– Интересно, какой конкурс был среди желающих стать аспирантом у Уитона?

– Шестьсот человек на три места.

– Ничего себе! И как же вышло, что он взял именно Гейнса?

– Хороший вопрос. Зададим его завтра самому Уитону.

Кайсер взглянул на Бакстера с вызовом.

– Надеюсь, я буду вести допрос?

– Не забегай вперед, Джон, давай сначала разберемся со всеми подозреваемыми.

Кайсер и Ленц быстро переглянулись.

– То есть можно сказать, что Гейнс пишет серию картин на один сюжет? – спросила я. – Как и Уитон со своей поляной?

– Да, но у двух других аспирантов тоже есть постоянные темы, – проговорил Ленц. – Я бы даже предположил, что серийность была одним из критериев, по которым Уитон осуществлял выбор среди абитуриентов. В одном из интервью он обронил, что лишь глубокое и длительное погружение в одну тему способно помочь художнику в итоге «докопаться до истины».

– Можно подумать, он сделал великое открытие, – фыркнул Боулс. – Только пятьдесят центов способны помочь тебе выпросить у кофейного автомата чашечку черного кофе с сахаром!

– Согласен, – кивнул Бакстер. – Но какие бы банальности он ни говорил, а ему платят за картины большие деньги. Это факт…

– Сколько?

– Последняя ушла за четыреста тысяч.

– У «Спящих женщин» совсем другой порядок цифр.

– Верно, но Уитон гораздо более плодовит, чем автор «Спящих». Вернемся к Гейнсу. Соседи дважды вызывали полицию к нему на дом, но ей особенно не к чему было придраться. Во всяком случае, подружка Гейнса на него не стучит, а сам он, как правило, пьян или спит.

– Полагаю, мы теперь знаем об этом человеке все, что нужно для разговора с ним, – сказал Кайсер.

– Не совсем. У него есть фургончик марки «Додж» с тонированными окнами.

В зале повисла тишина.

– А у других подозреваемых? – тихо спросил Кайсер.

– У других нет.

– Поглядеть бы на этот фургончик. Если мы там что-нибудь отыщем, то можем сравнить это с ДНК жертв.

– А откуда у вас ДНК жертв? У вас же нет тел! – воскликнула я.

– В четырех случаях родственники предоставили нам сохранившиеся с детства локоны, – сказал Кайсер. – В двух случаях женщины лечились от рака груди, и в больницах остались их стволовые клетки. Еще две женщины на всякий случай держали в центрах искусственного оплодотворения свои яйцеклетки. Биоматериал еще двух сохранился в родильных отделениях.

– Да, впечатляет…

– Джон умница, – довольно усмехнулся Бакстер. – Если он во что-то вцепится зубами, то уже не отпустит.

– Кстати, будучи однояйцевой близняшкой, вы могли бы помочь нам с биологической идентификацией Джейн, – заметил Кайсер. – Я давно уже хотел вас об этом попросить.

– Конечно, в любое время.

– Как только мы закончим завтра допрос Гейнса, полиция конфискует его фургон.

– Объясните мне, что вы так ухватились за этот фургон? В нем что, удобно перевозить трупы?

Кайсер хмуро глянул на меня.

– Установлено достоверно, что фургоны с тонированными стеклами – излюбленный вид транспорта именно для насильников и маньяков. Это часть их «боевого снаряжения». Неотъемлемая. Имея такой фургон, злоумышленник может легко и незаметно похитить любую женщину даже в многолюдном месте. А позже фургон становится и местом самого преступления.

Я зажмурилась, не в силах отогнать мгновенно возникшие видения – Джейн, изнасилованная и полуживая, лежит, скрючившись на железном полу вонючего темного кузова…

– Я ставлю пятьдесят долларов на Гейнса, – хрипло проговорил Бакстер. – Но потрясти, безусловно, надо всех. Итак, переходим к Фрэнку Смиту. Том, запускай его!

Фотография сумрачного уголовника исчезла, и на экране воссиял красавчик Смит. Ангел, сущий ангел!

– Этот человек представляет для нас загадку, – сказал Бакстер, ткнув в экран пальцем. – Он родился в шестьдесят пятом в Вестчестере. В очень богатой семье. Живописью увлекся с раннего детства, выпускник Колумбийского университета, диплом защищал, разумеется, на кафедре изящных искусств. Смит – гей и никогда не скрывал этого. И сюжеты всех его картин соответствующие – обнаженные мужчины.

– Спящие? – машинально спросил Кайсер.

– Нет, – покачал головой Бакстер. – Все в один голос говорят о невероятной одаренности Смита как художника. Он пишет свои полотна в стиле старых мастеров. Я видел его картины. Рембрандт, да и только. Потрясающе!

– Скорее там есть заимствования от Тициана, – возразил Ленц. – Точнее, не заимствования, а творческое развитие манеры. Но загадка не в этом. Нам непонятно, как он вообще оказался аспирантом Уитона. Смиту незачем учиться, он и так известный художник. Разумеется, учитель более известен, но слава приходит с годами, аспирантура тут ни при чем. И…

– Вот завтра и спросим об этом самого Смита, – предложил Кайсер.

Ленц вздохнул, недовольный, что его опять прервали.

– Я лишь хотел сказать, что его картины стоят сейчас по тридцать тысяч каждая, – пробормотал доктор.

– Да, совсем забыл! – спохватился Бакстер. – Сейчас Уитон работает над каким-то грандиозным полотном, которое занимает целую комнату в университетской галерее.

– Вы хотели сказать, занимает всю стену? – уточнил Кайсер.

– Нет, именно комнату. Собственно, это множество отдельных холстов, натянутых на круглую раму по всему периметру помещения. Писать на вогнутых поверхностях не так просто, но Уитон делает это не первый год. Зато эффект того стоит. У зрителя создается ощущение присутствия внутри картины. В данном случае – ощущение, будто он ступил на лесную поляну. Моне пытался делать что-то похожее, но у него были отдельные вогнутые сегменты, а у Уитона – полная окружность. И огромная, скажу я вам.

Я знавала фотографов, выставлявших подобные вещи на своих вернисажах. Получалось обычно пошло и ненатурально, словно какая-нибудь цирковая диорама.

– У Смита бывали проблемы с полицией? – спросил Кайсер.

– В молодости. Пара-тройка приводов за «антиобщественное поведение». Занимался любовью со своими приятелями в парковых зонах. Ничего серьезного. К тому же родителям каждый раз удавалось замять дело. Мы, может, и не узнали бы никогда, если бы Смит сам не вспоминал об этом в интервью. Любит похвастаться своей ориентацией, выставляет ее напоказ. В архивах нью-йоркской полиции проверяли – не врет.

– Как у всех этих людей с алиби? – спросила я. – На все случаи похищений? Кто-нибудь уже выяснял?

– Этим занимаются сейчас две сотни полицейских, – проворчал Боулс. – Ну и мы, конечно. Мисс Гласс, на полицию навешали много ярлыков, но свое дело эти ребята знают. Не надо забывать, что ни одного допроса подозреваемых еще не было. Все, что у нас пока есть, – это различные бумажки вроде данных об операциях по кредитным картам. И пока эти бумажки говорят, что алиби у нашей четверки нет. Но данные не вполне точные. Все покажут завтрашние разговоры. Правда, если сегодня мы еще можем действовать тихо, то завтра они наймут адвокатов, а репортеры спустят на нас всех собак.

– Мы еще ничего не знаем о Лаво, – заметил Кайсер. – Может быть, потратим на нее несколько минут?

– А толку? – отмахнулся Ленц. – Ты прекрасно знаешь, что в истории криминалистики не зафиксировано ни одного случая, когда серийные убийства совершала бы женщина.

– Мы пока не говорим об убийствах, – холодно отозвался Кайсер. – До тех пор, пока не найдем тела… хотя бы одно тело… мы не узнаем, с чем имеем дело. И потом, есть правило: сними или подтверди свои подозрения. Чем хуже тот же Роджер Уитон? Он почти старик, чего среди маньяков тоже не встречается.

– Талия Лаво, – положив конец закипавшему спору, объявил Бакстер. – Родилась в округе Тербон в шестьдесят первом. Отец занимался промыслом, мать – домохозяйка.

– Каким промыслом? – спросил Кайсер.

– Креветок ловил, – отозвалась я. – Была там однажды в командировке, когда еще работала здесь в местной «Таймс». Там нет ничего, кроме креветок. Все окрестности ими пропахли. Я эту тухлую вонь никогда не забуду.