На шоссе я вышла практически в том же месте, где вчера так спонтанно с ним распрощалась. Даже кустики с акацией опознала. А вот пластиковая будочка была в многочисленных дырках – свидетельство того, что все вчерашнее мне не приснилось. Я перебежала на другую сторону дороги и замерла в позе путешественника – то есть, вскинула руку в привычном жесте автостопщика. Сомнения терзали мое существо – кто же тебя подберет, голуба? В таком-то виде! Кремовое пальто стало пегим и совершенно потеряло форму, джинсы до колен были облеплены грязью, а морда лица – как у сифилитика в стадии распада личности. Но хуже всего было то, что моя финансовая несостоятельность была видна невооруженным глазом.

Простояла я с поднятой рукой довольно долго – никто на меня не позарился. Морозец основательно щипал меня за кончики ушей (шарф мой тоже сгинул в неизвестности), глаза слезились, из носа капало. Наверное, сено в сарае было с изрядной долей душицы. Есть такая замечательная травка, целебная, только у меня с ней отношения в плане совместимости совершенно не сложились.

Вскоре я продрогла и начала приплясывать, топтаться и хлопать руками. В общем, юродивая дурочка на паперти перед церковью – в натуре. Вслед за таким определением пришла вера в Бога – «сирых и убогих» (к числу коих я себя причислила в данный момент) не забывает своей благодатью. Я несколько раз похлопала губами: «Отче наше…», но дело дальше двух слов не продвинулось. Прежде я не была сильно привержена к христианской идеологии, хотя подозреваю, что в несознательном возрасте была посвящена в таинство крещения с легкой руки бабушки Нины Николаевны.

Ребенком в семье я была поздним, и, наверное, неожиданным для родителей. А мама моя, прошедшая активное октябрятско-пионерско-комсомольское детство, была женщиной неверующей, и затею свекрови встретила в «штыки». Говорят, что скандал был знатный – все Заполье ходило ходуном.

Поэтому неудивительно, что кроме «отче наше» и «хлеб наш насущный», я не знаю ничего. Подозревая, что с таким малым набором познаний, которых и «молитвой» назвать нельзя, вряд ли буду услышана среди сонма других, жаждущих привлечь внимание Всевышнего к своим проблемам, я приуныла и еще сильнее зашмыгала носом. Во рту горько запершило – было похоже, что я собралась удариться в слезы. В самом деле, чем еще заняться в такой аховой ситуации, как не зареветь?

Слезы затуманили мои очи, и я просмотрела приближение своего спасения, только услышала гул мотора да шуршание шин. Тормозил автобус. Небольшой, куругузый, грязненький он предстал перед моей зареванной физиономией архангелом Гавриилом в белоснежных одеждах со сверкающим золотым копьем в руках. Я рванула к своему спасителю-победоносцу во всю прыть, даже не задумываясь об оплате проезда.

Впрочем, оказалось, что эта проблема неинтересна никому. Из автобуса валом сыпанули пассажиры и под предводительством какого-то мужика устремились на противоположную сторону дороги.

Я с опаской заглянула в салон и обнаружила там дедка в фетровой шляпе и в униформе наших доблестных десантных войск.

– Чегой-т они? – спросила я робко, махнув в сторону передвижной процессии.

Дед хихикнул и поманил к себе.

– Лёха-то, супостат! Грит, помогал вчерась спецслужбам обезвреживать террористов.

– Ого! – приподняла задницу от сидения, в которое только что её пристроила, и всмотрелась в толпу.

Предводитель на самом деле что-то активно вещал, махал руками и тыкал пальцами в дырочки от пуль на павильоне.

Я всмотрелась – Батюшки святы! – и не верь после этого в совпадения, причуды Судьбы и превратности Фортуны. Витийствовал вчерашний гарилоподобный шоферюга, что привел меня своим видом в неописуемый трепет. Я огляделась… похоже, и автобус все тот же … Впрочем, удивительного в этом было меньше, чем показалось в начале: вечерний и утренний рейс – до Нащекина, из Нащекина. Поняв обыденность происходящего, я успокоилась, освободилась от мистического ощущения и поинтересовалась лениво:

– А вы что же?

– Дак, врет, – дед широко улыбнулся, открыв редко сохранившиеся зубы. – Под автобус он сиганул зараз, а потом и вовсе в кусты. У меня внук в милиции после армии-то. – Старик огладил свои бока в пятнистой одежде с явным удовольствием. – Рассказывал утресь про это происшествие.

– А террористы-то были?

– Мужик с бабой, – дедуля перешел на заговорщицкий шепот, – все взрывчаткой увешаны. Час отстреливались, а потом самовзорвались. Бабахнуло-о, аж у Полухиных корова от испугу сдохла. Внучок мой Андрейка….

Весь остаток дороги до Узловой я слушала повествование деда о геройских подвигах внука. Расстались мы с дедом совсем по-свойски.

– Накось, – старик сунул мне в руки кулечком свернутую газетку, – погрейся, не то захвораешь. Первач энто – крепко-ой, как раз для тебя. Сам делал!

В газете была четвертинка, именуемая в народе “мерзавчиком”, «щеночком» и другими приятными уху нежными прозвищами.

Я не стала кочевряжиться и, свинтив крышечку, хлебнула из горла, укрывшись полой своего пальто. С голодухи или от затянувшегося стрессового состояния смесь показалась мне адовым напитком. Все внутренности опалило, а голова поплыла сразу и надолго. Я засунула «чекушку» в карман, и отбыла к железнодорожному вокзалу…

Весь город, по существу, был большим железнодорожным вокзалом. Здесь без конца что-то стучало, дзенькало и проносилось с оглушительным ревом. На электричку совершенно бестрепетно пробралась натуральным «зайцем»: задрала повыше пальто и показала миру какие у меня длинные ноги, которым блестящие хромом турникеты – по фигу. Возможные контролеры меня не волновали: взять с меня было совершенно нечего. А, чтобы достоверность этого была очевидна издалека, я плесканула из бутылочки себе на грудь – для аромата, и забилась в уголок крайнего к выходу сидения. Можно не поверить, но я заснула, очень крепко… Наверное, дедов чудодейственный бальзам был хорош… или наступила полная перегрузка организма. В общем, весь путь до С. я благополучно продрыхла. А разбужена была невежливым пинком в голень и гнусавым голосом:

– Вставай, лахудра. Выметайся с поезду.

Гнусавил толстяк в железнодорожном кителе. Руками трогать меня опасался, поэтому время от времени тыкал в облюбованное место на моей ноге своими ботинками на толстенной подошве. Мне показалось это омерзительным. Поэтому я визгливо захохотала и повисла на плечах мужика, который, в довершении всего, оказался коротышкой.

– Папаша! – верещала я, как пожарная сирена. – За шо ты мене гонишь?!..

– Пшла! Пшла! – визжал в ответ железнодорожник, стараясь всеми силами вырваться из моих цепких рук, добавляя при этом в свою речь все известные ему падежные глаголы.

Это забавное представление мне быстро надоело. К тому же краем глаза заметила ментов на перроне. Вдруг придут на помощь моему обидчику? Пнув напоследок мужику под зад коленом, я умотала. Летела на всех парусах так, что ветер в ушах свистел.

Выходило – на крыльях «любви» спешу к Стефану! Ага, покончим с неопределенностью одним махом! Или грудь в крестах, или голова в кустах…

На таком неумном энтузиазме домчалась до родимой улицы Правды в рекордные сроки. Перед тем, как просочиться в подъезд заглотила остатки дедулькиного презента, приобретая необходимую легкость хода.

Охрана в нашем элитном доме, конечно, существовала. Дежурил сегодня Игорь по фамилии Голубенков, о чем оповещал бейджик на его угольно-черной униформе. Парнишка отличался немногословностью и решительностью в своих действиях. Правда при этом суперменом не был – «букву закона» чтил в её четко оговоренном смысле (был немножко простоват, или облегчал себе жизнь намеренной узостью кругозора?) …. Это я к тому, что с Игоряшей нужно вести себя предельно просто: четко обозначить, что вы от него ждете.

Поэтому я направилась прямиком к нему, не дожидаясь пока меня выставят прочь. Эта мысль уже обозначилась на лице Голубенкова двумя продольными морщинками, едва я (читай, оборванка, алкоголичка и бомжиха в его представлении) переступила порог подъезда.