– Еду получат те, кто что-нибудь принес, – объявил Тобиас, похлопав по соседнему стулу. Я сел.

– У нас четыре, – торжествовал Алек через стол. – Я, Теллингтон и мистер Ньюмен.

– А ты тоже был? – спросил Морхаус.

– Конечно, был, – возмутился Алек, будто под сомнением его честность.

– Обалдеть. – Я решил его поддержать. – Четыре? Мы еле добыли одно. Или одна пара считается за два?

– За одно, Коэн, – рассмеялся Теллингтон. – Всего одно. Но с этим старым клоуном – я поражаюсь, как вам хоть это удалось!

– Вообще-то он все сам сделал, сэр, – признался я – ради благодетеля и ради Алека.

– Ай, – пожал плечами Тобиас. – Коэн там себя показал, вы уж не сомневайтесь.

– Приятно слышать, – сказал Теллингтон. – Мне твой подход нравится. Ты вчера на сцене просто герой был.

– А, ну…

– Да нет, правда. Я бы вам, ребята, помог.

– Это с чем же, Маршалл? – как бы между прочим осведомился Тобиас, притворившись, будто поглощен кукурузным хлебом.

– С этим проектом вашим, как бишь его?

– Тесланет, – поспешно встрял я.

– Да-да, Тесланет. Я подумал – может, сбагрите его мне. Пусть в «Интертейнинке» будет, в разработке.

– Что значит – в разработке? – спросил я.

– Это значит – в разработке, Джейми, – оборвал меня Тобиас. Мы все понимали: в разработке – значит, на полке.

– Если скинете его мне, к концу следующей недели смогу предложить вам четыре миллиона, – сказал Теллингтон.

Брокерской фирме обычно перепадает тридцатипроцентная комиссия. Значит, Джуду и Рубену – больше двух лимонов. И конец их Тесланету.

– Но команда разработчиков…

– Будет участвовать в конечных доходах, – перебил Теллингтон. Разумеется, если программу не выпустят, никаких конечных доходов не предвидится.

– Давай шесть, подбрось чуток позитивных статей в агентствах про онлайновые торги – и по рукам, – сказал Тобиас, намазывая хлеб маслом. Впечатляет. Морхаус уже раздумывает, как пропихнуть альянс с «Синаптикомом» через Комиссию по ценным бумагам.

Теллингтон стиснул ладонями физиономию.

– Предложение действительно до появления омлетов, – прибавил Тобиас.

– По рукам.

Я раздумывал, надо ли и как именно сообщить бывшим друзьям-хакерам, что, приняв по два лимона баксов на нос за работу всей жизни, они похоронят проект с концами, и тут ковбой поставил передо мной тарелку. Омлет, овсянка и свежие, поджаристые, тушеные с луком бычьи яйца.

Все вокруг алчно поглощали пищу, ворча и хлюпая, жевали плоды своих трудов. Я вылупился на трефное[149] в тарелке.

– Не робей, Джейми, – подбодрил Алек. – Обычное мясо. Как сосиска.

Я ткнул вилкой в жилистый мясной шарик, поднес его к лицу. Никто не смотрит, но куда я эту фиговину дену? Я закрыл глаза и сунул кусок гениталий в рот. На зубах скрипит. Одни жилы. Не прожуешь. Но едва мои зубы сплющили жизнетворную железу, мне кажется, я мельком уловил, откуда взялась эта традиция. Или почему не вымерла.

Ничего не осталось, кроме этих яиц. Ковбойские забавы для взрослых. Где еще престарелым спортсменам быть мужчинами? На реальных войнах не повоюешь, деловые войны – слияния, поглощения – развязываются очкариками с матфака. Даже стеклянный потолок скоро треснет, и женщин в «Форбс 500»[150] окажется не меньше, чем мужчин. Знакомая игра закончится.

Но это не объясняло, почему Рут Стендаль, королеве интернет-инвестиций, дозволено сидеть за столом и вместе со всеми чавкать бычьими яйцами.

– Эй, – шепнул я Морхаусу. – А в ней что такого особенного? Ее же там не было?

Тобиас рассмеялся и с полным ртом проревел:

– Маршалл! Пацан хочет знать, почему Рут дали поесть.

– Может, у нее и спросишь? – предложил Теллингтон. Громко – Стендаль услышала через стол.

– Что такое? – спросила она.

– Ему интересно, почему ты устриц жуешь!

Рут лишь улыбнулась и отсалютовала Маршаллу апельсиновым соком.

Фиг с ним, решил я, но Алеково любопытство тоже разыгралось.

– Так почему она с нами ест, пап?

Тобиас и Теллингтон переглянулись, молча сговариваясь, кому выпадет честь изложить. Выиграл Тобиас.

– Прошу, – сказал Теллингтон.

– До конца восьмидесятых, – начал Тобиас, – на Бычьих Бегах ни одна женщина не появлялась.

– Кроме актрис, разумеется, – прибавил Теллингтон.

– Хочешь сам рассказать? – спросил Морхаус. Теллингтон поднял руки – капитулировал. – Ну ладно. Когда начался бум биотехнологий, а потом микрочипов, большинство из нас остались среди руин. Стендаль все предвидела. Она раньше работала со шнырантами из Госдепа, ей достало хитрости увести отдел Национального научного фонда в частный сектор, а потом его возглавить с какими-то старыми дружками из Минобороны. Так все получилось, что нельзя точка-ком открыть, у нее не зарегистрировавшись.

– Это мы знаем, – перебил Алек. – История Интернета. А устриц прерий она почему ест?

– Я до этого еще не дошел. Это было году в девяносто четвертом или девяносто пятом. Так, Теллингтон?

Маршалл кивнул.

– Кажется, в девяносто пятом, – продолжал Тобиас. – Мы все собираемся за устрицами – так в то время говорили. А она смотрит на нас, будто мы совсем имбецилы. Накануне сидела на костре, ни на что не купилась. Видимо, решила, что мы еще разок попробуем, и с нами не пошла. Мы думаем – ну и к лучшему. Пусть не суется. Это наше развлечение. И чтоб ее носом ткнуть лишний раз, все собранные яйца покидали в большое ведро и оставили в кухне на столе. Сели, ждем, когда она туда глянет и с воплями убежит. Зрелище и впрямь кошмарное. Окровавленное ведро бычьих яиц. Аж мурашки по коже.

– И что дальше было? – спросил я.

– Она вприпрыжку к столу, спрашивает, типа – «ну что, мальчики, закончили»? А мы сидим, этак ухмыляемся, мол, сейчас попляшешь. Вот, думаем, теперь-то она себя и выдаст.

– А потом? – спросил Алек. Ему аж на стуле не сиделось.

– Она заглядывает в ведро, усмехается. Не бледнеет ни капли. Сует туда руку, достает одно. Берет за жилу, качает этой сырой кровавой штукой перед лицом. Оглядывает нас, совершенно, заметьте, невозмутимо, и спрашивает: «Это чье?»

– Уй-й! – взвизгнул Алек.

– Мы не знаем, что и сказать. Окаменели все. Парни ноги скрещивают и вниз смотрят. И тут она раскручивает эту штуковину, как лассо, закидывает в рот и проглатывает, глазом не моргнув.

Предвкушая победу на референдуме насчет отцовского контракта, совет Уайтстоунской синагоги любезно подготовил проект соглашения, которое доставили «Федэксом»[151] в понедельник перед голосованием. Если Шмуэль немедленно уйдет с поста, синагога заплатит ему выходное пособие в размере годовой зарплаты.

Естественно, придумали они это лишь затем, чтобы не сесть в лужу перед Еврейским Союзом[152] – инкубатором новых раввинов, куда после ухода отца синагога обратится в поисках ребе полиберальнее. Чем тише все пройдет, тем лучше для всех.

Они просили отца самоуничтожиться – подозреваю, от такого у людей случается рак. Я не хотел, чтобы отец в этом участвовал.

С другой стороны, я не без удовольствия наблюдал, как он прогибается, наконец, под волной экономической экспансии, которую я теперь волен седлать потехи ради. Я как никто понимал, что это такое – сидеть и ежиться под его самодовольным взором. Кто добровольно согласится терпеть это каждый шабат? Мы ж не католическая мафия – признаваться, сколько убийств заказали. Просто успешные люди, которые слегка развлекаются.

Я редко появлялся дома и опасался, как бы при виде меня отец не решил, что мы скрываем от него ужасные новости. Когда знаменитый бейсболист появляется у детской кроватки в больнице, само его присутствие означает: смерть неминуема. В общем, я по материному совету на тот же вечер назначил дома встречу с Джудом и Рубеном. У меня будет предлог увидеться с отцом, а в моем бизнесе замаячит прямодушие – последнее, что в нем найдется.