Двенадцатого декабря, поздно вечером, прилетев обратно в Москву, я не поехал домой, а отправился в гостиницу. Мы держали ролик в секрете, поэтому монтировали его очень маленькой командой, в которой не было профессиональных монтажёров. Номер в гостинице был снова взят на подставное имя, и мы даже задёрнули шторы, чтобы с улицы нас не мог снять дрон. Мои коллеги заранее привезли туда огромный компьютер, и мы сидели вокруг него в полутьме, пытаясь на ходу освоить программу для видеомонтажа.
На следующий день видео было разослано нашим сторонникам, а через час я публично объявил, что выдвигаю свою кандидатуру на пост президента. За первый день мы собрали больше шести миллионов рублей: по тем временам — абсолютный рекорд. Тысячи людей по всей стране захотели присоединиться к кампании.
В Кремле видео тоже посмотрели — сразу после моего выдвижения за мной начала ездить группа сотрудников ФСБ. Они будут следовать за мной по стране три года, наблюдая и ожидая приказа убить.
Процесс по делу «Кировлеса», и так стремительный, двинулся ещё быстрее. По закону осуждённым по тяжким статьям баллотироваться запрещено. Моя прошлая судимость по делу «Кировлеса» была снята, а дело «Ив Роше» не мешало мне участвовать в выборах. Власти не хотели повторять ошибку 2013 года, когда на мэрских выборах я даже в условиях фальсификаций получил большое количество голосов. Им нужны были формальные основания не допустить меня, на которые они могли бы при необходимости сослаться.
Восьмого февраля нас с Офицеровым осудили по тому же делу во второй раз. Весь процесс затевался якобы для «пересмотра» приговора, но в итоге мы получили те же самые сроки — пять лет и четыре года условно, а текст нового приговора совпадал со старым вплоть до опечаток.
Меня это не остановило. Все последние годы специально под меня принимали много репрессивных законов — на одном суде кто-то даже пошутил: «Навального судят по специальному УПК». Я прекрасно понимал, что решение о допуске меня на выборы будет приниматься не в зале Центральной избирательной комиссии, а в Кремле. Важно было создать такой уровень давления общества на власть, чтобы они были вынуждены меня допустить. На это у нас был год: выборы должны были состояться в марте 2018-го, официальное выдвижение кандидатов — в декабре 2017-го.
Как и в 2013 году, я шёл на выборы без особых денег и находясь в «чёрных списках» СМИ. Зато у меня была отличная команда и сотни тысяч активных сторонников по всей стране. Значит, решил я, мы и деньги можем собрать, и стену цензуры пробить. Кампанию снова возглавил Леонид Волков. Мы решили провести региональный тур невиданных до этого масштабов — объехать со встречами все крупные города страны. Запустить еженедельное онлайн-шоу. Передача «Навальный в 20:18», выходившая в 20 часов 18 минут каждый четверг, быстро стала самым популярным онлайн-стримом страны.
Я поехал по российским регионам. До меня никто подобного не делал. Это сложно: расстояния между городами огромные, а транспортной доступности нет. Чтобы из сибирского города Томска добраться в сибирский город Омск, надо лететь через Москву (мне, впрочем, удалось однажды совершить перелёт между этими городами напрямую, но там были особые обстоятельства). Мы много ездили на поездах и электричках, а чаще всего — на арендованных микроавтобусах. Это немного напоминало тур музыкальной группы: сегодня выступление в одном городе, завтра — в другом, и вот мы едем в темноте по разбитой дороге, часть команды спит, часть готовится к следующему выходу.
На самом деле я приуменьшил: выступлений у нас было больше. Иногда и по два в день.
Каждый четверг вечером я выходил в прямой эфир на ютуб-канале «Навальный LIVE», а в пятницу рано утром мы выезжали. Возвращались обычно в понедельник.
На самом деле «региональных турне» (так мы их называли) было два — сначала весной, потом осенью. Весной мы открывали штабы. В восьмидесяти двух городах России мы открыли центры нашей кампании: сняли офисы, наняли координаторов и по паре сотрудников, которые должны были организовывать работу волонтёров в этом городе. Это было похоже на партийные ячейки, хотя зарегистрировать партию нам не давали.
Штабы Навального — самая разветвлённая и быстрорастущая оппозиционная сеть в стране — наглядно показывали, что в Кремле нас опасаются не зря. Даже после завершения кампании штабы в сорока крупнейших городах продолжали работать на протяжении нескольких лет, пока меня и моих сторонников не объявили экстремистами. Многие сотрудники штабов стали популярными политиками в своих регионах. Лилия Чанышева в Уфе и Ксения Фадеева в Томске — одни из самых ярких региональных координаторов и пример того, какими вообще должны быть настоящие политики: необыкновенно работоспособные, искренне преданные делу, толковые организаторы, а главное, честные люди. В Кремле их тоже заметили. Сейчас, когда я пишу эти строки, против Лилии и Ксении сфабрикованы уголовные дела.
Но я отвлёкся. Весной я ездил по регионам и открывал штабы — встречался с местными волонтёрами, выступал перед ними, отвечал на вопросы. Как иначе люди захотят присоединиться к моей кампании? Московские политики любят рассуждать про бедный российский народ, только мало кто из них бывал в Бийске. Да что там, большинство из них и в Ижевске не бывало. Мне же казалось, что нельзя претендовать на лидерство в стране, которую не знаешь досконально.
Я объявил, что доеду до всех крупных городов. И поехал. Где я только не выступал — в компьютерном клубе, в ангаре, в чистом поле. Перед началом встречи я здоровался с каждым пришедшим за руку, в конце — фотографировался. В крупных городах волонтёров было очень много: в Перми, например, пришла тысяча человек — настоящий митинг, хотя и под крышей. Одно только фотографирование растянулось на три часа. Под конец кампании можно было уже запускать курс «Молниеносное селфи».
Осенью я поехал во второе турне — теперь я не открывал штабы, а встречался с избирателями. Это были митинги: часть моих коллег приезжала заранее, ставила сцену и звук, и я выступал — произносил речь, а потом отвечал на вопросы.
Люди думают, что выступать мне легко. Наверное, я и правда произвожу такое впечатление: громко кричу, размахиваю руками. На самом деле это заблуждение. И даже тот факт, что на региональных митингах я часто повторял одни и те же слова, не делал ситуацию проще.
А вот ответы на вопросы — это совсем другое дело! Пока ты произносишь речь, тебе очень сложно понять реакцию людей, но стоит начаться вопросам, как всё встаёт на свои места. Завязывается диалог, ты сразу понимаешь, какие темы беспокоят жителей региона больше всего. Конечно, я готовился к каждому выступлению, коллеги составляли мне справки о местных проблемах, но только когда у меня с людьми начиналось живое обсуждение, я чувствовал себя по-настоящему свободно.
Люди были разные. Кто-то приходил просто поглазеть — приехал политик из Москвы! Пусть не из телевизора, а из интернета и даже как бы запрещённый, но так даже интереснее. Кто-то приходил задать мне хитрый вопрос. Кто-то приходил, потому что был моим давним сторонником. Иногда приходили местные депутаты «Единой России» — они пытались со мной спорить, выкрикивая что-то из толпы. Как вы помните, этих людей я люблю особенно: я сразу же приглашал их на сцену и начинал дебатировать с ними при всех. Обычно под конец нашего разговора даже самые суровые и недоверчивые местные жители ко мне теплели.
Несмотря на то что митинги проходили по-разному (где-то я сразу чувствовал, что все настроены дружелюбно, где-то приходилось постараться, чтобы расположить публику к себе), я быстро выяснил, что есть несколько тем, которые способны растопить самый толстый лёд. Одна из них — долги, которые Путин прощает другим странам. Обещание, что, став президентом, я прекращу прощать долги, неизменно во всех городах вызывало бурное одобрение. Другая тема (самый главный хит!) начиналась с моего вопроса: «Какая средняя зарплата у вас в регионе?» «Двенадцать тысяч», «пятнадцать тысяч» — отвечали мне чаще всего. «А знаете, — говорил я, — какую среднюю зарплату у вас насчитал Росстат? Сорок пять тысяч. Похоже это на правду?» За этим всегда следовал взрыв хохота, переходивший в разъярённые крики. Не было ни одного города, где официальная зарплата совпала бы с реальной — да что там, хотя бы превысила её меньше чем в два раза.
