– Трансляция переключилась на Бирнбаума:

– Дико небось? – заметила Карла. – Вы с Алеком делаете, а оно в новостях. Чувствуешь себя Макиавелли, а?

– Альбертом Шпеером[183] скорее.

– Кем?

– Не вникай. – Я наклонился к быку за рулем. – Переключить можете?

– Конырщно, босс, – хрюкнул он. – Нынавижу этого мужика. Бырнбаума этого. Еслы б он стыял на дороге, я б его пырыехал.

– О как, – сказал я, дивясь могуществу кампании, которую сам помогал организовать.

– Даже еслы б на тротуары, – не умолкал иностранный бык. – Я б на тротуар – и его задавыл. Черт с ный, с машиной. Прямо так бы и сдылал. Прямо вот так. Я жыне своый говорыл.

Я нажал кнопку, подняв заслон между нами и водилой.

– Грубовато, не находишь? – сказала Карла.

– Давай помолчим минуту? – огрызнулся я. Надо бы извиниться, но я, пожалуй, пережду.

Что это я такое учинил? Я же хотел поработать теханалитиком пару лет, получить акций и слинять. Может, надыбать удачных технологий с лейбаком «Джейми Коэн» и заграбастать опционов. Все задумывалось ради смеха и пары баксов. Но чем лучше я играю, тем острее чувствую, что игра выходит из-под контроля.

– Эй, ты бы расслабился слегка. Хуйня порой случается, знаешь. – Карла прочитала то ли мои мысли, то ли выражение лица.

– В том и дело. Порой случается хуйня. Настоящая хуйня. О чем люди, кажется, забывают.

– Пригнись и дуй вперед. Все равно вариантов нет.

– Я хочу быть уверен, что по дороге ничего не расколошматил.

– Чем больше дергаешься, тем хуже. – Она положила руку мне на колено. – Поверь мне, я знаю. Надо тебе с моей мамой познакомиться. Практически маньячка. Когда отец умер, ей досталась машина. Почти новенькая. Мама так боялась ее побить, что из гаража не выезжала.

– Я же не говорю, что надо во всем себе отказывать и от беспокойства кругами бегать.

– Джейми, я не закончила, – сказала Карла, прижав палец к моим губам. Наверняка позаимствовала жест у Мэрилин Монро[184]. За эту мысль я себя возненавидел. – Так вот, на той неделе ей пришлось ехать на техосмотр. И вот она ползет туда на десяти милях в час. До безумия осторожно. А на эстакаде тусуются какие-то ребята. Видят, как она тащится, робкая такая старушка, и решают кинуть в нее водяной бомбочкой. Мама едет медленно, они успевают хорошенько прицелиться и попадают прямо в ветровое стекло.

– И что? Какой от бомбочки вред?

– Никакого. Но мама и так психует. А тут пугается насмерть. Думает, стекло треснуло, и сворачивает на обочину. Только там нет обочины. Она въезжает на тротуар и вмазывается в парапет. Неделю назад никакого парапета не было, но управление городского транспорта как раз проводит кампанию по безопасности на шоссе, и теперь везде парапеты. А раньше газон был. Мама ползет на десяти милях в час, но о парапет раздирает машине весь бок, как консервную банку. Машине кранты.

– Так ты что хочешь сказать? Что бдительность транспортного управления стоила твоей матери авто?

– Что если б мама ехала, как все нормальные люди, те ребята ее бы не заметили. Она подставилась.

– Ой, да ладно.

– Я вот о чем. Научись видеть, когда ты в струе, и плыви. Слишком много думаешь. У тебя все получается.

– За счет остальных, Карла. Даже за твой счет. Забыла уже?

– Вообще-то да. – Она положила ладонь мне на загривок. – А ты не можешь?

Мы пробирались в «Гарден». Карла маневрировала в толпе, как заправский полузащитник – стиснув зубы и плечом пробивая нам путь. Я уцепился за ее руку и волокся следом. Богачи и их клиенты (еще богаче) ополоумевшими туристами носились вокруг, по номерам на билетах ища нужный вход. Никто не желал опоздать к раздаче у эскалаторов рекламных штучек – бейсболок, футболок, сигар. У каждого в бумажнике наверняка хватит денег на автомобиль, а кредитками – еще на десяток. Эти люди зарабатывали сотни, если не тысячи баксов в минуту, но одной-единственной бейсболки «Никсов» – за шестьдесят девять центов, выпущенной в Сомали, с уродливым логотипом страховой компании на ремешке, – хватило, чтобы выдернуть их из контор на полчаса раньше. Пожалуй, можно сказать, что душа у них еще есть.

Если кто не в курсе, каковы критерии оценки бюстов в Нью-Йорке XXI столетия, достаточно спуститься по ступенькам «Мэдисон-сквер-гарден». Чем ближе к полю ряд, тем выше качество (естественное или достигнутое вложением наличных средств), тем лучше форма, размер, направление, колебания и упругость груди. Таким образом, наблюдатель получает возможность дедуктивным методом вычислить, как развивалась бы прогрессия за первым рядом к центру поля.

В этом физическом и когнитивном путешествии к нашей ложе я осознал наконец, почему девчонки из дорогих частных школ вроде Долтона и Спенса настолько красивее штювезандских. Тут сидели их матери. Эволюция позволяет богачам отбирать прекраснейших самок.

Ощущение такое, будто факторы и структура рынка переместились сюда идеальным отражением нью-йоркской светской хроники, матрицей богатства, фигуристости, долгожительства и генетики. С каждым дюймом по направлению к полю стоимость человека ощутимо возрастала.

У нас были хорошие места. Очень хорошие. Четвертый ряд, слева от линии центра. Шесть мест до Кевина Бэйкона.[185] Восемь – до Спайка Ли. Владельцы билетов больше заботились о своем продвижении к статусным местам, нежели о продвижении «Никсов» к чемпионату. Хитрости белых миллионеров, пытавшихся обойти друг друга на пути к местам получше, не уступали всему, что черные миллионеры творили на поле. Большинство зрителей добрую часть первого тайма тратили на выяснение вопроса, кто где сидит.

Проникнуть в «Гарден» – подвиг само по себе. Даже самые дешевые места бронировались на сезон, а очередь растянулась на двадцать шесть лет. Для попадания в «Гарден» необходимы связи, а для связей – деньги (или бюст). Цель игры внутри – спуститься вниз, ближе к средоточию событий, к богатым, могущественным и знаменитым. Апгрейд – по заковыристым спискам и записям. И все ради того, чтобы парализовать меритократию. Да и с чего ей тут работать? Это же бизнес.[186]

Компании вроде «МиЛ» раздавали билеты клиентам и техэкспертам, которых планировалось продвигать. Теперь, когда моя сделка с «Синаптикомом» очутилась в центре пиар-кампании, меня разумно посадить на вожделенные места в четвертом ряду. Я понимал: меня сюда внесло не мое персональное могущество. Это Морхаусовы места, не мои. Как летать на «Г-2». Я обрел мужской эквивалент силиконового бюста. Мне эти билеты пожалованы.

Я не был на игре «Никсов» много лет, и «Гарден», куда я привел Карлу, удручающе не походил на «Гарден», куда меня в детстве таскал дядя Моррис. Я хотел заключить с Карлой союз на почве здоровее, чем финансовые рынки высоких технологий, где мы целыми днями ошивались. Однако в спорткомплексе товаризация зашкаливала круче биржи.

Карла стиснула мне ладонь, когда мы пробирались к нашему ряду, – она явно думала о том же. Она надела узкую черную юбку и старую кофту «Спруэлл» поверх спортивного бюстгальтера. Пышная грива рассыпалась по обнаженным плечам. Идеальный коктейль: манхэттенский класс и бронксовская бесшабашность. Но среди феодалов первых рядов Карла смотрелась деревенщиной из дальних пригородов – и сама это понимала.

В новом «Гардене» появились три ряда «клубных», как их называли, мест, которые обслуживались официантами. Ряд «МиЛ» располагался в секции «Интер. Нет» – самой эксклюзивной из трех. В меню – филе-миньон и омары. Их приносили на металлических подносах, которые цеплялись к подлокотникам, отчего богатейшие богачи напоминали беспомощных младенцев на стульчиках. Большинство часто ели с подносов в первом классе самолета – им, наверное, в такой позе уютнее.