Сердце Авла мгновенно преисполнилось горячей благодарности. Он понял то, что пытался донести до него Марк Азиний Аттратин.

– Да отец! Я выполню твое поручение! – прошептал он, крепко пожимая отчего-то совершенно ледяную ладонь родителя и уже собираясь отступить за потайную дверцу.

– Стой! Еще одно! – проговорил тот, не выпустив руки сына, – Передай тому, к кому так спешишь – его содержанка тоже на краю пропасти. Ее тоже велено доставить в Рим и бросить в Туллианум. Скажи – с нею никто церемонится не станет. Она просто пыль в глазах государя. А теперь прощай! Поспеши!

Марк Азиний отступил в ночь, оставив юношу одного. Тот на мгновение замер, переживая услышанное. Туллианум – самая старая и самая страшная тюрьма империи, принимала в свои недра охотно, но никого, никогда не отпускала. Если Авл опоздает хотя бы на мгновение, ужасная участь ждет не только друга, но и Антонию.

Ветер взвыл, забравшись под аркаду и заблудившись там, поднял с мостовой скопившийся за день сор. Авл прикрылся рукой, потом, взглянул на небо, туда, где недавно ярко сияла луна, но не увидел ничего. Черное облако заволокло свет. Приближалась непогода.

Юный Аттратин поскорее нырнул в потайной проход, желая поскорее двинуться в путь, чтобы опередить посланцев императора, а позади него, в некотором отдалении остался понуро стоять, невидимый во тьме, Аттратин-старший, печально размышляя о своем.

Над Виллой Вирея ночью разразилась гроза. Гром веселился в черном небе, молнии танцевали в тучах. Дождь хлестал, заливая парковые дорожки, переполняя водоемы. В атриуме вышел из берегов бассейн. Рабам пришлось вычерпывать воду ведрами, чтобы она не пошла в комнаты. После длительной летней засухи дождь был благостью, однако Антония боялась грозы. Даже в объятиях любимого мужа тряслась от ужаса, когда над крышей огромного каменного дома раздавался очередной оглушительный разряд.

Из-за грозы, из-за того, что ночью толком не удалось поспать, Антония проснулась поздно, обнаружила себя одну в просторной постели, а рядом на подушке маленький букет синих фиалок – подарок и извинения Корнелия за раннее бегство. Он постоянно оставлял ее одну. Антония, вздохнула, взяла фиалки, прижала к лицу, вдыхая тонкий аромат. Корнелий, смеясь, говорил, что сияние глаз его возлюбленной, рассыпало повсюду эти нежные цветы, собственноручно собирал их для нее в лугах и в парке. Он перестал дарить ей розы, внезапно обнаружив, что она их не выносит.

Наверное, не стоило печалиться из-за отсутствия мужа, он беспрестанно думал о ней, даже на расстоянии, но Антония ничего не могла с собой поделать. Крикнув рабынь, она облачилась в просторный хитон, отказалась от завтрака, чувствуя легкую дурноту, и по широкой, плавно поворачивающей вокруг домашнего цветника мраморной лестнице поспешила на плоскую крышу, продолжая бережно сжимать букет в руках. С крыши, открывался прекрасный вид на ухоженную часть парка, на озеро, за которым различались ограждения ипподромов, на просторные луга, где далекими точками угадывались многочисленные стада и табуны. Антония хотела сверху увидеть мужа. Он все время был в движении – то объезжал владения, наблюдая, как продвигается стройка, то принимал новые товары, то распоряжался на ипподромах, то ездил проверять конюшни. Ему не сиделось на месте. Энергия била через край и благо было, куда ее применить. Из разных уголков огромной империи он выписывал архитекторов, скульпторов, художников, мастеров парковых пространств, цветоводов. Огромная армия рабов трудилась под его неусыпным контролем.

Весна, полная опьяняющего любовного волшебства, давно минула, оставив о себе сладкую память. Подходило к концу лето, жаркое, волнующее, деятельное. Корнелий не отступил от решения официально ввести Антонию в свой дом хозяйкой и все-таки разослал многословные приглашения друзьям и знакомым, обещая обильное угощение, хмельное вино, всевозможные зрелища и развлечения. Правда, поддавшись уговорам жены, решил-таки немного повременить с праздником, перенес пир на осень. Тем временем, взялся обустраивать порядком обветшавшее без должного присмотра хозяйство.

Антония, где могла помогала ему. Присматривала за уборкой в доме и за кухней, прядильными, ткацкими и швейными мастерскими. Безликие комнаты преобразились с ее легкой руки, стали уютнее и чище, в них появились милые безделушки. Исчезли претенциозные розы. Вазы уменьшились в размерах и радовали глаз луговым многоцветьем.

Жизнь текла так, как ей и положено. Рим молчал то ли изумленный бесстрашием молодого патриция, позабывшего об игре в прятки, то ли просто игнорируя его деяния. Жизнь текла, а Антония тосковала по первым дням их с Корнелием пребывания на вилле. По тому времени, когда они бездумно наслаждались друг другом, путешествовали по просторам необъятных владений, взобравшись на спину единственной лошади, или в тесный возок колесницы. По тому времени, когда маленькая речушка, бежавшая через луга к Адриатическому морю, была полноводной, сами луга радовали сочной зеленью, а небо над головой казалось глубоким и прекрасным от наполняющей его синевы. По тому времени, когда песни звучали безбрежностью и счастьем, когда любимые глаза смотрели и не могли насмотреться.

Лето выжгло луга, иссушило речушку и даже небо выцвело от бесконечного жара. Корнелий теперь слишком много времени посвящал делам и слишком мало Антонии. Не потому, что разлюбил, а потому, что ради своей любви сворачивал горы. Ей доставались вечера и ночи полные нежности и страсти, но слишком скоро обрывающиеся, слишком скоро перетекающие в одинокие дни…

Антония вздохнула, еще раз поднесла фиалки к лицу. Вот и все, что ей остается – любоваться его цветами. Но, наверное, и этого довольно. Неправильно жить без цели и без дела. Неправильно все время петь и миловаться. Она посмотрела сверху по сторонам, надеясь где-нибудь разглядеть своего ненаглядного, кинула взор через поля и луга. Две дороги убегали вдаль, терялись у линии горизонта, одна на юго-востоке, вторая на северо-западе. По одной, той, что вела прямиком в Рим, стремительно скакал одинокий всадник. Вероятно, почтовый вестник или очередной посыльный Корнелия. По другой, ведущей в портовый Брундизий, гораздо медленнее одинокого всадника, продвигалась в сторону виллы большая группа людей, среди которых выделялись как пешие, так и конные. Солнце странно бликовало на их ярких одеждах, словно отражаясь от металла. Антония понаблюдала какое-то время, пытаясь разглядеть получше и понять, кем бы могли быть эти путники. Что-то беспокоило ее в их целенаправленном стремлении вперед. Однако, и одинокий всадник, и странный сверкающий отряд, были еще очень-очень далеко, на расстоянии нескольких миль, поэтому напрасно она напрягала зрение. Детально рассмотреть их получилось бы очень нескоро, к тому же, в тот момент, Корнелий показался верхом из парка в сопровождении управляющего и двух работников, и интерес новоявленной хозяйки Виреи к посторонним мгновенно угас. Убедившись, что муж направляется к ипподромам, Антония поспешила прочь из дома.

Она нашла его спешившимся у ограды тренировочного стадиона. Он наблюдал за молодым наездником, приручающим норовистого жеребца. Брови Корнелия были недовольно сдвинуты, ноздри раздувались от едва сдерживаемого раздражения. Ему не нравилось происходящее – конь плясал под седоком, рыл копытами землю, злобно ржал и хрипел, совершенно отказываясь подчиняться приказам человека. Судя по состоянию одежды седока и его кровоточащим ссадинам, тот уже не раз оказывался на земле. Управляющий Гай, седовласый, крепкий старик, стоял около хозяина, тоже хмурился, раздражался и тихо отпускал в адрес наездника нелестные замечания.

Заметив подошедшую Антонию, Корнелий мгновенно переменился. Складка между бровей разгладилась, на устах заиграла ослепительная улыбка.

– Лучезарная нимфа проснулась, и земля озарилась сиянием? – проговорил он, открывая для нее объятия, – Сладко ли тебе спалось под утренним солнышком?