– Температура, давление, пульс? – прогремел голос Николая Васильевича. – Что случилось?

Вроде и отвечать было кому – медиков собралось довольно много, как на обход заведующего. До профессорского не дотягивали, но больше простого – точно. Но в ответ – тишина. Никто не решался начать первым. Явный признак упоротого косяка, сделанного руководителем вот этих вот людей в белых халатах.

– Температура тридцать девять и две, давление шестьдесят на сорок, пульс сто двадцать, – доложил доктор, который нашел самое удобное место – в эпицентре намечающегося урагана.

– Так после вливания заплохело Митрофану, – подал голос сосед Темникова по палате. – Жалился, что в грудине сдавило, жар по всему телу, поясница заболела. А потом не выдержал, обтрухался, значит. Доктор Гавриил Тимофеевич побежал куда-то, а он, значится, бледный стал, дышит тяжко.

– В перевязочную, – тихонечко прошептал я на ухо Склифосовскому.

Случилась беда – уменьшай количество свидетелей. Золотое правило медицины. Снижай количество рисков. Что видел сосед? Сделали вливание, непонятно какое, стало плохо. Рядовой случай. А что потом случилось – так кто ж его знает.

Николай Васильевич кивнул, скомандовал. Болящего погрузили на появившиеся мгновенно носилки и потащили в перевязочную. А там лишние быстро отсеялись.

– Господин Васин, какое вливание вы производили больному? – спросил Склифосовский.

Знаю я эти интонации. После таких вот вопросов, заданных бесстрастно, но с примесью металла, очень быстро появляются приказы о выговорах, пишут заявление по собственному, происходят внеочередные аттестации с последующим понижением категории, а в особо интересных случаях доктор начинает ходить в прокуратуру пять дней в неделю, как на работу.

– Я принял решение о повторном переливании крови пациенту…

Тут-то я и прифигел! Присмотрелся к Васину. Мелкий докторишка, глаза бегают. Он серьезно?

– Во сколько? Какое количество? – выпалил я.

Каюсь, субординацию нарушил. Я тут никто, приглашенный специалист, и лезу впереди присутствующего здесь же руководителя. Которому, кстати, всю ответственность нести, случись что.

– Да, Евгений Александрович, вы про переливание крови больше нас всех вместе взятых знаете, – спас меня Склифосовский. – Отвечайте, господин Васин!

– Восемьсот миллилитров, примерно час назад начали…

– И что, вбухали почти литр крови? За сколько?

Я матерно выругался. Разумеется, про себя – рядом стояли бледные медсестры.

– Минут за пятнадцать…

Боже, почему нельзя отстреливать инициативных дебилов? У меня прямо руки зачесались. Доктор Гавриил Тимофеевич, наверное, это желание в моих глазах прочитал, потому что попытался пройти сквозь стену спиной вперед. Не помогло, навык не сработал.

– Когда появилась реакция на переливание?

– Почти сразу, но я счел это…

– Помолчите уже, – махнул я рукой. – Катетер в мочевой пузырь, быстро. Венозный доступ, лучше с обеих рук. Срочно вливайте солевые растворы, лучше с калием. Давайте продолжим беседу… в другом месте, что ли, – оглянулся я на Склифосовского.

– Да, пойдем в мой кабинет. Мочу принесете, покажете, – скомандовал Николай Васильевич.

Бедняга Васин поплелся за нами. Хотя мне его ни грамма не жалко. Захотелось дураку к славе примазаться – получай по полной. Я уже примерно понимал, что этот гад натворил, но надо убедиться. И не при подчиненных. Этот принцип не только в армии хорош. Сейчас без свидетелей этого деятеля можно как угодно казнить, но его сотрудники видеть это не должны.

– Вы определяли групповую принадлежность крови донора и реципиента перед процедурой? – спросил я.

Вопрос про целесообразность я решил пропустить. Вот это как раз точно не мое дело.

– Так ведь известно уже, – ответил Васин. – Вторая. Я счел, что нужды нет…

– Пробу на совместимость проводили?

– Н-нет…

– Биологическую пробу в начале? – безжалостно продолжил я.

– Т-тоже нет…

– Извините, Николай Васильевич, это худший случай: инициативный дурак, облеченный властью. Скорее всего, там сейчас в полной мере развиваются последствия острого гемолиза, вызванного действиями господина Васина. Так что вы, Гавриил Тимофеевич, и убили-с… – не удержался я от цитирования «Преступления и наказания».

Видать, масштабы пропасти, в которую придется падать, доктор оценил только сейчас. Лицо побледнело, губы затряслись, на лбу проступил пот крупными каплями. Одна даже сорвалась, покатилась к кончику носа, откуда, почти не задержавшись, полетела вниз, но виновник торжества внимания на это не обратил. Конечно, когда он сегодня ехал на работу, то думал совсем о другом. Сделает переливание, все поаплодируют искренне, а потом пред светлым ликом государя, когда тот решит посетить обитель пионеров революционного метода, Николай Васильевич за руку подведет Васина к венценосцу, представит как самого ценного сотрудника… Награды, звания, признание… И тут такое… Переживания Золушки у тыквы показались ничего не значащей мелочью.

В дверь постучали, на пороге появилась медсестра с баночкой в руке.

– Моча Темникова, Николай Васильевич, – сказала она и показала нам склянку.

Да уж, сейчас и в более современном стационаре можно было идти писать посмертный эпикриз. Почек почти не осталось – получили миллилитров десять черной жидкости. Так, на дне чуток. Спасать больного попросту нечем. Склифосовский это прекрасно понимал.

– Благодарю, – он кивком отпустил медсестру. – Васин, вы отстранены от работы. Объяснение своих действий в письменном виде к завтрашнему утру. Не смею задерживать.

– Свежий чай подать прикажете? – На пороге возник секретарь. Наверняка знает, как снизить градус напряжения у начальника.

– Да, конечно. – Николай Васильевич грустно посмотрел на чашки, расставленные на столе, снова кивнул сам себе. – Что же делать? – спросил он, запустив пятерню в бороду.

– Извлекать уроки из полученного опыта, – тяжело вздохнул я. – Начальству и другого первопроходца предъявить можно, выздоровевшего. А что с Васиным делать – так то в вашей власти.

– Хорошо сказали, «извлекать уроки». А вы оптимист, Евгений Александрович.

– Наверное, меня плохо осведомили, – отшутился я.

«Покраска травы» продолжилась и в клинике на Моховой. Ходили с Романовским по палатам, планировали, где и что должно быть размещено, где какие сотрудники сидят…

– А зачем решетки на окнах? – удивился Дмитрий Леонидович, глядя, как Тубин командует бригадой плотников, что ставили козлы снаружи здания.

– И железные двойные двери, и несколько круглосуточных охранников, – добил я Романовского. – Наша цель: как можно дольше сохранить секрет укола серой в тайне. Первые дни будем все делать сами – вы и я.

– Так все серьезно?

– Статья про спирохету когда выходит в «Русском хирурге»? – поинтересовался я в ответ.

– Завтра номер должен поступить в продажу. Там же будет реклама клиники.

– Послезавтра тут будет вавилонское столпотворение. Особенно если учесть рекламу в газетах.

Как в воду глядел. Последний день августа выдался теплым, солнечным. И вся Моховая уже с утра оказалась забита экипажами. Зеваки, журналисты. Вряд ли все эти люди жаждут попасть в нашу лечебницу. А вот поглазеть – милое дело. Особенно когда прошел слух, что будет кто-то из великих князей.

Я аристократов не ждал. Накануне вполне камерно и без лишней помпы приезжал герцог Ольденбургский. Александр Петрович оказался замечательным дядькой, ни фига на принца не похожим. Вот через кого заходить надо было! Он горячо приветствовал все наши начинания – от скорой до переливания крови. Попенял только, что сделали это не через институт экспериментальной медицины, им же и созданный. Ложной скромностью не страдаю, сразу же отдал ему идею солдатских индивидуальных аптечек, санинструкторов и прочего военного имущества – задублировать встречу Склифосовского с военными будет недурно. Мой гость настолько горячо воспринял это, что теперь я был спокоен – дело не пропадет. С таким паровозом в самых верхах не задвинут вдаль.