– Что? Послушайте, мне не до шуток, извините, что задержалась, но я не понимаю по-сербски, – Аня решила, что нагрубила, и добавила: – С наступающим.

Он был всё в той же желтой майке, только поверх натянул черный кардиган. Ане захотелось просто посидеть с ним у камина. Она смягчилась:

– Как ваши чеховские сюжеты? Удалось продать хоть один?

Помотал головой. То ли не понимал, то ли не продал, то ли раскаялся в затее.

– Ну, не расстраивайтесь. Зато какой милый особняк. Э-э-э, лепа куча.

Желтый – у него теперь седая прядь, а лицо свежее, худое, глаза насмешливые, бородку так и не отпустил, – протянул ей три тысячи. Посмотрел на нее, добавил еще триста.

– Спасибо, хвала, с Новым годом вас. Как это по-сербски? Нова година…

– Nova godina je đubre kao i stara, samo što je stara bila loša, a nova je uvek gora.

На пороге особняка, когда он закрыл за ней дверь и дважды щелкнул замком, Аня постояла, превозмогая желание вернуться. К камину, к лампам, к чеховским сюжетам. Вздохнула, подняв лицо к небу. На медальоне в каменных завитушках, что украшал фасад особняка под самой крышей, была выбита дата: «1899».

На заправке пришлось влезть в запас евро – Аня носила выигрыш с собой в сумке, не понимая, куда Руслан сунется, а куда нет в этой пустой квартире.

По дороге к офису, на реке, за мостом, тут и там грохотали салюты. Было шесть, в Москве восемь – скоро все сядут провожать старый год, а у нее ничего не приготовлено.

В холодильнике – бутылка вина и магазинный соус к макаронам.

Телефон сел, но она помнила дорогу: через Земун прямо, на перекрестке правее – к складам.

Только припарковалась у офиса под единственным фонарем, из дверей выскочил Руслан:

– Ты почему трубку не берешь? Ань, сколько я должен просить… – и тут увидел помятый бампер и оторванный номер, пристроенный под лобовым.

Аня не оправдывалась. Отвечала спокойно, что испугалась петарды, вильнула.

– Почему полицию не вызвала? Как я теперь со страховой объяснюсь?

– Заказы торопилась развезти, – Аня подошла, погладила его по рукаву куртки. – Да у меня и номера их нет.

Руслан обходил машину, светил фонариком из телефона.

– Мясо уже портилось…

– При чем тут мясо, если водить не умеешь?!

– Ну а чего ты меня за руль посадил в чужой стране?

– Господи, при чем тут страна? Один раз попросил помощи – и всё через… Деньги где?

Во двор выкатился довольный, краснощекий Андрей Иваныч:

– Мож, это, уже выпьем? Год дрянь, но новый будет лучше. Он всегда лучше.

– Нечего отмечать, – буркнул Руслан.

Аня достала пакет, куда складывала выручку, чтобы не собирать по всей сумке, пихнула его Андрей Иванычу, он ближе стоял, и быстро зашагала прочь от этого фонаря, этого офиса и гаража на пустыре. Надеялась, что Руслан пойдет следом. Они наконец разругаются в пух, станет легче.

Вахтера в будке не было – наверное, отмечает. Обернулась – никого. От того, что охранник уехал праздновать к кому-то, а ей, кроме пустой квартиры, и податься некуда, захотелось набрать матери. Достала телефон, поймала на мертвом черном экране свое отражение. Теперь и не позвонить.

В автобусе – полупустом, темном, шатком, холодном – захотелось выпить чего покрепче. Злость унять. Она точно знала, где наливают: в казино.

На ресепшн брюнетка улыбнулась ей, точно узнала.

У Ани осталось пятьсот евро. Она сейчас проиграется вдрызг, придет домой, швырнет пустую сумку на пол – и всё расскажет Руслану: что давно не работает копирайтером, один раз выиграла в казино и Мара, прожорливая Мара, которую она тридцать лет знать не знала, якобы меняет ей деньги; что тут ялтинский тип косит под серба, а сербы открывают двери с оружием; что…

Аня-то думала, что у них с Русланом, наспех женатых, в Белграде появится второй шанс. Теперь уже не до семейного тепла – выговориться бы до дна, до самой последней правды.

Людей в казино мало, все-таки сербы – семейный народ. Разве что студентам, будто всё тем же, дома нечего делать – вот и сидят за игровыми автоматами. Аня вспомнила, как они с Кариной хлебали зимой «Отвертку» – газировка горьковатая, щекочет нос, согревает, металлическая банка чуть липнет к губам, – потом обеих на застолье душил смех.

Сегодня немок за покерным столом не было, зато рулетку обступили испанцы.

Аня попросила коньяку и обменяла на фишки сразу пятьсот евро. Чтобы не пришлось ставить несколько раз. Глотнула из бокала на низкой ножке, расправила плечи. Не разрядись телефон – поговорила бы с Русланом.

Еще лучше было бы найти в приложении номер того ялтинца, набрать и послушать, на каком языке заговорит. Что́ скажет своим теплым баритоном… Но зарядки с собой не было.

Захотелось поехать туда.

Таковска, 19.

Остальные адреса, даже теть-Наташин, стерлись из памяти.

Таковска, 19.

– Поставите Ваше опкладе, – сказал крупье лично Ане, словно узнал.

Поставила на 19. Всё – на 19 черное.

Крупье объявил ее ставку вслух, испанцы затихли. Допила, поперхнувшись, коньяк – официант сразу подал ей новый бокал. Завертелось колесо.

Аня думала: ну вот и финал. Нет денег. Нет – и ладно. Сейчас она заберет куртку, дойдет до дома, выскажет Руслану: «Если бы ты не орал на меня, мы бы не потеряли пятьсот евро!». Он округлит рот: «Что-о-о? Ты ходила в казино-о-о?». Его пугало, когда Аня становилась непредсказуемой.

Все захлопали, закричали. Аня выиграла. Она могла забрать восемнадцать тысяч евро.

На нее бросались с объятиями незнакомые люди, едва не сбивали с ног. Хлопнуло в ее честь шампанское, и вместо дерганой «игральной» музыки запела новогодняя ABBA.

Аня, пьянея, соображала, куда бы еще поставить. Ее теснили, словно прижимали к столу. Но тут на запястье испанца белая часовая стрелка сверкнула неоном. Уже восемь. Восемь! В Москве – десять, мать с ума сойдет, если не набрать.

Пересчитав наличку в менячнице при казино – пачка по пятьсот евро не толще ее мизинца, – Аня пихнула ее в сумку вместе с паспортом и побежала по набережной, прижимая выигрыш к животу. Ей было страшно, и пьяно, и весело сразу.

По асфальту каталась пузатая бутылка из-под игристого. Нитка лиловой мишуры намоталась на ствол голого платана. На ближайшей барке загорелись огни, и кто-то заскулил под шатким настилом. Господи, котенок, что ли? Или птица какая пищит? Тут зимой и утки, и гуси, и лебеди – никто не улетает, пока течет, не замерзая, Дунай.

Пнув бутылку, Аня присела на корточки, позвала:

– Эй! Кыс-кыс?

Похлопала по настилу ладонью. Показался черный нос, а потом и собачья морда: не то белая, не то светлая, вокруг глаз – черная обводка. Собачонка была маленькая, Аня вытащила ее из-под настила двумя руками, разглядела. Девочка. «Полтора кота», – сказала бы мать. Уши висят, лапы грязные. Трясется. На улице не холодно – наверное, подстыла от реки. Или от голода мерзнет.

– Чего же с тобой делать? – спросила Аня. – Лендлорд нас выгонит.

Собачонка, теперь поставленная на асфальт четырьмя лапами, грустно помахивала хвостом. Аня поискала в сумке – нет ли чего съестного с собой. Нащупала пачку евро.

– Да плевать! Возьмем и переедем!

Взяла собачонку, прижала к себе, и так, на руках, донесла до дома. Скорее отперла ключом квартиру, вошла. Заперлась.

Руслан еще не вернулся. Собака сразу забилась под диван в гостиной и не выходила; Аня выманивала ее с телефоном у уха: «Да, мам… Ну, теть Наташа расскажет – слушай больше… Нет, не пьяная… Я только с работы… Руслану помогала. Он, это, в ванной… Ага, намыливается… Не знаю, в гости пойдем, наверное… Всё передам… И тебя с наступающим… Да выходи ты уже!.. Что?.. Да, мам, это я Руслану. Ну, пока».

Когда пришел угрюмый Руслан, в Москве уже наступил Новый год.

Они улыбались в планшет его родителям, пришедшим со «Щелкунчика»: мать – в бриллиантовых серьгах, отец зевает. Руслан обнял Аню на камеру; если бы не созвон, они бы и слова друг другу не сказали. Отключившись, молча ковыряли макароны с разогретым соусом. Пили вино: она – в гостиной, он – в спальне.