Андрей понял, что совершил ошибку. Странно, конечно, особенно сейчас, когда в стране война, но следовало поставить Тудмана в известность, прежде чем занять его должность. Все совершают ошибки. Ему казалось, когда речь идет о важных вещах, он умеет принимать правильные решения: он отдает долг родине, завтра примет участие в учебных стрельбах ополчения, от имени народа взял на себя ответственность за стратегически важную канатную железную дорогу и одолжил своему другу Тудману денег. А еще раньше отдал любимого уиппета его дочери-инвалиду.

Тут он вспомнил, что та самая собака все еще сидит привязанная на улице. Андрей отодвинул штору в цветочек и открыл окно. Дунуло нефтяной вонью, и именно в этот момент по побережью прокатился грохот далекого взрыва. Лайка засунула узкую морду между прутьев решетки и умоляюще смотрела на Андрея, выпучив круглые глаза, будто боялась страшного недоразумения.

— Успокойся, — сказал он, — там я тебя точно не оставлю.

Он размышлял, стоит ли закрыть окно. Наверное, пусть остается открытым, потому что от бомбежки будут взрывные волны, а отравляющий газ сербы применять не станут.

Андрей решил проявить великодушие. В конце концов, Тудман — старик и уже не в счет, а сам он вот-вот станет героем войны; старый Шмитц тоже так думает. Может, пойдет в снайперы, если завтра окажется, что у него талант.

Было во всем этом что-то устаревшее, как, например, просить соизволения отца свататься к его дочери. Тудман уязвлен, потому что у него не спросили разрешения. Андрей все исправит и даже принесет свои извинения. Он впустил собаку, снова надел куртку и отправился в путь.

Открыла жена Тудмана. Она сообщила, что ее муж, монстр, бросивший жену и дочь на произвол сербов, в любой момент готовых их изнасиловать, только что ушел. Наверное, собрался к своей шлюхе. Андрей поспешил извиниться за беспокойство и отправился к автовокзалу. Было волнующе идти по столь хорошо знакомым улицам и переулкам, которые вскоре превратятся в театр военных действий, поскольку вражеское наступление казалось неизбежным. Поговаривают, что Дубровник разорен, Вуковар в окружении и что ООН заняла сторону сербов, выдав эмбарго на поставки оружия. Горан Костич, торговец овощами, бежал вместе с семьей, так же как и православный священник. Церквушку использовали под импровизированное рекрутинговое агентство: на ней висела большая белая растяжка с лозунгом «За дом — грудью встанем!». Проходя мимо, Андрей бросил беглый взгляд на очередь из молодежи, желающей записаться в добровольцы, и почувствовал свое превосходство, поскольку записался раньше них. Он не стал тянуть, и после войны к нему обязательно придет признание.

Маркович зигзагами подъехал на зеленом мопеде, купленном для дочери; теперь, когда на нем сидел крупный парень в военной форме, мопед выглядел до смешного маленьким. На шее Марковича висела тяжелая штурмовая винтовка, лицо украшали черные полосы.

— Ты что здесь делаешь? — рявкнул он, остановившись под резкий треск маленького мотора. — Завтра стрельбы. Я твой инструктор. Не рисковать! Идти домой!

— Я ищу Тудмана, — признался Андрей. — Иду на автовокзал.

— Автобусы больше не ходят, чувак! — крикнул Маркович. — Война! Жди у себя на адресе!

Андрей отдал честь так, как, он думал, это полагается делать, но домой не пошел, а отправился обратно к дому Тудмана. Он собирался оставить ему сообщение.

Катарина выглядела чудаковато в коротком белом платье и в обуви на идиотски высокой платформе. Кроме того, она накрасилась, поэтому на ее лице и руках блестели звездочки. Девочка дико танцевала под громкую поп-музыку, которой Андрей раньше никогда не слышал, и выглядело это, как и все, что она делала, довольно странно.

— Катарина, — громко сказал он, — что с Лайкой?

— Who cares[21], — крикнула она в ответ и, танцуя, стала делать странные движения, высовывая изо рта язык.

— Тебе что, больше нечем заняться?

— Ненавижу the war[22]! — визжала она и вдруг стала очень резко и фальшиво подпевать: — «I think you’re a superstar…»

Андрей взял ее за запястье и притянул к себе. Она прижалась к нему бедрами и запрокинула голову. Впервые в его жизни существо женского пола оказалось так близко, и он невольно растерялся.

— Ты меня хочешь, ты меня хочешь? — тяжело дышала Катарина.

— Прекрати, — строго сказал он, оттолкнув ее от себя.

— О, you are so ugly[23], — запела Катарина и стала дико трясти волосами.

— Мне нужны ручка и бумага, — попросил Андрей. — Где их найти?

— В папином столе, — успела сказать Катарина в короткую паузу, пока не заорала следующая песня.

Сев за маленький письменный стол в комнате Тудмана, он стал открывать ящики, надеясь найти ручку и бумагу. В левом ящике попалась куча самых разных вещей: скрепки, марки, кнопки, сточенные карандаши, иностранные монеты и ключи. Правда, все было аккуратно разложено по круглым пластмассовым коробочкам, поэтому коллекция выглядела упорядоченной, будто в лаборатории или аптеке. Еще нашлись монеты — очевидно, чаевые от канатной дороги, которые Тудман не смог поменять: немецкие гроши, французские франки и нидерландские десятицентовые. Все коробочки одинаковые, из-под овечьего сыра с острова Паг — наверное, Тудман очень его любил. Андрей взял огрызок карандаша и стал писать на обратной стороне счета за электричество:

Андрей понял, что обратной стороны счета ему не хватит, и выдвинул правый ящик, чтобы поискать бумагу там.

Внутри были в основном разные счета. Он их отодвинул и стал шарить на дне.

Там нашлись пустые конверты. Андрей сперва подумал, что Тудман хранил их из-за иностранных марок, но вдруг его большая ищущая рука застыла в воздухе.

Тот самый конверт. Рука рухнула на раздвинутые бумаги, будто подкошенный умирающий зверь, который смог совладать с собой и снова зашевелился.

Средним пальцем он вытащил конверт. Воздушная почта, получатель Джойс Кимберли, отель «Эспланада».

В соседней комнате Катарина выкрутила ручку громкости на максимум и вместе с певцом безумно орала слова песни «I need you».

Тудман. Йосип Тудман, единственный друг, шантажировал его все эти годы.

Йосип отправился к дому Марио. Предательство Андрея глубоко его ранило. Теперь он хотел выяснить отношения между ним и Марио. Марио — товарищ по Великой войне, рожденный с ним в один день, сделавший карьеру; Йосип помогал ему строить дом, был женат на сестре его жены; все эти годы они виделись почти ежедневно или в крайнем случае еженедельно, но со дня нападения на сербскую овощную лавку не обменялись ни словом.

Когда Йосип подходил к дому, навстречу ему выехал большой «Шевроле-Импала», по всей видимости набитый до отказа. Похоже, в салоне сидела вся семья. Йосип встал рядом с левым орлом, предполагая, что за рулем будет сын Марио, а сам он рядом. Так и оказалось. Машина остановилась, Йосип наклонился вперед и увидел лишь затылки и лица, повернутые в полупрофиль, за исключением любопытных головок самых младших детей, еще не понимавших, что правильно, а что нет.

Марио опустил тонированное стекло и посмотрел на товарища.

— Йосип, — сказал он.

— Марио.

— Мы отвозим женщин и детей в безопасное место, — пояснил Марио. — Советую тебе сделать то же с Любицей и Катариной. Завтра мы с сыном вернемся. Я слишком стар для активной службы, но помогаю обучать новобранцев. А ты? Что делаешь ты?