу допустить ее поломку. Сам себя уверяю, что это нормально, ведь она – моя история, и я хочу ее сохранить, чтобы всегда помнить, через что я прошел, но иногда все равно сам сомневаюсь, не спятил ли я, раз так бережно отношусь к его работе.

Отбросив рюкзак в сторону, сажусь за компьютер. Он уже включен, я вообще редко его выключаю, чем, однозначно, раздражаю отчима, впоследствии оплачивающего счета за электричество. Среди многочисленных отрытых в браузере вкладок меня интересуют две – новостной сайт с жертвами неизвестного серийного убийцы и официальный список семей, которые лишились своих детей из-за него. Конечно, я пролистывал эти записи уже сотни раз, а мое ДНК сверяли со всеми родителями – даже теми, кто уже давно признал своего сына в очередном найденном без признака жизни ребенке – но меня это не останавливало. Быть может, в какой-то момент поступит информация об еще одних, у которых по любому найдутся причины такого длительного бездействия. И тогда я, наконец, вернусь домой. К себе домой. Но и в этот раз среди многочисленных мужских и женских имен я не нахожу ни одного нового. Это удручает, но не лишает надежды. Переходя на информационный сайт, созданный чуть ли не в начале всей истории с похищениями одним помешанным отставным офицером, я в который раз напоминаю себе, что пробегусь лишь по новым записям. Едва ли какой-либо здравомыслящий человек захотел бы копаться на этом сайте долго – стоит немного в него углубиться, как перед тобой в свободном доступе откроется целая галерея, задокументировавшая всех жертв в еще живом и последнем их виде, их родителей, наверное, в самый тяжелый момент, и еще много различных статей, которые, однако, так и не привели к ответу на главную суть создания сайта – кто же убийца?