Я бодренько довершила свой туалет, нахлобучив белокурый парик весь в кудряшках, и подвалила к Серафиму.

– Я готова.

На сцене я растерялась. Софиты слепили глаза, зала я не видела. А тут ещё полилась наша песня. Да таким сильным красивым голосом – без логопедических отклонений! Я начала озираться, в надежде понять, кто поет. Кроме Серафима с микрофоном в руках никого не было… Ещё микрофон маячил у меня перед носом. Только я не пела – это точно! Я похлопала по нему пальцем с видом полнейшей идиотки.

Серафим приблизился ко мне и, лучезарно улыбаясь, спросил:

– Ты что, шалава, совсем сдурела? Танцуй, давай!

Я задергалась телом и поняла, что лиф на моей груди держится исключительно на «честном слове». Одно неверное движение и мое «женское достоинство» будет представлено обществу в первозданном виде. Пришлось быстро изобретать танец с плавными движениями к подмышкам. Там я хватала ткань и тянула вверх. При этом вертела попой, время от времени приседала и делала ножками длинные махи. Не забывала и шлепать губами, предполагалось, что я еще и пою. Правда, шлепала невпопад, будто жвачку жевала … В общем, никогда не думала, что жизнь девочек из подпевки так тяжела…

В завершении выступления Серафим выразил мне свою благодарность:

– Корова! – сказал он довольно громко так, что его услышали в зале. Довольный смешок прокатился среди зрителей.

– Козел, – ответила я, не снижая голоса.

Вот тут мы сорвали самые бурные аплодисменты. За кулисами певец хотел хлопнуть мне по лицу, я вырвала папочку у пробегавшего мимо конферансье, и замахнулась в ответ.

– Только попробуй! – пообещала я свирепо.

Гоша заржал во весь голос. Ему все понравилось, он даже простил мне укушенный палец.

– Долго ты у нас не продержишься, а жаль, – сказал он, отсмеявшись.

Потом мы выступали в пожарной части. Мужики кругом были – все как на подбор. Тут я следила за своей грудью еще более ревностно и от этого невероятно устала. На третий адрес ехала уже в отупении. Костюм переодевать туда-сюда не рискнула, поэтому ощущала себя отвратительно. Вспотела еще больше, теперь от меня разило.

Серафим морщил нос и хватался за шелковый платочек.

– Может, духами побрызгать? – предложил Гоша.

– Тогда я блевону, – честно призналась я.

– Приехали! – весело объявил водитель, и мы выползли на улицу.

Уже завечерело. Через час, полтора будет совсем темно. Я огляделась. Перед нами было заведение, искрящееся неоновыми огнями. Что-то весело подмигивало и искрилось – «Пламенный мотор»!

– Где трактора? – тупо спросила я.

Молчаливый участник нашего ансамбля лишь помотал головой в ответ на мой вопрос, обнялся со своей гитарой и резво припустил в сторону жизнерадостных огней.

– Серафим сказал – к «трактористам», – настаивала я с непонятным себе собой упорством – будто мне было не все равно перед кем кривляться.

– Пламенный мотор – трактор – трактористы, – пояснил Гоша, в его понимании логическая цепочка была идеальна.

Мне заведение сразу не понравилось. Было в нем все чересчур ярко. А тут еще Гоша прошептал доверительно:

– Ты тут особо нигде не шастай. Тут сборище… – он хлопнул губами несколько раз, будто проглотил слово, и закончил вполне цивилизовано, – … людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

– Ты бы при детях вот так выражался, – буркнула я ему назидательно.

– Тоже мне, учитель хороших манер! – обиделся парень. – Кто меня за палец тяпнул?

– Так ты пальцы не суй, куда не надо, – огрызнулась я тихонько…

В этом клубе мы задержались дольше всего. И Серафим даже сбацал пару песен «в живую». Удивительно, при пении его логопедический акцент пропадал напрочь. В общем, он был мужик – ничего! Я пожалела, что обозвала его «козлом». Оказалось, зря! Когда мы вернулись в «Горизонты», он сказал Сарычеву, который все еще бдел на рабочем месте:

– Больше мне эту шалаву не предлагай. Она только и делает, что стережет свои сиськи.

Герка перевел на меня вопросительный взгляд.

Я дернула руками в сторону, и проклятый лиф сделал свое дело! Я сорвала с себя гадкую тряпку одним махом и запустила Герасиму в голову. Злость бушевала во мне вулканом.

Герард ухмылялся, поймал меня за пушистую юбку и потянул к себе:

– Устала? – спросил вполне по-человечески.

Я кивнула головой.

– Мы можем решить твои проблемы у меня дома, – сказал он и цепко ухватил меня за бока.

– То есть в твоей постели? – уточнила я на всякий случай.

– Ну да!

Ноздри Герасима трепетали, он втягивал мой тяжелый аромат (так пахли крестьянки после целого дня работы на поле) и терял от этого голову. Чуть, и мне его не удержать. Я зашлепала руками вокруг себя в поисках сдерживающего фактора и наткнулась на подсвечник из оникса в виде Купидона – тяжелая мраморная подставка и пухлый мальчик с крылышками.

Я тюкнула «Казанову» по голове не слишком сильно – для придания сознанию нужной направленности.

– Можно было сказать простое «нет», – обиделся Герасим, зажимая рукою шишку.

– Говорю тебе простое «нет», – охотно повторила я и ретировалась.

Домой вернулась, еле волоча ноги. Бухнулась на кровать, которая взвизгнула всеми пружинами разом. О том, что нужно помыться думать не хотелось. Хотелось только спать … не удивительно после такой продолжительной аэробики… и я заснула…

Утром мне было стыдно: так распуститься! Я решительно потопала в душ, отыскав у Натальи в шкафу большое полотенце.

Душевая кабинка была мизерных размеров, хорошо хоть не слишком грязная. Самое забавное, что на двери отсутствовала ручка и, как следствие этого, запор. Дверь была абсолютно гладкая, а в дыру от прежней ручки была забита накрепко сосновая затычка. Я немного помаялась в сомнении, а потом, осознав, что выбора все равно нет, приткнула дверь и вымылась с большим воодушевлением, даже напевала в удовольствие. Закончился мой банный экскурс самым нелепым образом. От горячего пара дверь душевой разбухла – открыть её не представлялось возможным. Вот тут-то я поняла, что клаустрофобия – не выдумки ученых бездельников! Я выла мартовской кошкой, совершенно перестав себя контролировать, пока сонная девичья физиономия не нарисовалась перед моим одичавшим взором. Девчушка бухнула в дверь всем телом и поинтересовалась, зевая во весь рот:

– Кто тут у нас такой нервный?

Я рванулась на свободу, как гиппопотам на водопой: смела свою спасительницу и, мелькая нагой плотью, скрылась в своей комнате под протяжное сопровождение:

– И пры-ы-ы-ытки-и-ий…

Больше из дома я не выходила, апатия навалилась на меня самым пагубным образом. До приезда Наташи я лежала под одеялом и таращилась в потолок. Время от времени пускала слезы, которые стекали по вискам, заползали в ушные раковины и мочили подушку. Выходило, я переживала свой стремительный развод.

Наталья Петровна вошла без стука, окинула мою опухшую физиономию саркастическим взглядом, хмыкнула весьма непочтительно и выложила на стол кусок колбасы, огурцы и горбушку хлеба. Чуть помешкав, достала бутылку водки.

Вот на это счастье я смотреть не могла – дедовский первач все ещё стоял в горле досадным напоминанием всех свалившихся несчастий. Я зажала рот ладонью и протестующе замычала.

– Не хочешь – не пей, – весело согласилась Натка, налив себе добрую порцию народного антидепрессанта. Лихо опрокинув, захрумкала огурчиком весьма аппетитно.

Я заинтересованно повела носом в её сторону, пахло чесночком, укропчиком и хреном. Малосольные огурчики всегда удавались Наташке на славу…

Вскоре я трескала огурцы, заедала черным хлебом и смотрела на жизнь оптимистически.

Узнав, что все мое имущество умещается на стуле, сестренка махнула небрежно рукой:

– Пусть подавится, – имея в виду Митровича, заключила она.

Представив, как Стефан давится моим французским кружевным бельем, я едва не заревела снова. Но перед Натахой было стыдно раскисать, поэтому я засмеялась.