– Нет, вы не правы, – с некоторым пафосом в голосе заявила Наталья. – Человек вообще не властен над собой, он не может просто быть совершенно свободным. Ведь мы все ходим под Богом, над каждым кто-то или что-то властвует, если не личность, то закон или устав. Даже привычки и пороки часто оказываются сильнее нас. Мы становимся зависимыми и от них, они властвуют над нами. Мы лишь в своих мыслях свободны, да и то относительно. Ведь заповеди Божьи нельзя нарушать даже в них. Получается, что мы свободны только в выборе богоугодного дела, а все остальное предопределено. Так что извольте бриться. Ваше поведение очень напоминает самоубийство, а это большой грех.

– Вы бы вышли, – пробормотал оторопевший Степан. – Я же не одет.

– Вам одному не справиться. Вы же в рубахе, прикройте исподнее одеялом и садитесь. Да и стесняться меня нет причин, я всего лишь прислуга.

– Маменька вас иначе представила.

– И как же? – с притворным равнодушием спросила Наталья.

– Товаркой, или компаньоном, если на французский манер. Вы французскому обучены?

– Где уж нам с суконным-то рылом, – небрежно отмахнулась Наталья. – Так, немного, лишь бы объясниться.

– Что-то вы себя совсем не цените, – с укоризной сказал Степан, спуская на пол прикрытые одеялом ноги.

– Ну и что же я должна делать? Я совсем не разбираюсь в мужском туалете. Мои братья и батюшка не брили бород, портняжными ножницами подравнивали, а других мужчин я не знаю. Что из книг узнала, то и принесла.

– Вы ведь из деревни. Там, действительно, бритье не в моде. Хозяйство у вашего батюшки большое?

– Так это, смотря какими мерками мерить. Если с соседями сравнивать, так большое, а если с помещиком – то вроде и нет. Хотя в недороды барин к батюшке моему за помощью обращался. Правда, батюшка уж три года как скончался. Иначе бы я в город не попала. Теперь братья мои хозяйством заправляют. Ну, хватит всякую ерунду молоть, давайте начнем. Что я должна делать?

– Да вода горячая нужна и полотенце.

– А воды много надо, – растерянно спросила Наталья, словно стыдясь своего незнания.

– Тазик. Вы распорядитесь, пусть кто-то из прислуги принесет, – смущенно посоветовал Степан. – Не самой же вам тяжести таскать.

– Что-то вы совсем уж меня в барыни зачислили. Не переломлюсь, – засмеялась она и быстро вышла из комнаты. Когда вернулась с водой и полотенцем, Степан в глубокой задумчивости скреб ногтями заросший подбородок.

– Я пришла, – с укором напомнила о себе она.

– Извините, вы совершенно выбили меня из колеи, я не встречал таких женщин.

– Каких таких? – пряча в глазах лукавую улыбку, спросила Наталья.

– Да необычная вы. Умная и… Давайте лучше к делу приступим, намочите полотенце и подайте мне.

Процесс бритья оказался долгим и трудным. Приложив горячее полотенце к лицу, Степан распарил щетину, затем густо покрыл мыльной пеной и взял в руку бритву. В комнате не оказалось настольного зеркала, и Наталье пришлось снять зеркало со стены, установить его на столик и придерживать в течение всего процесса. Когда не менее чем через час Степан отложил бритву и протер влажным полотенцем лицо, Наталья увидала совсем еще молодое и довольно симпатичное лицо, которое портил лишь безвольный скошенный подбородок.

– Ну, как я вам? – Спросил Степан, и в его голосе прозвучала плохо скрытая надежда.

– Совсем неплохо, – ответила Наталья, игнорируя ее. – Вам, я думаю, следует носить небольшую бородку. У вас будет тогда более интеллигентный вид.

– Я знаю недостаток своего лица, – сразу погрустнел Степан.

– А у кого их нет, – риторически парировала Наталья, повесила на место зеркало, сложила в тазик все принадлежности и вышла из комнаты, оставив хозяина комнаты со смешанным чувством восторга, грусти и обиды. Его опыт общения с женщинами ограничивался общением с проститутками. Не имея никакой протекции, он служил в самых глухих местах, где порой и проституток-то не было, и весь досуг сводился к водке и картам. В кадетском корпусе проводились балы, на которые приглашались девицы из пансиона. Он очень неплохо танцевал, и ему никогда не отказывали в ангажементе, но ни во время танца, ни после него не откликались на его душевный зов, словно знали или чувствовали его унизительное положение в корпусе. А может, виной тому был он сам? Ведь на званых ужинах, которые изредка устраивались кем-нибудь из местной знати и на которые приглашались офицеры расквартированного полка, дамы не задерживали на нем своего внимания, а он уже не был забитым кадетом. После назначения в полк его жизнь круто изменилась. Здесь не было атмосферы кадетского корпуса, здесь были доброжелательные товарищеские отношения. Конечно, были и самодуры среди старших офицеров, но подчинения требовала субординация, и потому оно не было унизительным. И еще были офицерская честь и офицерское братство. Не будь их, остался бы он без выходного пособия. После запойной гулянки они возвращались на свои квартиры и были настолько пьяны, что растеряли в дороге друг друга. Степан, очевидно, поскользнулся и упал, а встать самостоятельно не смог. Что было на самом деле, он не помнил, но ноги его никогда не подводили, он самостоятельно добирался до дома в любом состоянии. От верной смерти его спас встревоженный долгим отсутствием барина денщик. В лазарете сумели спасти ему руки, а ноги не смогли. Командир полка составил рапорт вышестоящему начальству о том, что следствием инвалидности стали полковые учения, проведенные в условиях жесточайшего мороза, а в качестве доказательства приложил рапорт полкового лекаря о количестве обмороженных солдат, находящихся на лечении. В отличие от Степана, они действительно пострадали за царя и отечество.

Прошло достаточно много времени после ухода Натальи, а Степан все еще находился под впечатлением общения с ней. Все чувства в нем обострились, ужаснее казалась инвалидность, всплыли в памяти все унижения, которые ему пришлось перенести, и стало жгуче стыдно за свою трусость и слабость. Но ведь в армии его не считали трусом. Случались же коллизии, и он с честью из них выходил. Нет, это не трусость, это внушенная извне привычка безоговорочно выполнять любое требование. Это заключение несколько ободрило его, он давно приходил к нему, но только теперь окончательно в нем укрепился, не вникая в суть того, что в полку были другие правила. Здесь не нужно было самоутверждаться, здесь все решала субординация.

Отвлекла от противоречивых мыслей его вернувшаяся Наталья.

– Вы все еще в постели, не пора ли вставать?

– А для чего? Какая разница, положение тела сути не меняет.

– Да жить надо. Понимаете? Жить!

– Так я, как видите, еще не покойник. Живу.

– Степан Титович, – впервые назвала она его по имени. – Не надо из проблем делать трагедию. Нельзя плыть по течению, надо самому лодкой править.

– Не вы ли, милая Наталья, – тоже впервые произнес он ее имя, – не более двух часов назад говорили обратное. Вы утверждали, что все мы ходим под Богом и что все предопределено?

– Нельзя все понимать так дословно. Я сказала, что мы вольны в выборе только богоугодного дела, а править лодкой таковым и является. Плыть по течению – значит не служить никому: ни Богу, ни черту, ни людям.

– Что ж, в логике вам не откажешь, – после долгого осмысления услышанного произнес Степан. – Так с чего я должен продолжить жить?

– С костылей, конечно. Я вернусь через десять минут. Одевайтесь.

Она вышла, а Степан по-военному быстро стал одеваться, даже не обратив внимания, что властная интонация в слове «одевайтесь» не принадлежала человеку выше него по званию.

В обучении ходьбе самой большой помехой оказались сапоги. Слишком большие для укороченной ступни, они перегибались там, где она заканчивалась, причиняя сильную боль. Пришлось их снять и ходить в носках. В общем-то на ногах он стоять стал сразу, а вот ходить у него пару дней получалось плохо. На дом вызвали сапожника, он снял мерки и вскоре Степан ковылял по двору и дому в новых сапогах с коротеньким следом, переступая мелкими трудными шагами. Эта походка осталась неизменной до самой его смерти.