В деревню под Красноярском добрались лишь на рассвете следующего дня. Если бы не джипы, взятые у кого-то из местной братвы, то мы бы застряли еще на первых километрах проселочной дороги, живо напомнившей мне прошлогоднее ралли. Но все обошлось, и в шесть утра мы стучались в огромный деревенский дом со спутниковой антенной на крыше.

— Я подарил! — гордо отметил Вован, заметив мой удивленный взгляд: на фоне десятка других, сливающихся с землей, разваливающихся от ветхости домов тарелка смотрелась, как часы «Роллекс» на запястье бабуина где-нибудь в африканской саванне.

На стук из дома выглянул здоровенный седой мужик и огрел моего друга по плечу рукой, не много уступающей по размеру совковой лопате:

— Привет, недоросль! Что-то совсем пропал! О родных позабыл! Ни письма, ни телеграммы! Мать-то уже совсем извелась! Эх, мало я тебя в детстве учил!

Вован покраснел, как-то сразу сник и поспешил перевести разговор на более приятную ему тему:

— Постой, батя! Я не один! С друзьями к тебе приехал! По делу! Вот, знакомься, — Это Жорик! Мой кореш из Америки! Это Татьяна, дочь Толяна, и невеста Жоры, а это, — он немного покраснел, и затараторил: — Это Мицуко, моя девушка! Живет в Америке, сама из Японии! Очень умная, добрая, спокойная!

— Петр Семенович! — протянул было руку мне отец Вована, но, дослушав фразу до конца, резко повернулся и с удивлением уставился на маленькую хрупкую японочку: — Твоя девушка? Невеста, значит? И ты ее на смотрины привез?

— Угу! — промычал, потупив глаза никогда на моей памяти не терявший присутствия духа Вован.

— Че мычишь, как незнамо кто? — грозно спросил его отец. — Если невеста, то так и скажи: «Невеста»! А то талдычишь про какую-то девушку!

Он внимательно посмотрел на покрасневшую и даже ставшую еще меньше Мицуко и вдруг улыбнулся:

— Что, по-русски-то говоришь? Али нет еще? Ты меня не бойся, а заходи в избу! Пора тебя с матерью знакомить!

— Говолю, только сютьсють! — кивнула Мицуко и послушно вошла в дом.

Не дожидаясь команды грозного Петра Семеновича, мы с Татьяной и Вованом вошли следом, сняли обувь и босиком вошли в жарко натопленную комнату. Нам навстречу встала, как я понял, мать Вована и обняла своего непутевого сына.

— Да, — шепнул я Татьяне. — Парень-то явно в родителей! Его мать выше меня! А отцу я, по-моему, вообще по пояс!

— Ты бы видел его младшего брата! — так же шепотом ответила мне она. — Тот ни в одну машину не влазит! Ни в высоту, ни в ширину!

В это время Петр Семенович представил нам свою супругу, а нас — ей. Мария Егоровна, услышав, что Мицуко — невеста ее сына, всплеснула руками и прослезилась:

— Ой, не думала я, детки, что доживу до этого дня! Младшенький, Мишутка, уже троих детей нянчит, а ты, злыдень, все мотаешься где-то! Что девочку-то голодом морил? Худая, болезная она у тебя какая-то! Но ничего, миленькая, погостишь у меня, так оклемаешься, подрастешь! У нас харчи-то простые, деревенские!

— Ну, ладно тебе, Егоровна! Оставь дитя в покое! Ты лучше на стол накрой, а то гости с дороги! А я пока баньку растоплю!

— Помочь, батя? — тут же рванулся с места Вован.

— А то! Сам, небось, попариться не дурак! А я, старый, горбатиться должон! Эх, нет на свете справедливости!

— Петр Семенович! — подал голос и я. — Может и я на что сгожусь?

— От это да! — восхитился он. — Ты ж американец? Или я на ухо туговат стал?

— Американец! — подтвердил я.

— А чо, у вас в Америке по-русски говорят?

— Нет! — улыбнулся я. — Просто в армии научили!

— А, шпиен значится! — он исподлобья посмотрел на меня.

— Да нет, не шпион! — растерялся я. — Я еще много языков знаю! Немецкий, испанский, шведский…

— Да не журись, парниша! Шутю я! Да и будь ты шпиеном, мне то что с того? Ты Вовану друг?

— Друг, Батя! Закадычный! — влез в разговор Вован.

— А ты не лезь! Мал еще! — знакомо рыкнул на него отец. — Значит, в моем доме желанный гость! Вернее, уже не гость! Держи топор! Вот поленница, покажи, на что способен…

Пока я рубил поленья совершенно неподъемным топором, отец с сыном затопили баньку, перетаскали из погреба в хату огромные бочонки, потом бутыли с мутной и подозрительно выглядящей жидкостью. Наконец Петр Семенович вышел на крыльцо, посмотрел на дело рук моих, — на здоровенную поленницу, сложенную рядом с забором, потом подошел поближе и потребовал:

— Покажи ладони!

Я послушно воткнул топор в полено и перевернул руки. Он с уважением потрогал мозоли от штанги, гантелей и груши на моих ладонях и одобрительно хлопнул меня по плечу:

— Настоящий мужик, хоть и мелковат! И не нытик! Сгодишься! Идем в избу! Горячее подоспело!

В избе суетились женщины, накрывая на огромный стол, рассчитанный на таких великанов, как Вованова семейка. Увидя Мицуко в фартуке с чужого плеча, почти волочащемся по полу, еле волокущую к столу огромную тарелку с пельменями, я еле сдержал смех: она и без того была запугана всем происходящим.

— Ну, дочка, за тебя! — поднял первый тост Петр Семенович. — Дай-то бог тебе нашего, сибирского, здоровья, детей, и счастливой бабьей доли! Пусть твой дом будет полной чашей для вас, ваших детей и ваших друзей! И хоть ты роду не нашенского, чую, дивчина ты справная, толковая, раз смогла околдовать моего лоботряса! За тебя, Милка!

— Мицуко! — попробовал было возразить «лоботряс», но глава семьи грозно нахмурился и уточнил:

— Для тебя — кто угодно. А для меня — Мила, Милка! Я к этим выкрутасам не привык и привыкать не собираюсь! — Дочка, ты не против? — обратился он к невестке.

— Неа! Мне дазе нлавится! — улыбнулась она.

— Улыбка у тебя дюже добрая! Молодец! — похвалил ее Семеныч. — А теперь я хочу выпить за твоего друга…

Приняв на грудь по пол литра на брата, мы отправились в баньку. Не все, а только мужчины. А там я понял, что мой прошлый опыт был, собственно, не таким и страшным. — Через час жестоких пыток горячим паром, ледяной водой и вениками, в течение которых я, сжав зубы, пытался не заорать и не сбежать из бани к чертовой матери, меня довели до состояния, в котором я мог только глупо улыбаться. И, естественно, пить. Все остальные функции организма временно отключились.