— Кто? — не сразу понял он.

— Собачка.

— Не получится, милая. Это собака почтальона, а он скоро выйдет из больницы и обязательно захочет ее вернуть.

— А вдруг он вообще не выйдет? — с надеждой предположила Катарина. — Может, он умрет.

— Нельзя так говорить. Это ужасно. Почтальон — мой хороший друг.

— Почему хороший?

— Потому что я помог спасти ему жизнь. В таких случаях люди становятся друзьями, понимаешь?

Девочка не ответила, но Йосип знал, что она сердится.

Почему Андрей ступил на кривую дорожку? Может, оттого, что у него нет жены? Йосипу всегда казалось немного странным, что он скупал все эти журналы, даже иностранные, которых совершенно не мог прочесть, лишь бы в них были фотографии роскошных женщин. Наверное, он очень одинок. В его жизни нет Яны.

Йосип мысленно отвлекся на предстоящий уже на следующей неделе визит в Загреб. В жизни нет ничего прекраснее, чем затянутые в нейлоновые чулки бедра Яны. Удивительно, почему она не стала кинозвездой. Он не знавал большей гармонии, чем на ее диване, когда она тихо включала джаз и приглушала латунные настольные лампы с розовыми абажурами. До знакомства с Яной он и понятия не имел, что существуют регуляторы света. В его доме вращающиеся переключатели из черного бакелита, и их можно трогать только сухими руками. Конечно, подарки, которые он ей дарит, играют свою роль, но это настоящая любовь. Он вправе считать себя счастливчиком, раз ему так перепало в жизни, а бедный Андрей и представления о таком не имел.

Андрей вышел из больницы раньше, чем хотелось врачам, и отправился прямиком домой. Букет полевых цветов завял, ваза сухая. Лайки нет. Кневич говорил, что о ней заботились все по очереди: Шмитц, Марио и Тудман. Как на грех, Тудман. Форменный пиджак, еще в полиэтиленовом чехле из химчистки, сложен на кухонном столе, сверху фуражка. Пока не заметно, чтобы его воровство вскрылось. Даже пустые почтовые сумки висят на стуле, будто поклажа для седла в ожидании лошади, готовой возобновить путешествие. Велосипеда, разумеется, нет — учитывая его собственные тяжелые травмы, тот и подавно ремонту не подлежит. Почту тот дня, конечно, давно разнес коллега. А где тогда вскрытые конверты? Уведомления об увольнении от почтовой службы тоже нет, как нет ни письма от профсоюза с предложением юридической помощи, ни повестки в суд.

Андрей с перебинтованной головой ковылял по своей полуподвальной квартире, пытаясь найти объяснение. На первый взгляд, ничего не произошло. Но тут он открыл кошелек, который слишком ровно положили на угол ламинированной столешницы, будто бы нашедший считал важным подчеркнуть, с каким уважением он относится к его частной жизни.

Сумму в динарах он помнил в точности, и они были на месте. Не хватало только одного — английской купюры.

Андрей созвонился с начальником, и тот очень удивился, услышав о желании немедленно приступить к работе. Почему после несчастного случая на службе не восстановиться недель эдак шесть или даже десять? Почему не воспользоваться возможностью подлечиться в санатории, на который есть право по выслуге лет? Но Андрей не хочет лечиться. Он должен узнать, кто в тот день заглядывал в его почтовые сумки и достал купюру из кошелька. В тот же день он совершил прогулку по объездной дороге. Конверт от Тудмана с двумя тысячами динаров все еще лежал под бетонным блоком. Значит, он не связал Андрея с шантажом, хотя и бывал в его квартире из-за собаки. То есть фуникулерщик не заглядывал в шкаф, где хранятся фотографии и негативы.

На следующий день Андрей отправился в аптеку за кроверазжижающим и снотворным и как бы между прочим спросил:

— Интересно, а кто оказывал мне первую помощь, когда случилась та авария?

— Ах, — ответил Кневич, — все сразу бросились на помощь. Мы ведь сидели на террасе. — Аптекарь принялся объяснять, как делать инъекции кроверазжижающих препаратов.

— Да, да, — не унимался Андрей, — это меня и спасло. Но что было потом? Вот кто, например, отдал мою форму в химчистку? Кто разнес почту из сумок? Хотелось бы поблагодарить каждого лично.

— О твоей собаке в основном заботился Тудман. Сразу вызвался, — вспомнил Кневич, двигая по прилавку бумажный пакетик.

— Это я знаю. А почта, а мои личные вещи?

— О боже, да я уже не помню. Вокруг было столько народа… Марио, наверное. Или нет, может, Маркович — он собирался развезти твою почту на автобусе. Честно говоря, я не помню.

— Не Шмитц, случайно?

— Нет, не он. Он предложил разнести оставшиеся письма, но ты же знаешь, ему довольно трудно ходить, особенно подниматься по лестницам.

— Знаю… То есть тебе кажется, что это Маркович?

— Я этого не говорил. Просто та бегай в кафе «Рубин». Мы там каждую субботу днем сидим на террасе. Угости каждого в качестве благодарности. Все тогда бросились тебе на помощь.

— Отличная идея! Так я и сделаю, — пообещал Андрей.

Но сначала он разыскал Марковича. Тот как раз пристегивал скутер.

— Крутая вещь, да? Для дочки, ей через несколько дней шестнадцать.

— Зачетный, — подтвердил Андрей, позволив обнять и даже похлопать себя по спине. — Поаккуратнее, пожалуйста, плечо…

— Как ты? Поправился? Тебя всегда преследовали травмы — это я помню. С такими-то способностями въезжать в автобус — дело последнее.

Маркович был центральным нападающим в «Динамо» — команде, где Андрей, за неимением лучшей позиции, играл за вратаря.

— Не поможешь мне поставить эту штуку на домкрат? Заднее колесо стучит.

— Попытаюсь.

— Я подниму, — обрадовался Маркович и снял куртку из кожи наппа. — А тебе останется только подставить его снизу. Вот так. Готово.

Водитель автобуса покопался в ящике с инструментами в поисках нужного гаечного ключа.

— Она удивится. Настоящий «Симсон-Швальбе». На таких катаются студентки в Берлине и Загребе.

— Какой красивый зеленый. Скажи, Маркович…

— Что? — ответил тот, держа в зубах шплинт.

— Не ты ли в тот день забрал мои сумки с почтой?

— Я? А что? — поинтересовался Маркович, сняв заднее колесо с оси.

— Просто в боковом кармане лежало кое-что личное, вот я и подумал, что, если ты нашел…

— Нет, я же заступал на смену — не мог позаботиться о твоих вещах. Но я крепко держал того парня в плохо припаркованном «фольксвагене», пока не прибыла полиция.

— Да, я наслышан. Здорово, чувак. Не знаешь, случайно, кто забрал мои сумки с почтой?

— Без понятия, — отрезал Маркович, сидя на брусчатке подъездной дорожки, широко расставив ноги и положив колесо на колени. — Может, Шмитц. Он предложил развести оставшуюся почту. И главное, именно Шмитц! Да ему без палки и с унитаза-то не встать. Смотри, все эти спицы тоже под замену.

— Точно Шмитц? — уточнил Андрей. — Не Тудман?

— Почем я знаю, — засомневался водитель автобуса. — Может, сам спросишь? Заходи как-нибудь в субботу днем — все, кто там был, обычно сидят на террасе.

— Обязательно зайду.

Андрей уже больше часа сидел в порту. Он угостил себя мороженым, а остаток вафельного рожка швырнул в воду. Облизав упаковку, он выбросил и ее и теперь наблюдал, как фольга медленно тонет, окруженная стайкой рыб. Будто уходящий ко дну обломок судна, подстерегаемый акулами, думал он.

Железо кнехта, на котором сидел Андрей, было приятным и теплым. Он так ничего и не предпринял, чтобы продолжить поиски. Лучше сперва хорошенько все обдумать. Старик Шмитц занимается благотворительностью — практически немыслимо, что он украл из кошелька деньги, несмотря на все его странности. Нужно действовать хитро, чтобы Шмитц не догадался, о чем речь, но хоть что-то выяснить.

Паром из Италии, заходящий в городок во время сезона каждую неделю, а так только раз в месяц, приближался к набережной с другой стороны бульвара. Огромная белая посудина с высокими трубами всегда вызывала большой ажиотаж. Мороженщик принимался толкать тележку в сторону набережной. Гостиница, люди, сдающие домики отдыхающим, рестораны — все отправляли к терминалу своих представителей, вооруженных визитками и буклетами, скорее всего, напрасно: помимо фур, на сушу по спущенному трапу съезжало всего несколько машин, да и те обычно направлялись куда-то еще, а на этом пароме оказывались только потому, что так ближе и поэтому дешевле переправиться из Анконы.