Кто-то привалился сбоку к Вёху, и незнакомка молча унеслась в толпу, словно курица в кусты. А бежать было отчего: Эспе пялился на всех своими безумными жёлтыми глазами, всегда наготове изречь что-нибудь этакое.

– Ну, здравствуй, факир! А я видел, как ты выплясываешь. Твоя мама должна гордиться тобою! – прошептал он с шакальей улыбкой.

– Здравствуй, Эспе. Я думаю, она и правда гордится.

– Что ей передать?

– Передай, у нас всё прошло хорошо. Она ведь издалека не видит.

– Как скажешь, важная персона!

От шамана всегда веяло какой-то блаженной добротой и травами. Старую матерчатую куртку он пропитывал отваром чёрной живокости то ли от лихорадки, то ли за какой-то магической надобностью. Эспе казался бродягой, если к нему не присматриваться. Пожалуй, бродяги не заплетают себе мелкие косы в волосах и бороде.

Он относился хорошо не ко всем, но Инкриза и Фринни почитал вполне искренне, как и юных циркачей. Когда он в первый раз им встретился, то улыбнулся, словно старым знакомым. Эспе мог подолгу молча находиться рядом, сам говорил мало, но если кто-то в Экзеси мог дать дельный совет на любую тему, то это был он. Настоящий шаман из дикарей, делающий в городе денежки.

Номер закончился. Старик Амьеро досматривал его, подавшись вперёд в своём кресле, словно видел что-то очень важное. Как только раздались аплодисменты, он стал крутиться, обращался то к одному хлыщу, то ко второму. Обритый наголо громко расхохотался. Змеёныш подумал: «Это ведь для них не развлечение, а так. Сейчас они уедут на гостиный двор в свои роскошные комнаты и там… Интересно, как кутят владельцы целых фабрик и заводов?»

Задействовав всю свою испорченность, Вёх безудержно фантазировал о разных запретных развлечениях, чтобы не скучать, пока выступают музыканты. Звучали они не так плохо, да и певичка старалась, но Змеёныш смотрел на них с сожалением. То ли дело – настоящий большой концерт, на котором зажёг бы двоюродный дядька со своей бандой! Но вход на такой был заказан с тех пор, как Инкриз с ним поссорился.

Когда от заката не осталось и следа, Вёх поплёлся домой. Над его головой снова взошли колкие звёзды, но теперь обзору мешали громады кучевых облаков. Когда он обратил на них внимание, то подумал, что ночью те могут начать с грохотом сталкиваться друг с другом, а то и ливень пойдёт. Тогда он закутается в одеяла и будет спать как убитый, зная, что в безопасности. Иногда в такие ночи к ним забредали животные, приваливались горячими меховыми спинами и дремали рядом. Рано утром они исчезали. Летние бури ещё ни разу не наносили ущерба их жилищу и поэтому не пугали.

По голосам Змеёныш различил, что на этот раз у костра собрались все четверо. Он поспешил убрать в угол балансир и умыться. Заодно он вытащил из тайника под лежанкой мешочек с сухими ломкими шляпками алой ряги – кое-какого интересного гриба. Хорошая штука на вечер: галлюцинаций не вызывает, спится хорошо, да и с утра никаких последствий. С кухни донёсся звук, с которым пробка покидает горлышко бутылки, и грудной смех Инкриза. Н-да, ему всё же не стоило знать, чем балуются дети.

Вёх приволок угощение к костру, и каждый выбрал себе кусочек по размеру. Вакса вовсе сцапала целую нераскрывшуюся шляпку в форме половинки яйца, о которых говорили, что они сильнее всех. Корн открыл большую пивную банку, которую стали передавать по кругу. Проглотить сухой гриб без запивки непросто.

– Жалко, молока нет. Без него подташнивает.

– Ишь чего, – заворчал Вёх, – потерпишь пять минут.

– Отвык от такого.

– И очень напрасно. Ряга – полезная штука. И кишки в порядке будут, и нервы.

– Моим нервам надо кое-что покрепче.

– Путаешься с кем попало и не спишь, вот и психуешь. Инкриз ещё не надрал тебе задницу? – спросила Деревяшка.

– Надрал. Морально. Но ты пойми, Тиса, не будем же мы вечно ездить по городам и обручи крутить. Вот лет в сорок мы чем заниматься будем?

Кукурузина поудобнее устроился на своей плотной брезентовой куртке, расстеленной у огня. Обычно Корн не откровенничал, а теперь расселся как древний философ и уставился вдаль.

– При такой жизни мы сдохнем в тридцать, – отозвалась Вакса.

– Ты нам в «Чертовнике» работу, что ли, ищешь? – усмехнулся Вёх. – Спасибо, я в своё время уже надышался выблеванным бренди, пока драил там всё.

– Я понятия не имею! – Корн опустил выгоревшие ресницы. – Сам не знаю, что дальше. Пытаюсь обрастать связями, а толку! У остальных всё идёт по накатанной. Некоторые вообще не задумываются ни о чём, у них деньги будут всегда, и не надо горбатиться.

Змеёныш усмехнулся:

– Где-то не там ты связями обрастаешь. У всех городских детишек есть хотя бы один родитель и какой-никакой угол для жизни. Они могут в лавку устроиться. Угол можно купить, но откуда деньги взять? Короче говоря, это не наша дорожка.

– В том-то и дело. Иногда я вспоминаю, в какой я заднице, и просто руки опускаются. Чем больше горбатишься, тем меньше имеешь. Я думал, надо экономить, но уже не представляю себе, на чём. Денег просто вечно нет. Дали бы мне хоть возможность себя показать на нормальной работе…

– Ну вот работаешь ты в лавке. А дальше что? Год работаешь, два. Одни и те же рожи, один и тот же товар. Некоторые из горожан на пять миль не отъезжали от дома. Мы исколесили всю местность от океана до гор. И угол у нас есть в каждом местечке.

– Нельзя так. Просто нельзя. Мы станем обычным никому не нужным отребьем, – поморщился Корн.

– Ты накрутил себя слишком, – скривилась Тиса, – никто не знает, что завтра будет. Может, хуже. Может, лучше. Какой-то ты задумчивый стал, как будто эльтай ешь. Очнись, Кукурузина, ты молод и жив-здоров.

Корн, ко всеобщему удивлению, опустил шишковатую от коротких кудрей голову и промямлил:

– Эльтай отвлекает от этого всего.

– Совсем с башкой поссорился? От него можно сдохнуть запросто, – Вакса глянула на старого друга исподлобья.

– Не-а. Если секрет знать – он не вредный. Просто запиваешь солёной водой, и всё.

Эльтай рос исключительно осенью, да ещё и не каждый год. Её добывали дикари и продавали в город, но Вёх не мог себе представить, чтобы компания, в которой развлекалась синичка, промышляла такими опасными вещами.

Он спросил осторожно:

– Серьёзно? То есть ты пробовал? И что чувствуешь?

– Словами не описать. Это тебе не выпивка. И не ряга. Как будто всё можешь и все тебя любят. И ты тоже всех любишь.

– А на деле наоборот.

– Не важно. Просто отдыхаешь от действительности.

Вакса, не говоря ни слова, ушла. Вёх остался ещё на некоторое время, мысли разбегались, его качало на горячих волнах, он чувствовал, будто стал вдвое легче, и смотрел вокруг рассеянным взглядом, просто проживая момент. Как только ноги снова стали слушаться, Змеёныш тоже ретировался в дом. Сон под открытым небом он не любил.

***

Шёл третий день ярмарки. К вечеру контейнер до того раскалился, что дремавший в последнем прохладном углу Вёх выполз из него нехотя, как трутень из улья. Под навесом он обнаружил маму Фринни, возившуюся с коробкой, в которой рос укроп. Инкриз заправлял старую керосинку, прислушиваясь к бульканью в баке.

– Куда все остальные делись? – осмотрелся Змеёныш.

– Корн понёс ваши находки электрику, – медленно проговорил Инкриз, – А Тиса с Ваксой репетируют где-то. Сегодня день танцев.

– Музыканты наши протрезвели?!

– А что им остаётся? Они всё пропили. И в долг им больше никто не наливает.

– Вода кончается, – вздохнула Фринни, – надеюсь, сегодня я нагадаю хотя бы на пару галлонов. Та, что осталась, вот-вот закипит в бочке.

– Ничего, скоро будем на холод жаловаться, – Вёх махнул рукой, – Всяких букашек уже намного меньше, чем месяц назад. И полно дешёвой еды на торгу. Жалко, что горючее только дорожает. Кстати, вы видели на площади семейку Амьеро?