Коробов известие из Москвы об убийстве своего зятя воспринял с недоумением. По ювелирности исполнения преступления он сразу понял, что это работа Стецюка. Но зачем надо было убивать Симу Мучника, решительно не понимал. Прояснить это мог Походин, но тот после гибели сына-бандита как сквозь землю провалился. То же самое можно сказать и о внучке Нике.

— Начальника оперативного отдела службы безопасности ко мне! — раздраженно бросил Коробов в телефонную трубку.

Через несколько минут в кабинет протиснулся горбатый человечек с испитым, сморщенным личиком. Когда-то этот горбун был удачливым резидентом советской разведки в государствах Центральной Африки, но подхватил там какую-то загадочную болезнь, перекрутившую все его тело.

— Мучника в Москве ликвидировал Стецюк? — смерил его хмурым взглядом Коробов.

— По приказу генерала Походина, — стушевался от его тона человечек. — Нами получена шифровка от полковника Чугуева.

— Что еще в шифровке?

— Информация, что интересующий вас летчик Кобидзе сгорел на даче Походина. Вернее, сгорел его труп… Это подтверждают люди «Феникса» из правоохранительных органов России. Грешок сжигал Фармазон, грешок! — засмеялся, как прокаркал, горбун.

— Что еще они подтверждают?

Человечек птичьими прыжками пересек кабинет и наклонился к лицу Коробова:

— В Шереметьеве при попытке захвата кто-то самоликвидировался… Милиции к трупу подойти не дали. И захватом руководил он — с-с-сам…

— Сам? — упер в человечка сумрачный взгляд Коробов.

— Инквизитор, — проскрипел тот. — А самоликвидатор, похоже, наш Стецюк.

— Уверен?

— На захват кого попроще Инквизитор не поехал бы…

— Где моя внучка, дармоеды? — грохнул кулаком по столу Коробов, резко сменив тему. — Разжирели на моих харчах! Не хотите мышей здесь ловить — ловите в голодной России!..

У начальника оперативного отдела от его крика еще больше сморщилось личико и даже горб увеличился.

— Ищем, но все мимо, босс! — проскрипел он. — Спрятал Скиф ее и свою пассию…

— Где, горбатый?.. Где? Зачем?..

— Видно, в Сербию переправил, — развел руками тот. — А зачем?.. Чтобы вам не отдавать, босс. Понимает, что назад ее не получит.

— Иди. Хотя стой… На даче у Походина точно Кобидзе сгорел?

— Источник информации супернадежный! — обиженно проскрипел горбун. — Тот же источник подтвердил, что Кобидзе перед катастрофой был в ангаре вашей дочери.

— Был? — даже привстал с места Коробов. — Не врал кремлевский хлюст?..

— Не врал…

— Где Фармазон, выяснили?

— Московские бандиты дали наколку на Венгрию…

— И плешивый еще жив! — опять грохнул кулаком Коробов. — Указивку, как в совдеповские времена, ждете?

— Босс, убрать — пусть и бывшего — генерала КГБ без суда Чрезвычайного Трибунала? Люди «Феникса» нас не поймут.

— Учить меня? — вскипел Коробов. — Хотя… Хотя, может, ты и прав… Что с разработкой операции по срыву транша для России?

— По операции «Аист» согласовывали последние детали с балканскими партнерами.

— Можно запускать?

— Можно, босс.

— Иди. Но учти, за операцию «Аист» головой отвечаешь. Горбун сморщился, будто приготовился заплакать, и, прыгая по-птичьи, исчез за дверью кабинета.

Похоронив сына на сельском кладбище в двадцати километрах от Житомира, Походин вот уже две недели уединенно жил в тихом гостиничном комплексе на озере Балатон. Это заведение приобрел через подставное лицо его знакомый — один московский авторитет, подозреваемый на Родине в серии заказных убийств и третий год находящийся в общероссийском розыске. Браток и его семья, видя плачевное состояние постояльца, не особо донимали его расспросами и русским разгульным хлебосольством.

Время теперь остановилось для Походина. За эти две недели он изменился внешне так, что знакомые скорее всего не узнали бы в этом дряхлом старце былого респектабельного щеголя, завсегдатая модных московских тусовок: совсем обвисшие щеки, заросшие седой щетиной, фиолетовые провалы вокруг слезящихся, тусклых глаз, обтянутый сморщенной кожей череп с редкими кустиками белого пуха, согбенная, будто от непосильной ноши, спина.

С раннего утра Походин уходил на набережную, садился там на скамейку и с застывшим взглядом сидел не шелохнувшись до позднего вечера. Время от времени он доставал из кармана сделанную «Полароидом» фотографию и подслеповато всматривался сквозь слезы в холмик свежей черной земли среди покосившихся православных крестов под голыми зимними березами.

«Как же холодно там сейчас лежать моему мальчику!» — мучила его каждый раз навязчивая мысль, и слезы еще обильнее заливали его небритые щеки.

В его памяти возникали какие-то растрепанные картины из прошлого, и были они связаны почему-то только с детством сына. Вот Тото делает свой первый шаг по земле, вот он в детском садике скачет на деревянной лошадке, вот, взявшись за руку отца, гордо идет в свой первый класс…

А на девять поминальных дней по сыну попросил он крутого братка свозить его в Будапешт, в православный храм. Там Походин купил свечей столько, сколько смог зажать в ладони. К удивлению наблюдавшего за ним авторитета, все эти свечи он поставил исключительно за упокой чьих-то душ.

Когда была зажжена и поставлена в шандал последняя свечка, Походин с минуту постоял перед Николаем Угодником и сразу перешел к иконе Спасителя. Долго, немерено долго вглядывался он в лик сына Божьего. Браток так и не понял, то ли он каялся в чем-то перед ним, то ли просто разговаривал, то ли о чем-то молил его. Кончилось тем, что забывший о времени его постоялец побледнел как мел и без чувств рухнул на пол.

«Грехов мокрушных, наверно, много, — подумал московский авторитет. — В натуре, не принял, видать, Боженька его молитву…»

После посещения храма Походин совсем сдал, но по-прежнему каждое утро походкой лунатика тащился на свою скамейку. Частенько, к его досаде, с кипой русских газет и журналов к нему подсаживалась неряшливая старуха — мать братка, вывезенная им сюда из недружелюбной Москвы. Водрузив на русопятый нос затененные очки-велосипеды, она от корки до корки прочитывала все газеты и с астматической одышкой их комментировала, не обращая внимания на отрешенного постояльца. Лишь один раз Походин вышел из своего оцепенения — это когда старуха с ахами и охами показала ему на газетном развороте портрет Серафима Мучника в траурной рамке:

— От, итит их мать, чо творят в Москве-то!.. Пишут, в бизнесе ловок был упокойничек… Завистники, завистники урыли мужика… Осиротела, итит их мать, Россия…

Походин вырвал газету и, скомкав, выбросил ее в мусорную урну.

— Мразь!.. Не по его поганым мощам елей! — прорычал он опешившей старухе.

Однажды под вечер, когда порывистый ветер раскачивал на Балатоне штормовые волны, перед их скамейкой остановился вишневый «Шевроле-Каприс». Трое мужчин с военной выправкой вежливо, но настойчиво пригласили Походина в его салон.

— Виктор Иванович Коробов ждет вас на уик-энд в Цюрих, — сказал один из них по-русски.

— Я… я оплакиваю смерть сына, — покачал головой Походин. — Приношу вашему хозяину нижайшие извинения.

— У меня приказ доставить вас в Цюрих любой ценой, — твердо заявил мужчина, а два его товарища, встав по обе стороны скамейки, сунули руки в карманы плащей. В тусклых глазах Походина появился некоторый интерес.

— Любой ценой?.. Вы ничего не перепутали?

— Так точно — любой.

Походин чему-то усмехнулся и безропотно полез в машину. Мужчина сел рядом с водителем, а двое других обсели Походина с двух сторон на заднем сиденье и тут же проверили его карманы на наличие оружия. Вместо оружия нашли бумажник. Кроме паспорта, там ничего больше не оказалось. Лица мужчин разочарованно вытянулись…

— Вы не хотите забрать с собой деньги, вещи? — вкрадчиво спросил один из них.

— Без ничего, голыми мы приходим в этот мир — без ничего должны и уходить из него, — ответил Походин. — Вот все, что у меня осталось, — протянул он фотографию могилы Тото и язвительно добавил: — Как говорится, господа-товарищи, по усам текло, да в рот не попало…