Я бежал что есть силы и оглядывался: Кран бежал за мной. Правда, сильно поотстав. Ему всё-таки потребовалось секунд пять, чтобы прийти в себя и подняться. Через две минуты в боку закололо, но я терпел, понимая, что, если я остановлюсь, будет гораздо хуже. В итоге я всё-таки убежал, и следующие дня три было прямо очень страшно. Во-первых, я мог быть бит прямо в школе перед друзьями и, что ещё ужаснее, перед девочками, а во-вторых, Кран мог побить меня с целой компанией своих друзей-хулиганов. Об этом даже думать не хотелось. Однако, к моему огромному удивлению, несколько раз столкнувшись со своим злодеем в школе, я обнаружил, что он только устрашающе смотрит на меня, но к активным действиям не переходит. Постепенно установилась ситуация, при которой он демонстративно не замечал меня, а я точно так же — его. До сих пор не понимаю, почему так случилось и почему он не попытался меня побить хотя бы из мести. Возможно, это объясняется макроэкономической теорией: свободный агент бродит по рынку и отнимает деньги у младшеклассников, каждый из которых в среднем одинаково запуган и одинаково строптив. Продемонстрировав вспышку безумия, я повысил в глазах агента издержки домогательств. Соответственно, он принял рациональное решение не обращать внимания на меня, а переключиться на других, менее психованных. Так что меня, можно сказать, спасла невидимая рука рынка.
Второе возможное объяснение заключается в том, что я благоразумно не стал рассказывать всем об этом инциденте, поделившись по секрету только с парой близких друзей. И Кран, поняв, что я не пытаюсь подорвать его репутацию главного хулигана, успокоился.
После эпического «Противостояния возле 21-го дома», в результате которого мне удалось сбросить ненавистное иго и избавиться от денежной дани, школьная жизнь нормализовалась. До самого конца школы я учился лучше среднего, у меня были отличными отметки по литературе и истории, хорошие по математике, физике и сходным предметам и только одна особенность: очень плохое поведение. Я не дрался, не прогуливал, не бил окна, а совершал проступки, гораздо более тяжкие в глазах учителей: постоянно шутил. В каждом классе есть ученик, который обожает по поводу и без повода громким голосом вставлять свои ремарки, по большей части — очень глупые. В нашем классе это был я.
Учителей я не боялся совершенно и не понимал, почему большинство других детей боится их просто панически. Что они могут тебе сделать, если ты более или менее выучил урок? Только поставить двойку за поведение. Я довольно быстро сообразил, что это ни на что не влияет. Я получал свою четвёрку или пятёрку по предмету, за этот же урок учительница вписывала мне в дневник красной ручкой: «Поведение: неуд», и это не означало ничего. Годовая оценка за поведение тоже почти всегда была «неуд», что технически означало двойку, но на практике все просто говорили: «Алёша учится хорошо, на четвёрки и пятёрки. Только поведение у него ужасное». При этом вторая часть звучала как своего рода тайный комплимент, что я улавливал, когда родители рассказывали о моей учёбе своим знакомым. Вообще, забавно, что взрослые почти всегда довольно одобрительно воспринимали информацию о том, что у меня двойка по поведению. Я даже хвастался своим дневником, когда мне не верили, что он весь исписан красными ручками учителей, и получал стандартную реакцию: «Молодец, Алексей, наш человек».
Сейчас-то я, конечно, понимаю, насколько я был невыносим для преподавателей. Думаю, что для них это самый нелюбимый тип ученика: выпендрёжник, который считает себя очень умным и разлагает дисциплину в классе, чтобы девочки похихикали над его шутками. Я благодарен учителям за то, что они не снижали мне оценки, чётко разделяя мои знания и моё поведение.
В прямые конфликты с преподавателями я вступал нечасто, но если уж вступал, то со всей страстью — с обзывательствами, оскорблениями и последующим вызовом родителей в школу. С одной из учительниц истории я ругался так сильно, что даже думал тогда: если жизнь моя сложится интересно и я напишу о себе книгу, я обязательно припомню ей следующий случай. Рассказывая об истории Александрийской библиотеки, она упомянула, что однажды библиотеку передали под залог десяти талантов, а назад её не вернули: «И вот десять талантливых людей, оставленных в залог, перешли владельцу библиотеки».
Естественно, как маленький выскочка, прочитавший несколько книг, я поднялся и стал объяснять ей и всему классу, что талант — это никакой не талантливый человек, а просто денежная единица. Слово за слово начался огромный скандал, в котором, конечно же, очень скоро обсуждали уже не историю Древнего Египта, а моё хамское поведение (я назвал учительницу дурой).
Так что я выполняю детское обещание, данное самому себе, но понимаю, что не прав был, конечно, я. Несчастная женщина один раз ошиблась, а я превратил её уроки в ад, призывая всех не слушаться её и раздувая одну оплошность до космических масштабов.
Но в целом, за этим маленьким исключением, могу сказать, что школа у меня была очень хорошая. У тех, кто учился не очень, был даже такой лайфхак: в последнем классе перейти из нашей школы в соседнюю, «гражданскую», расположенную в нескольких километрах. Любой наш троечник там становился отличником. До сих пор не понимаю, как это работало, ведь программа, по идее, была одинакова во всех школах.
Девятый и десятый классы проходили под особенным знаком вопроса: куда поступать и, соответственно, к каким экзаменам готовиться? Был 1991 год, романтическая пора зарождавшегося капитализма, позже прозванная «проклятыми девяностыми». Бизнес становился всё более доступным: он был уже не какой-то экзотической профессией, как в конце восьмидесятых, а чем-то обыденным. Я, конечно же, хотел получить такую специальность, чтобы разбогатеть. На то ведь и нужен капитализм, — рассуждал я, — чтобы самые умные и толковые (а я-то, конечно, к таким отношусь) разбогатели. Денежные перспективы сулили новые профессии с классными иностранными названиями — в первую очередь менеджер. Есть такие удивительные люди — менеджеры, — думал я, — они самые главные, и будущее у них самое радужное.
Прочитав в газете, что в Плехановском институте в Москве открывается «Школа юного менеджера», куда принимают молодых людей от четырнадцати до восемнадцати, я пошёл к матери и сказал, что хочу попробовать туда поступить. Учёбе в школе это не мешало, ведь занятия проходили по субботам и воскресеньям. Некоторой проблемой было то, что пришлось бы ездить в Москву, то есть двадцать минут на автобусе до железнодорожной станции Голицыно и ещё час на электричке до Москвы, а там на метро. Но ради того, чтобы стать менеджером, то есть сделать первый шаг к головокружительной карьере, я, конечно, готов был поездить.
Приехав в Плехановский институт в день сдачи экзаменов, я увидел, возможно, самую большую очередь в своей жизни. Очевидно, волшебное слово «менеджер» манило не одного меня. Экзамен представлял собой один гигантский тест с вариантами ответов — по нынешним временам это стандартный способ проверки знаний, а тогда он выглядел одновременно диким, очень модно-заграничным и довольно лёгким, ведь проще дать правильный ответ, когда можно выбрать из четырёх вариантов. Спустя пару недель я поехал проверять результаты. У огромной стены, куда были наклеены листы А4 с фамилиями, стояли десятки очень нервных подростков. Сверху — огромная надпись: «Это списки тех, кто не поступил. Если вашей фамилии здесь нет, значит, вы поступили». Тут уже и я начал нервничать: что за бред вообще? Такого я никогда не видел. Проверил списки — нет моей фамилии. Проверил, нет ли ошибки в алфавитном порядке. Часа полтора проверял, выяснял, правильно ли я всё понял, — вроде всё нормально, поступил. Приехав домой, поделился радостной новостью с родителями, и мать, конечно же, сказала: «Быть такого не может, это наверняка списки тех, кто поступил, а ты что-то напутал» — и даже поехала в Москву и проверила сама. Всё было правильно, я прошёл. Я — юный менеджер.
