— Последствия травмы. Это пройдет.
В моем воображении возник яркий образ чудовища Франкенштейна.
— После операции тебе придется пить обезболивающие таблетки, — добавил доктор. — И наверное, стоит поносить темные очки.
— Зачем? Свет будет вредить глазам?
Доктор Брендан смущенно захихикал.
— Нет, просто чтобы ты пореже смотрелся в зеркало. Некоторое время ты будешь здорово смахивать на тролля.
— На тролля?
— Боюсь, что да. Привыкай к тому, что по меньшей мере месяца два «страшила» станет твоим вторым именем. А возможно, и первым. И даже фамилией.
Я застонал, и в носу что-то запузырилось.
Доктор Брендан наконец сжалился надо мной:
— Извини, Флетчер. Мне казалось, шутка поднимет тебе настроение.
— Поднимет настроение! — прогундосил я. Каждый слог сопровождался взрывом боли в носу. — Вы сумасшедший?
Врач повесил мою медицинскую карту на спинку кровати.
— Нет-нет, что ты, — светским тоном ответил он. — Просто делаю свое дело.
Доктор Брендан попросил меня сказать, сколько пальцев он показывает, пришел к выводу, что сотрясения мозга нет, и привел из коридора моих родных.
Мама едва не упала в обморок, увидев мое лицо.
— Все не так плохо, как выглядит.
Я попытался улыбнуться, чтобы успокоить маму, но, судя по тому, какое у нее сделалось лицо, лучше бы я не пытался.
— О боже мой, Флетчер… — Она расплакалась. — Когда мы нашли тебя в саду, то подумали, что ты умер. Хейзл услышала шум, и папа вышел наружу. Что случилось? Расскажи!
Я ответил чистую правду, до последнего слова:
— Я увидел, что в саду кто-то есть, и вышел посмотреть. Потом меня ударили клюшкой, а очнулся я уже здесь.
Я старался говорить невозмутимо, будто ничуть не испугался, и вообще… Однако очень трудно сделать хорошую мину при плохой игре, если у тебя все лицо в лиловых кровоподтеках.
Маме захотелось погладить меня по волосам, но ей пришлось ограничиться поглаживанием воображаемой макушки на расстоянии двадцати сантиметров от настоящей.
— Какой ужас! — причитала она. — В нашем собственном саду, прямо у наших дверей… И ты, дурачок, высунулся из дому посреди ночи! Детектив называется!
Мамино сочувствие таяло на глазах.
— Точно, — поддакнула Хейзл. — Ты что, ужастиков ни разу в жизни не смотрел?
Она вдруг достала диктофон и сунула его мне под нос.
— Кстати, можешь описать точно, что почувствовал в момент удара? Я пишу рассказ…
— Хейзл, прекрати! — прошипела мама. — Бедному мальчику больно.
Но моя сестра и не думала отступать.
— Ладно, пусть тогда хотя бы расскажет, какую боль испытывает. Обжигающую? Пульсирующую?
Допросу Хейзл положил конец папа, спросив меня:
— Это как-то связано с твоим расследованием?
— Может быть. Не знаю. Я же всего-навсего разыскивал пропавшую безделушку…
— Ну, неважно. С расследованием покончено, оно тебя вон куда завело. Мы мирились с твоей детективной деятельностью, считая, что вреда от этого не будет. Я видел, как ты увлечен, и поэтому не запрещал тебе заниматься твоим хобби. Однако с этого дня все расследования только через меня. Уяснил?
Я кивнул. Какой смысл спорить с людьми, которые так нервничают? Можно будет поговорить о расследовании позже, когда мое лицо не будет выглядеть так, что его вид утешил бы и Квазимодо.
Улучив момент, когда родители не смотрели, Хейзл шепнула мне:
— У меня для тебя кое-что есть. — На ее ладони лежал мой блокнот. — Ты обронил его в саду.
— Спасибо, сестрица.
Этим вечером доктору Брендану пришлось нелегко: он был настроен разговаривать со мной, как с четырехлетним, но обстоятельства то и дело вынуждали его переходить на язык тех, кому уже за десять.
— Хочешь леденец? — спросил он.
— Нет, спасибо. А куклы у вас случайно не найдется?
Лицо доктора приняло озадаченное выражение.
— Нет. Но, уверен, у кого-нибудь из сестер…
— Я пошутил. Просто пытаюсь поднять себе настроение.
— Храбрый оловянный солдатик. Теперь давай-ка я попробую объяснить, что будет происходить, когда мы тебя усыпим. — Доктор Брендан достал из кармана носовую шину. — Ну-с, молодой человек. Что это, по-твоему?
— Носовая шина.
— Нет. На самом деле это… ах да, ты прав. Это носовая шина. Какие мы сообразительные, а?
— В моем дипломном курсе был раздел, посвященный оказанию первой помощи при несчастных случаях.
Но доктора Брендана было ничем не пронять.
— Уверен, что не хочешь леденец?
— Да.
— Гм, ладно… Итак, твой нос нужно выправить и наложить на него вот эту штуку. Опухоль уже почти спала, поэтому не стоит откладывать. Вряд ли ты хочешь быть в сознании, когда я начну выпрямлять сломанный нос, поэтому мы сделаем тебе усыпляющий укольчик…
— Вы имеете в виду анестезию?
— Э-э… да, анестезию. И когда ты проснешься, все уже будет ладушки-лады.
— Ах как чудесненько, доктор, — в тон ему ответил я.
Врач пристально всмотрелся в мое опухшее лицо, видимо, заподозрив, что я иронизирую. Полагаю, его подозрения подтвердились.
— Уверяю тебя, больно не будет, — сказал он. — Разве что чуть-чуть.
На это остроумного ответа у меня не нашлось.
Меня переложили на каталку и доставили к месту действия. Анестезиолог воткнул иглу мне в предплечье и вогнал полный шприц какой-то беловатой жидкости.
— Теперь, Флетчер, начинай считать вслух от десяти до одного.
Я так и сделал. Медленно.
— Ты все еще в сознании? — спросил анестезиолог, когда я закончил.
На вид ему было не больше семнадцати.
— Нет, — ответил я.
— Флетчер у нас шутник, — сказал доктор Брендан. — Вгоните-ка ему еще немного, чтобы утихомирить водоворот мыслей у него в голове. И если в результате он проспит чуть дольше обычного, думаю, никто не будет возражать.
Анестезиолог взял с подноса шприц размером с баварскую сосиску.
— Вы уверены? — спросил я обеспокоенно, навсегда зарекшись шутить с медиками.
— Я знаю, что делаю, — отрезал анестезиолог. — Я уже на втором курсе колледжа, между прочим. Так, начинай обратный отсчет от десяти.
— Десять, — сказал я.
Под анестезией человеку снятся очень яркие сны. Мое сознание прокручивало события последних двадцати четырех часов, расписывая их сочными красками и вплетая в сон окружающие звуки.
Я смутно слышал разговоры и хруст, исходящие от внешнего мира, но старался не обращать на них внимания, подозревая, что хруст издает мой собственный нос, попавший в руки докторов.
Постепенно в моей голове начала выстраиваться теория. Последовательность событий выглядела достаточно просто. Меня нанимают расследовать дело, связанное с семьей Шарки. Мэй рассказывает об этом Реду Шарки, и он решает пресечь расследование. Ночью кто-то нападает на меня, однако доказательств, что это Ред, нет. Или есть?
Если удар нанес Ред Шарки, то, скорее всего, он использовал то самое оружие, которым угрожал мне днем. На клюшке было его имя. Имя Реда Шарки!
Очнувшись в реанимационной палате, я тут же попытался изложить свои теории медсестре, но она принялась поглаживать мой лоб прохладной ладонью, так что мне не оставалось ничего другого, как снова заснуть.
Затем я снова пришел в себя. Ну, почти пришел. Голова проснулась, но тело умоляло дать ему еще поспать. Я проигнорировал этот призыв. Идею насчет Реда надо было проверить незамедлительно. Завтра наверняка будет слишком поздно. Ток крови может растворить улику, и она исчезнет без следа…
Я понятия не имел, сколько сейчас времени. Вечер. В комнате было темно, но из-под двери пробивался луч света, а из коридора доносился тихий шелест шагов — медсестры носили тапочки на каучуковой подошве.
Я сел на постели, но быстро понял, что напрасно сделал это так резко. Возникло ощущение, что мозг болтается в черепе, точно шарик в чашке, и может вылететь наружу, если слишком сильно тряхнуть головой. Я снова находился в своей одноместной палате, и снова один.
