Он не спал всю ночь, крутился, аж пружины кровати хрустели. Потом тихо встал, ушел на кухню. На рассвете сидел на диване в гостиной, запустив пальцы в волосы, словно Мюнхгаузен, вытягивавший себя из трясины. Он не видел Аню: она смотрела на его отражение в створе шкафа. Узкое зеркало показывало ей мужа, который ошибся.

Утром Аня готовилась резать салаты и смотреть мультики.

– Может, и меня за руль посадишь в честь праздника? – пошутила она.

Закрепила на стене гирлянду в форме елки. Стена порой оживала, помаргивала.

– Да, возьмешь «Getz», он автомат; остальные механика.

Потом они вместе искали в папке с документами ее права. Руслан наставлял, чтобы она правильно держала руль, обеими руками, не отвлекалась на музыку и не превышала.

То, что она должна стать курьером, как-то не обсуждалось.

Отдав заказ на Косовске девойке какой-то зареванной женщине, оставившей пятьсот динар на чай, Аня медленно ехала по Кралице Натальи. Отвернувшись от Русского дома, словно ее могли узнать за рулем и ткнуть пальцем, едва не сбила человека. Он в национальном расшитом костюме с гитарой вдруг выскочил из-за капота отклячившей зад «скорой». Аня придавила тормоз. Гитарист весело забренчал, замелькали розовые шарики… Аня поняла, что это роддом. Повеселела: вот он, Новый год, новая жизнь, девочка родилась… Даже захотелось набрать матери – спросить, как их встречали из роддома. Кто встречал?

Повернув на широкую улицу Князя Милоша, Аня отметила в приложении: курьер будет через десять минут. В глаза бросилось красно-кирпичное здание: фасад уступами спускается к улице, но обрывается рваной дырой. Перекрытия в ране – точно пожеваны; вокруг запеклось что-то черное. Показалось, что внутри скрещиваются пыльные лучи фонарей, курится дымок…

Бахает взрыв, еще один.

Аня выкручивает руль и утыкается бампером в бордюр.

Передние номера валяются на тротуаре возле двух обгорелых петард, похожих на зажаренных крыс. Их некстати швырнул пацан, которого и след простыл.

«Ру́шевине Гене́ралштаба», – пищит навигатор.

Аня включает аварийку. Стоит возле машины, не зная, что делать дальше.

«КОСОВО JЕ СРБИJА» – на заборе возле раненого Генштаба. Через дорогу, словно кривое отражение, – здание-близнец со сбитыми уступами, прикрытое гигантским плакатом с женщиной в форме. Пронзительный взгляд и что-то про страх и смелость.

Аня звонит Руслану – недоступен, Андрей Иванычу – не отвечает. Этот его сосед откосил, вовремя заболел. Если не ковидом – считай, повезло.

Телефон разрывают уведомления от клиентов, к которым она опаздывает. Мелькает мысль: а не разнести ли заказы пешком? Но пакеты на заднем сидении слишком тяжелые… Положив номер под лобовое стекло, закрыв иконы, Аня заводится, едет дальше.

Потом тащит по темным лестницам подъезда пакет со свиными ногами, мякоть, чевапчичи и кур в обсыпке. Впереди на улице Делиградска – русское посольство, охраняемое вооруженными парнями; Аня со своим оторванным номером от греха припарковалась в переулке. Свиные копыта взбрыкивают в такт шагу и пахнут паленым. На второй звонок дверь открывается – в проеме усатый мужик с автоматом наперевес. Аня визжит и роняет пакет.

Из-за спины мужика выскакивает теть Наташа.

– Вот дурында, – теть Наташа протянула Ане, сидевшей в прихожей прямо в куртке, потому что ее трясло, стакан воды. – Пей давай. Может, чего покрепче?

– О́на за ру́лем, – пробурчал усатый мужик, уже безоружный.

– Душан, иди уже, мы сами, – проводив его взглядом, теть Наташа накинулась: – Ну а чего ты орешь-то, не знала, что сербы оружие хранят? С девяносто девятого. У Душана брат погиб тогда в телецентре. Видела телецентр?

– Да… Нет. Это ступеньками?

– Ступеньками – Генштаб. Нарочно не чинят, албанцев носом тыкать.

– И он вот так с автоматом по квартире…

– Да прям. Разобрать решил, почистить, традиция: дела в порядок под Новый год. Вы, кстати, где встречаете, а то, может… – теть Наташа вдруг оценила Анин вид, потекшую тушь, испачканную куртку – и осеклась.

Аня поспешила сказать, что отмечать, наверное, не будут – работы полно.

– И стоило тебе ради такого из России уезжать. Курьерить и там можно.

– Это временно.

– От Каринки чего ушла? И она теперь не отмечает, сама сидит пишет…

Аня промолчала.

– Я те так скажу, у отца твоего денег не было тоже временно, потом совсем не стало. Мать в курсе вообще, как вы бедствуете? Душан, принеси мне кошелек!

Появился усатый – Аня теперь его рассмотрела: коротышка с лысиной кружком, как у францисканских монахов. Замахала руками: мол, нет, нет, не надо денег. Ей стало так жалко его брата, подумала – Руслан им бы за так мясо отдал.

– Мне так жаль вашего брата.

Душан протянул ей пять тысяч динар. Должен был еще триста, но у Ани язык не повернулся спросить. Из тех докинет, что заплаканная женщина всучила.

Теть Наташа приобняла, не прижимая; от нее пахло коньяком и духами. В Сербии она накачала губы лепешечкой, покрасилась в сливочный блонд. Аня оценила прихожую: хрустальная люстра, дубовый гарнитур, на вешалке – шуба, голубая норка; раньше теть Наташа цигейку носила, еще шутила: «Это взрослый каракуль».

Аня поблагодарила. Спускаясь по подъезду, услышала:

– Сколько ты ей заплатил?

Остановилась, понадеялась, что теть Наташа, шлепая тапочками по лестнице, сбежит отдать недостающие триста, поговорит с ней, как раньше, – но та прошипела:

– Свинина-то с душком!

До последнего адреса Аня добиралась уже по потемкам.

Снега в Белграде нет, фонари, даже в центре, тусклые. Словно газовые. Да еще ехать приходилось всё медленнее.

Пролетка, стилизованная под девятнадцатый век, не иначе как для туристов, катала парочку. Высокие колеса гремели по брусчатке, неизвестно откуда взявшейся, скрипели рессоры. Волосы мужчины гладко зачесаны назад, поблескивают желтым от фонарей. Женщина в черном объемном берете: может, нарядилась в театр. Мужчина каким-то привычным, обыденным движением насадил на макушку шелковый цилиндр.

Ну, давайте уже! Аня помигала фарами. Лошадь плелась неторопливо под легким косым снежком. Слава богу, кучер сообразил: приподнял свой широкий, напитанный ватой зад, и пролетка завернула в переулок. Мужчина в цилиндре повернулся к спутнице, блеснуло пенсне. Дорога освободилась, сделалась асфальтовой. Когда Аня проезжала поворот, ей показалось, что темный, затянутый снежком переулок спускается к морю. Навигатор, однако, показывал, что такого переулка не существует. Аня протерла глаза.

Таковска, 19: одноэтажный особняк, бордовый с бежевым, каменные наличники на трех высоких окнах. Даже граффити этот фасад не тронули, дверь вот только облупилась. Аня припарковалась под узловатым деревом, которое деликатно огибал тротуар. Заглянула в заказ: телятина. По сравнению с остальными – свежая; или нос уже привык? Почему-то перед этим строгим фасадом стало особенно стыдно за испорченные продукты и за то, что на два часа опоздала.

Звонка на двери не было. Аня, усталая, голодная, постучала. К костяшкам пальцев прилипла чешуя облупившейся краски. Дверь открыл мужчина, посторонился, впустил. Аня заозиралась. Потолки – метров пять. Светло-серая обивка на стенах и тусклые лампы. В гостиной – кресло у камина, треск дров, картины, портьеры, за которыми словно и не Белград.

Аня протянула пакет, указала пальцем на ценник «З000 din.». Мужчина хмыкнул, заговорил с немецким акцентом:

– Molim? Mora da ste ovom biku pevali dok je odrastao?

Певали? Пели? Что?

Но какой приятный у него голос.

– Не разумем србски, – устало сказала Аня.

Подняла глаза. Перед ней стоял ялтинский тип, продававший чеховские сюжеты. Последний раз она видела его на пляже. Полтора года прошло, словно полжизни…

– Ах, это вы? Помните меня? Мы в Ялте встречались.

– Ili su mu pričali bajke?