Он замер.

— Страхом?

— … мама, он просыпается!

— Пой!

Откуда это. Мама… у неё ведь сын, у барыни.

— Не спеши, — Катерина рядом. — Сын. Что он говорил?

— Почти… ничего.

Шепот.

Слабый. Отчаянный.

— Помогите… пожалуйста, помогите…

И пение переходит в визг, который бьёт по ушам.

— Мама!

— Не спеши.

Голосов слишком много. И воспоминаний тоже. Они как карты в руках шулера. И которым верить? Надо… с самого начала.

Так.

Деревня.

Встреча. Чаепитие. Флигель. В него ведут дворовые девки. Запах… свежие травы по углам. И свечи. Свечи горят давно, и терпкий аромат их успел наполнить флигелёк. Вода. Воду приносят те же дворовые девки, которые старательно отводят взгляд.

Чистое бельё.

Стук в дверь.

— Матушка послала поглядеть, всё ли хорошо, — говорит девушка, разглядывая Гремислава с просто неприличным интересом. А вот её жених, несмотря на стать, держится позади. Он подобен тени.

— Спасибо. Всё хорошо.

— Тогда славно. Крышу тут недавно подновляли…

Откуда ей известно?

Она проходит в комнату, совершенно по-хозяйски и морщится, видя мятое полотенце.

— Я ж сказала им, свежие принесть…

Полотенца были чисты, но…

Запах.

Память снова зацепилась. И за него, и ещё за гнев, исказивший красивое лицо.

— Вот… поганки! — подхватив это несчастное полотенце, девушка уходит. А вот молодой жених остаётся. Он вдруг поднимает голову и шепчет одними губами:

— Помогите…

Это… настоящее?

А то, где он…

Дальше.

Дальше туман. И ночь. Гроза. Было? Окно приоткрыто. Гремислав любит грозу, потому что нечисть большею частью как раз сторонится.

Скрип…

Стук.

Фигура.

Белая рубаха. Тонкие руки на шее. Голос. Запах… он чует его слишком поздно и пытается отстраниться. Но не способен отвести взгляда. А она открывает рот:

— Идём, — говорит, беря за руку. — Идём со мной…

И Гремислав идёт.

Дорога.

Вонь. Едкая вонь твари, пропитавшая всё-то, включая доски. И ощущение беспомощности.

— Мама, он пытается вырваться!

— Я же говорила, сильный… ничего, сейчас уснёт.

Гремислав не собирается засыпать.

— Помогай!

Резкий окрик.

И боль.

Удар?

Кто?

Шёпот в ухе:

— Помоги…

Голос мужской. И его подхватывают, как-то так толкнув, что он падает на пол, неудачно, так, что рука оказывается под телом.

— Ты смотри, что делаешь! Туда его тащи… да бери ты за ноги!

Раздражение.

И тут же:

— А ты пой. Давай… садись рядом и пой.

— Гремит.

— И что? Погремит и перестанет.

— Я… не могу сосредоточиться!

— А ты смоги. Когда ещё такая удача выпадет… смотри, какой! В нём же силы — не на одно яйцо хватит! Повезло… мне-то годами копить пришлось, собирать по капельке… да раздень его!

— П-пуговицы тугие, — запинаясь, произносит мужской голос.

— Вот… остолоп. Давай… пой, не молчи.

Кто-то склоняется и снова раздаётся пение, только теперь в нём нет ничего приятного. Хриплый скребущий звук, который ввинчивается в голову, а над Гремиславом склоняется другой человек. И тут же в плечо втыкается игла.

— Слушай… она вышла… шанс будет, но только один, — шепот пробивается сквозь пение. А под руку подсовывают что-то… рукоять?

Пальцы сами сжимаются, их и вправду сводит словно судорогой.

— Она… должна… с тобой… спариться. Потом сожрёт.

— Что ты там возишься? — этот голос теперь отличен от прочих. И Гремислав цепляется. — Вот же дал…

— Маменька, а можно я потом и его? А то надоел, спасу нет…

— Нет, он нам нужен. И так этого искать станут, так что другим разом…

Станут…

Вторая игла впивается в мышцы, окончательно приводя в сознание.

— А ты пой, доченька, пой. Слушает?

— Не могу понять… он будто спит или нет, — пение обрывается и этой малости хватает, чтобы очнуться окончательно. — Ты его слишком сильно по голове двинул!

— Я… сделал… как вы велели.

— Криворукий урод!

Именно в этот момент Гремислав и осознаёт, что попал. И насколько попал. Кукольник и не один. Эти твари никогда не водились стаями. А тут поди ж ты… двое и сразу…

И человек.

А у него лишь нож да собственная сила.

— Пой, не отвлекайся! А ты поди прочь… вон, девок поваляй, что ли или ещё чем займись. Да, с девками чего-то делать надобно, а то в деревне народцу убывает…

Это странно слышать от твари беспокойство.

— … надо будет Федорычу выговорить, а то ишь моду взяли порожними ходить. Кто плодиться будет?

И разговоры такие, будто о скотине. Дышать. И блок возвести, но такой, чтоб тварь не почуяла до сроку. Гремислав уже понял, что будет дальше. И надо было лишь дождаться.

— Пой, — велит старшая. И та, вторая, которой быть не должно бы, потому как не заботятся твари о потомстве своём, подчиняется. Но теперь Гремислав спокойно воспринимает её скрип. И даже выдерживает, когда тяжёлое, такое человеческое тело громоздится на него. У него и тошноту смирить получается.

Она же наклоняется.

Низко.

И ещё ниже. Тварь суёт пальцы в рот Гремислава, пытаясь раздвинуть челюсти и из приоткрытого её рта на лицо капает горячая слюна. Она поскуливает от радостного предвкушения.

Бьёт Гремислав без замаха.

И клинок действительно легко проникает в тело, пробивая вспухший живот, в котором скрыто пока неоплодотворённое яйцо. Если у них выйдет, уже завтра это яйцо срыгнут в рот Гремиславу, чтобы даром и плотью питал он молодого Кукольника. И ужас придаёт сил. Тварь даже не понимает в первое мгновенье, как не понимает и та, другая…

А потом раздаётся крик.

Истошный визг, от которого в голове что-то да лопается. Гремислав успевает ударить ещё раз, и лезвие клинка входит в ухо Кукольника. Он чувствует, как хрустит, ломается тонкая кость. А свёрнутая жгутом сила расправляется, вливаясь в пролом, выжигая тварь изнутри.

Визг обрывается.

И сменяется хрипом.

— Т-ты… — в этом звуке осталось мало человеческого, как и в той, которая стояла у двери, чуть покачиваясь. Белая ночная рубаха не скрывала наготы твари. Мягкие складки тела её наплывали одна на другую. Левое плечо поднялось выше правого.

Вывернулась рука.

— Т-ты…

Гремислав понял, что не успеет добраться. Просто вот не успеет. И ухватив клинок, швырнул, уже не целясь, движимый одним желанием — достать.

Если не убить, то ранить.

Так, чтоб выглянула наружу, чтобы не оставила сомнений… и придут другие.

Клинок вошёл чуть пониже ключицы. Наполовину всего. И значит, не вышло… одну убрал — уже хорошо. А со второй… его будут искать.

След надо оставить.

— Я тебя сожру, ублюдок, — тварь растянула губы, а потом тряхнула, скидывая одно обличье, принимая истинное. — Я тебя…

Гремислав ударил чистой силой, какая только оставалась.

До клинка добраться бы, но тварь, вставшая на четвереньки, была быстра. Она вдруг оказалась рядом и пальцы впились в щёки, почти прорвав кожу.

— Что ты натворил… что ты… натворил… — повторяла она, пытаясь уловить взгляд. А Гремислав учуял запах крови. У тварей она тоже пахнет.

И осталось лишь малость — дотянуться.

До клинка.

— Не с-справишься… с-сволочь… — зашипела она в лицо и перехватила за горло, сжимая его медленно, вглядываясь при том в глаза. А потому и не заметила приоткрывшуюся дверь.

Он вошёл тихо.

Очень тихо.

С мечом в одной руке и кочергою в другой.

— Сама ты… с-сука с-старая, — выдавил Гремислав.

Только бы пол не скрипнул.

Только бы…

Меч вошёл в спину, перебивая хребет, и тварь дёрнулась, на мгновенье ослабив хватку. Этого мгновенья хватило, чтобы Гремислав дотянулся до клинка.

А она, вдруг отстранившись, обернулась и выкинула руку, когтями пробивая тонкую кожу на горле мальчишки. А ведь он был ещё совсем мальчишкой, красивым, как с картинки…