Красное солнце садилось в морозную дымку, на золотых куполах разгоралась пожаром заря, и в каленом морозном воздухе разом с трех церквей ударил вечерний перезвон.

В архиерейских покоях пахло мылом, ванильной сдобой, душистой геранью и застоявшимся одиночеством. Румяный монашек в домашних тапочках неслышно провел Скифа и отца Мирослава в гостиную. Владыка сидел в кресле-качалке под диванным хрустальным бра и листал медицинский журнал. Он по-свойски коротким жестом пригласил гостей войти и присесть на диванчик напротив него.

Отец Мирослав подошел в поклоне под его благословение. Скиф вслед за ним попытался было неловко чмокнуть архиерея в пахнущую земляничным мылом и ладаном руку, но тот обеими руками приподнял его с колен.

– Не утруждайся, вам этого не нужно. Хоть не подвиг смирение, да не каждому дается. Мы с вами побеседуем в светской обстановке.

Владыка был без головного убора, в круглых стариковских очках, вязаном жилете и домашних тапочках. Глаза имел карие, мягкого орехового оттенка и смотрел как бы со стороны из-под полуопущенных век. Седая пушистая борода спускалась почти на всю грудь. Служка, с розоватой широкой лысиной и курчавыми седыми завитками у самых ушей, с минуту постоял рядом, дожидаясь распоряжений. Не дождался и с поклоном удалился.

Он был весь из себя мягонький, чересчур смиренный. Наблюдавший за ними Скиф подметил еще в Сербии, что у православных монахов какой-то слишком мало подходящий для их суровой доли мягкий румянец на лицах. Он представлял себе этих отшельников бледными, изнуренными бесконечным постом, воздержанием и бесконечной молитвой. Их умиротворенные, смиренные взгляды не вязались с иконообразами монахов, худых и бледных, с горящими глазами, которые ему навязывали старые книги и кинофильмы.

Скиф в детстве и юности никогда не бывал по-настоящему с молитвой в храме. Заходил – что в церковь, что в костел, что в мечеть – как турист, иногда даже фотографировал роскошные иконы или причудливую арабскую резьбу по дереву. Никакого особенного трепета он здесь не испытывал. Его воспитывали на коммунистических принципах – кочергой по иконам!..

– Мирослав, – прервал недолгое молчание архиерей. – В одном из сел Думиничского района осиротел приход – сельский батюшка преставился, царствие ему небесное… У тебя последним часом случались явления?

– Одержим, владыко, – удрученно выговорил склонившийся пред ним отец Мирослав.

– Питие свое оставил бы, и бесы бы тебя оставили. Что виделось тебе в нашей будущности?

– Тьма, владыко.

– Это тебе любой социолог в своем журнале пропишет. Нетрудно узреть знак гибели при виде уязвленного тлением организма. Стань-ка теперь у дверей, хочу поговорить напрямую с твоим человеком.

Отец Мирослав после поясного поклона удалился к дверному косяку и замер там в смиренной позе со сложенными ладонями на груди. Архиерей не смотрел прямо в глаза собеседнику, а как бы мягко и неназойливо время от времени на него посматривал. В беседе на приглушенных тонах равномерно шли одна за другой длительные паузы, а сам разговор тек медленно, слова плыли негромкие.

– Ответьте мне, пожалуйста, – спросил он Скифа, – как вас по имени-отчеству?

– Василий Петрович, владыко, – слегка поклонился Скиф.

– Василий Петрович, расскажите мне, как живется нашим единоверцам в Сербии.

– Трудно, но держатся они твердо.

– Трудно… – повторил архиерей и ненадолго примолк. Потом так же неторопливо вернулся к разговору: – А что им известно о тяготах нашей жизни?

– Совсем ничего. Они судят о нас по книгам и кинофильмам.

– Их церкви не пустуют?

– Все солдаты носят кресты. Убитых отпевают в церкви по канону. Православные праздники у них веселые, а их попы очень доступны для простого человека.

– Встречались ли вам греческие священники?

– Встречались миссионеры различных православных направлений. Сербы с ними нередко спорят. Я не понимаю так хорошо их язык, но сербы говорили, что греки якобы перешли на западный церковный календарь. Сами сербы нередко называют свой церковный уклад «русским» и большие надежды до сих пор связывают с Россией. Верят в православное славянское единство.

– Схожи ли серб и русский между собой?

– Чем-то схожи, чем-то нет. Серб не беден, крепок духом и честен. Наш человек…

– Спасибо, про нашего я знаю, – владыка приподнял указательный палец, останавливая Скифа. – А вам самому дана молитва?

– Нет. Я до сих пор не смею преступить порог церкви. Атеистическое воспитание удерживает меня.

Скиф мог поклясться, что при этих его словах архиерей вздрогнул и широко раскрыл глаза.

– Это не атеистическое воспитание накладывает запрет, Василий Петрович. Темная сила угнетает вас под веянием злого рока. У вас случаются психические припадки?

– Нет, но я вижу сны, которые сбываются.

Архиерей на этот раз даже откинулся на спинку кресла и чуть громче обычного спросил:

– Мирослав, ты с умыслом привел ко мне гостя?

– Нет, владыко, – поклонился отец Мирослав. – По зову сердца и души.

– Брось, сердца твоего я фонендоскопом не прослушивал. Представляю, какие там шумы. А душу ты свою губишь питием. У вас нет такой пагубной страсти?

– Пока не замечал.

– Не обижайтесь, в миру я был врачом-психотерапевтом. Кандидат медицинских наук. Я мог бы снять с вас грех провидчества медицинскими методами, но это подорвет ваше физическое здоровье.

– Так меня дьявол карает?

– Карает всегда Бог. Ищите Бога в себе, поверните внутренний взор к душе вашей. Она сама укажет путь к исцелению, а за ним путь к Богу. Если же вам или братьям вашим по оружию понадобится душевное отдохновение, мы всегда найдем для вас обитель.

– Благодарю вас, владыко.

– Церковь – дом Божий, а мы, клирики, только слуги в нем. Слуги бывают разные… Порой священнослужитель выступает на телевидении прислужником минутного фаворита власти, есть среди православного клира и открытые враги всего русского. У такого раба лукавого вы не встретите разумения. Бойтесь их гостеприимства, бойтесь таких русских.

– Все понятно, владыко. Мы никому не доверяем.

– Доверять-то надо… У поляка Мирослава душа чисто русская, а у иного чистокровного русака на уме лишь продать мать родную из корысти… Подойдите ко мне! – неожиданно властным голосом приказал владыка.

Он встал и протянул к Скифу руку. Тот неловко присел под благословение. Архиерей прочитал над ним краткую молитву и троекратно осенил крестом. Словно электрическим током пронзило Скифа сверху донизу. Он заставил себя поцеловать протянутую ему руку.

– Это ничего для первого раза. Это пройдет… Лишь бы не загасла в душе искорка веры.

На выходе из покоев им поясно поклонился прежний служка:

– Извольте в трапезную.

– Спасибо, я не голодный, – ответил Скиф, с отвращением вспоминая водку и мясо, которыми сегодня угощал Гамзат.

Но отец Мирослав привлек его к себе и прошептал на ухо: «Тут грешно отказываться. У владыки кормят каждого странника». Сам архиерей к ним на вечерю не вышел, так как собирался в дорогу, но через келаря прислал красной икры и очень свежий осетровый балык с наказом служке: только Скифу – пятница.

Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Опять показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте. Ему вспомнилась колбаса Гамзата, и он еле добежал в сенцах до помойного ведра, где его вывернуло наизнанку.

– Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.

Всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку.

– Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.

– Как ты найдешь меня?