– Я узнал, что вы буквально спасли жизнь большому меценату нашего университета Гансу Хоффману.

Ректор вышел из-за стола, приязненно улыбнулся. Пожал руку. Сама любезность, будто несколько часов назад не он, а его двойник меня отшивал, указывая направление желаемого движения.

– Ну это преувеличение про жизнь, – опешил я. – Просто обезболил.

– Зер геэртэ херр! Моя благодарность не знает границ. Если бы с Гансом что-то случилось, финансирование столь важных экспериментов было бы прекращено. Не мне вам рассказывать, как иногда бывает…

Так и сказал, «зер геэртэ херр». Включил, значит, в круг общения, засранец. А Хоффман, выходит, отгружает помощь университету. Любопытно. В будущем это станет общепринятой практикой. Богачи через эндаументы будут массово отмывать деньги, уходить от налогов…

– Как вы узнали, где я поселился?

– У нас в городе одна-единственная приличная гостиница, где мог бы остановиться профессор Московского университета, – хохотнул Рёнтген. – И именно в ней также проживает бедняга Хоффман.

– Ясно. Кстати, об экспериментах, – подобрался я. – Нельзя ли поприсутствовать? Обещаю, даже дышать через раз буду. В гимназии увлекался этой наукой, долго думал, на кого учиться. Победила медицина, но старая любовь не ржавеет.

– Почему бы и нет? – пожал плечами ученый – Мы сейчас исследуем реакцию солей бария на ток…

Дальше Рёнтген начал долго и муторно рассказывать про свои опыты, понимал я с третьего на пятое – моему немецкому банально не хватало специфического вокабуляра. У любого круга специалистов есть свой птичий язык, непонятный непосвященным. Добавляем иностранную речь, непривычные и устаревшие термины, и готово: слушатель уже борется с искушением изобразить взгляд барана на новые ворота. Но даже плохое кончается. А ради вечернего шоу восьмого ноября я готов был слушать рассуждения о физике долго. Кстати, лектор из Рёнтгена очень опасный. Рассказывает он тихим голосом, почти без интонаций. Сколько чашек кофе заливают в себя его студенты? Думаю, они делают неплохую кассу какой-нибудь близлежащей кофейне.

Подозреваю, что значение важности банкира очень трудно переоценить. Потому что учтивость достигла невиданных высот: Рёнтген заговорил о моих собственных изысканиях. Я коротко рассказал о стрептоциде, группах крови и операции на открытом сердце. Оказалось, что Вильгельм Конрад, вернее, его любезная супруга Анна Берта, успешно лечилась волшебным русским порошком. А я ведь думал воздействовать через нее, если напрямую не получится.

Расстались мы очень тепло. Меня даже чаем угостили. Договорились на завтрашний вечер. Раньше лекции, семинары и ректорская рутина. Только мощная сила воли удержала меня от торжествующего вопля, сопровождающего ритуальный праздничный танец дикаря племени тумба-юмба. Я сделал это!

Заниматься на следующий день больше ничем у меня не получалось. Общая приподнятость настроения не давала. Будто подросток, добившийся долгожданной взаимности от предмета своего обожания, я хотел поделиться радостью с окружающими. Только осознание, что всем остальным это крайне неинтересно, затыкало мне рот. Один Кузьма заметил радостные пробежки по номеру и прыжки с кровати, но сделал ошибочный вывод, что мне удалось втюхать местному университету нечто малопонятное и бесполезное, заработав при этом кучу деньжищ. Это привело к новому приступу хандры у моего слуги, потому что мечты о волшебной таблетке, которая убьет другое чудо и позволит пьянствовать, как это и предначертано божьей волей всем нормальным людям, никуда не делись.

Чтобы подогнать время, пошел прогуляться. Опять наткнулся на говорливого пейзажиста и постоял возле него, выслушивая очередную порцию местных хроник. Уступил настоятельной рекомендации и профланировал до той самой епископской резиденции, которую строили сорок лет. От нечего делать начал представлять, сколько же народу там работает и чем они занимаются. Потому что здание хоть и пониже нашего Зимнего, но вряд ли сильно короче.

После этого решил отобедать. Пока закажу, дождусь, поем неспешно, так и час икс наступит. Но повернувшись спиной к садово-парковому ансамблю, чуть не сбил с ног прогуливающуюся вдоль ограды барышню с зеленым зонтиком. Ба, да это Агнесс, красотка, строившая мне глазки в приемном покое местной больницы. Я тут же извинился и поддержал ее за локоть, хоть в этом уже и не было никакой нужды.

– Фройляйн Агнесс? – приподнял я котелок.

И если мою улыбку от уха до уха я объяснить мог, то почему девушка так обрадовалась, понять не получалось. Что у нас было? Наилегчайший флирт на ее работе? Помилуйте, да любой нормальный мужчина, увидев такое чудо, начнет плоско шутить, лихо подкручивая ус. На одних инстинктах, без участия коры головного мозга. К симпатичной медсестричке за смену сто человек подкатывает. А с учетом неимоверной концентрации студентов в Вюрцбурге удивляюсь, почему Агнесс одна, а не в сопровождении небольшой армии поклонников.

– Герр Баталофф, – исполнила она книксен. – А в нашей больнице только о вас разговоры идут. Как замечательно вы избавили от страданий этого несчастного герра Хоффмана! Он так кричал раньше, а тут раз – и прошло всё. Камень вышел, распался на мелкие кусочки. И хорошо, а то слишком уж он большой был, натворил бы бед! Да что же мы стоим? Еще епископ подумает, что мы замышляем что-то плохое, – засмеялась она.

Боже, какая улыбка, какие белоснежные зубки и коралловые губки бантиком!

– Проводите меня, пожалуйста. У вас есть время? Я вышла прогуляться после обеда, так что мы можем пойти куда вам надо, я совершенно свободна.

Агнесс щебетала почти без перерыва. Впрочем, голос у нее тоже милый, не утомляет. Особенно в сочетании с совсем не арийской внешностью – по крайней мере сейчас в лице нет даже намека на сходство с лошадью. И монументальности романтического реализма, который станет образцом для всех местных всего лет через тридцать с небольшим, тоже не имеется. Она похожа на… Как же эту актрису, которая снималась в «Вавилон-Берлин»? Ну точно, такая же чуть ироничная улыбка, открытый взгляд с легкой хитринкой… Лив Фрис, вспомнил!

Я отвечал, шутил, рассказывал медицинские байки, а она… эх, кто бы меня так понимал…

Надо уходить срочно, пока я окончательно не пал жертвой ее чар. Вот и думай теперь, понравился ли я ей как мужчина или как получатель роялти за стрептоцид? А я, дурень, хвост распушил, статьями хвастался, орденом козырял. Спрашивается: зачем? Впечатлить эту девочку? Вон как прижимается, знаки подает. А я уже начал размышлять, куда бы ее повести, чтобы подробнее обсудить технику блокады семенного канатика. Не слишком ли разгон набрал на первой встрече? К тому же… Блин! Я вытащил свой статусный хронометр, пустив еще щепоть пыли в глаза девушке, и понял, что сегодня – всё.

– Фройляйн Агнесс! Мне очень жаль, но у меня назначена встреча с герром Рёнтгеном. Опаздывать, сами понимаете, никак нельзя. Могу ли я надеяться снова вас увидеть?

Ой, дурак! Зачем ты это сказал? Беги, глупец, пока не растаял под этой улыбкой! Пока не захватили в плен в этом чертовом Вюрцбурге!

На свет появился маленький блокнотик, серебряный карандашик, и буквально через десяток секунд у меня в руке оказался листик с каллиграфически выведенным адресом.

– Напишите мне, когда будете свободны, герр Баталофф, я отвечу.

– Евгений, если можно. – Я галантно углубил пропасть, в которую летел, еще на пару тысяч километров.

– Какое интересное имя, – одарила меня очередной гибельной улыбкой красавица. – Буду ждать от вас известий… Евгений, – медленно выговорила она мое имя, от чего в животе у меня появилось чувство легкой щекотки. – Спасибо за интересную прогулку!

Я вошел в фойе и спросил у служителя, где находится лаборатория, в которой работает герр Рёнтген. А то вчера на радостях не полюбопытствовал. К счастью, большой тайной это не являлось, и через минуту я уже подходил к заветной двери. От раздумий (стучать или нет) меня освободил один из помощников, открыв дверь нараспашку.