Вошедший Синани прямо от дверей закланялся, будто попал не в свой магазин, а на чужие именины.

– Мария Павловна, погода хороша! А в Москве дожди, заморозок первый прямо на неделе обещают.

Он представился Софье Федоровне, еще что-то болтая о погоде, и вдруг скис, протянув руку Бунину. Тот замер, поджав губу.

– Что я могу, Иван Алексеевич? Что? Не продал ни экземпляра. Выгодное место дал книге, выгодное, Марья Пална, подтвердите! Но не берут ваш сборник. Хоть режьте.

Глаза Бунина потемнели, словно он и впрямь сейчас выхватит нож. Синани тем временем вытянул книгу у него из рук и запричитал, обращаясь почему-то к Абрамовой:

– Софья Федоровна, судите сами, сигнальный экземпляр, подписанный автором…

То, что даже эта книга не продалась, не стоило и произносить, и всё же, если бы кто-то сказал, выдохнул эту фразу, Бунину было бы больнее, но легче. Теперь, Мапа отметила, у Ивана Алексеевича лицо как на отпевании. С усилием переведя взгляд с разорванной ленты в руках актрисы на бревенчатую дверь, он вышел.

Абрамова спросила цену книги, но Мапа остановила ее.

– Не надо, из жалости сейчас – не надо. Вы вот что: приходите к нам на чай. Ну, скажем, завтра? Дорогу вы знаете, журавля не боитесь, – Мапа прищурилась.

– Нет, снова пробоваться – унизительно.

– Ничего унизительного в том, чтобы вернуться за парижским зонтиком.

По ее взгляду Мапа поняла, что верно упомянула Париж. Лесть удалась. Из этой девчонки Елена Андреевна явно никудышная, зато и роман с ней ничем не кончится. У той, у А., тоже косы были.

Проводив Абрамову, которая просила называть ее попросту Софочкой, до дверей, Мапа взяла зеленый образец и распрощалась с Синани. Тот передал ей счет от печника, накладную на чугунную ванну: мол, я оплатил, после сочтемся.

– В Москве-то дожди, – прибавил он.

За дверью Бунин расхаживал вдоль тамарисков и курил. Мапа шагнула к нему, протянула зеленый образец на ладони. Хмыкнул.

Назад шли быстро: Бунину явно не терпелось убраться подальше от этой проклятой лавки, где, как назло, продавался лучший табак и собирался цвет города. Мапа, оглянувшись на тамариски, отцветшие, подернутые серой солью, поняла, что вечером отобьет телеграмму:

«Прошу выслать обои № 3, серые с беж. узором, 8 рулонов. Срочно. Ялту. Синани».

На экране Аниного телефона Татьяна, ее редактор, явно любовалась собой.

– Анечка, – начала она. – Ваш сюжет с реальной биографией не вяжется. Книппер в то время уже вовсю репетировала Елену Андреевну, а Чехов писал свою «Даму с собачкой». Вы же мне сами и рассказывали. И Софочка…

Даже сквозь затемненные очки было видно, что глаза Татьяны скошены на собственное изображение, и лишь в редкие моменты, когда важна была Анина реакция, она вскидывала взгляд. Стрижка практически под ноль – платиновый ворс на крупной голове; под строгим пиджаком белая рубашка застегнута под горло, на все пуговицы. Так могла бы выглядеть менеджер похоронного бюро.

– Софочка нужна! – встрепенулась Аня. – То есть, э-э-э, драматургически.

– Не перебивайте меня. Я и хотела сказать, что Софочка удалась. Подумайте, что еще из нее можно выжать.

Редактор потрясла перед экраном белыми листами. Распечатывает на одной стороне только, бумагу не бережет, – Аня никак не могла отогнать промельк случайных мыслей.

– Да и фиг с ней, с реальной биографией, – заявила Татьяна. – Пишите апокриф – острее выйдет. Но помните о читательницах. Я же вас наставляла! Вы им ничего не даете: ни страстей, ни постели… В третьей главе – одна лодыжка.

Аня вздохнула. Сошлись на том, что «постельные эпизоды» Аня добавит потом, при редактуре черновика. Как и московские сцены: театры, банкеты, венчание, наконец. Редактор сообщила, что по сравнению с автором, взявшимся за Софью Андреевну Толстую, у Ани «идет живее».

– С Буниным только не усердствуйте.

– В смысле?

– Его другая девочка пишет. В Ницце живет. Но: «Ялта лучше Ниццы» – так, кажется, нашАнтон Палыч говорил?

– Это пока он дом не начал строить.

– Черновик жду через две недели, – редактору явно не понравился ответ. – Вычитанный, разумеется.

Был вторник. Дождь не лил, а просто тянул с неба прозрачные нити к набережной и шумел. В теплом воздухе влага испарялась, кутая Ялту в туман. Волны почернели, залили пляж. Белая чайка кружила там, где позавчера Аня отмывала шлепанец. Прибой норовил слизнуть часовню, в которую она так и не успела заглянуть. При Чехове тут стояла деревянная церквушка, теперь – каменная, приземистая, с круглым землистого цвета куполом. Хотя бы на минутку зайти внутрь, обсохнуть, – но пришлось, скользя кроссовками по плитке, натыкаясь на зонтики, пробежать мимо.

Аню угораздило вписаться в экскурсию на Ай-Петри, куда Чехов возил Книппер. «Туда на машине, обратно канаткой. Чтобы не скучно было», – сказал экскурсовод. По факту – просто бомбила, таких в Ялте много, а у входа на канатку, убеждал он, «вдвое дерут», лучше брать поездку у него.

Семейство с ребенком, что собиралось на экскурсию с Аней вместе, не явилось и не отвечало на звонки. Прождали полчаса, и всё это время Аня уговаривала парня не тащиться в дождь, перенести поездку на завтра.

– Я те так скажу: у нас на юге день год кормит. Ночью мне уже валить надо.

Аня выпучила глаза.

– Да не, в универ. Обзвонились прямо, четвертый курс, а всё носятся с нами.

– Кем будете?

– Буду молодняк к ЕГЭ готовить по математике.

– А по диплому?

– Да тоже, пед заканчиваю в Ростове.

Он был весь какой-то острый: колени, когда вел машину, торчали по обе стороны руля, как у кузнечика. Шея тощая, лицо – из сплошных углов и вертикалей. Бородка длинная, нос прямой, челка стрелкой.

– Мартын, – представился он, сдувая вихор со лба на поворотах.

Аня, протирая стекло рукавом, тоже назвалась. Когда лобовое совсем запотело, открыли окна, ехали со сквозняками. Горы росли прямо из подушек тумана, тучи казались темнее от зеленых сосен под ними. Пахло лесом, грозой, солью, и сладко цвели по обочинам желтые кусты.

Мартын остановил у водопада: «Учан-су, летящая вода». Сейчас вода и впрямь летела. Только с неба, а водопад – пересох в летнюю жару, сочился ручейком.

На смотровой площадке – долговязый человек в рыбацком плаще и капюшоне. Не обернулся, но спина показалась Ане знакомой. Хотела подойти к перилам, в лицо заглянуть. Мартын засигналил. У него был старый белый «Опель», тесный для его ног, но он им явно гордился. Всю дорогу болтал, что вот, накопил сам, «ну, еще родители помогли». Узнав, что Аня пишет книгу, заявил:

– За это не платят. Муж есть?

– Почти.

– Выходи замуж скорей и норм. Живете вместе?

Аня кивнула.

– Тем более.

Легко, будто это была не жизнь, а задачник по ЕГЭ, и Мартын знал решения. Ну, или всегда мог подсмотреть в конце ответы.

А вот у них с Русланом – не так. Она и переехала к нему в квартиру-студию лишь через год после знакомства, хотя не раз там ночевала.

Тем ноябрьским вечером они смотрели какой-то сериал. Задремали на диване.

В потемках зазвонил его телефон, Аня услышала женский взволнованный голос. Что-то про маму, которая не выходит на связь, сиделку, которая пропала, и извинения за ночной звонок. Руслан пояснил: «Соседка из Штатов, просит бабку проверить за стенкой». Вроде нехотя сказал, а сам уже бежал в прихожую. Сунул ноги в кроссовки, выскочил на лестничную клетку. Аня поплелась за ним.

Руслан жал на звонок, прислушивался, стучал кулаком по двери. Потом набрал чей-то номер. Сейчас Руслан был совсем другой, не такой, как с Аней. Лицо застыло, глаза поменяли цвет. Из карих сделались черными, злыми, упрямыми.

В трубке ответили гудок на пятый.

– Валентина? Приезжайте немедленно, – рявкнул Руслан. – С бабкой плохо!

– Я в Воронеже, – прошуршала Валентина.