— Не слышит он уже тебя, — сказал тихо Скиф. — Не довезем.

Словно в ответ на неверие Скифа умирающий старик несколько раз сжал и разжал на груди руки.

— Дед, ты меня слышишь? Дед, мы тебя любим… Не помирай…

И без этого хриплый голос Засечного сорвался на сип, похожий на глухой собачий лай.

— Жил… — явно послышалось из уст умирающего, — не по-людски…

Бульканье в горле переходило в клокотанье:

— Умер… по-чел…веч…ск…

Все замерли, было только слышно, как ровно посапывает во сне девочка на руках у Скифа.

— Жаль, пальнуть нельзя, — проворчал Засечный. — Солдат ведь умер.

— Тебе бы все палить, — недовольно отреагировал Лопа. — Свечку из церкви ему нужно, вот что.

Засечный пощупал пульс у старика, потом приник ухом к его губам и просипел:

— Кончился…

— Не довезли, — сказал будто про себя Скиф.

Слева неожиданно нарисовалась в свете фар деревушка из пяти домов. Лопа резко затормозил и, стремглав вылетев из машины, стал барабанить в двери спящих бревенчатых хат. На стук откликались перепуганные заспанные люди.

— С ума он, что ли, тронулся? — хрипло прошептал Засечный.

Но Лопа вернулся в возбужденном состоянии.

— Слава богу, тут люди русские живут — староверы, через три километра погостик имеется.

Он снова завел машину и так резко рванул с места, словно забыл, что везет покойника.

На небольшом раскольничьем кладбище для столь позднего часа было достаточно людно. Старообрядцы не стали расспрашивать, где старик получил пулю в живот, они молча обмыли и обрядили покойника.

Скиф записал им большими буквами на бумажке из школьной тетрадки в крупную клеточку: «Григорий Прохорович Варакушкин…» и даты жизни, насколько помнил.

Лысенький, как яйцо, попик спросил, не в старой ли вере крестился покойный.

— В старой… в старой, — ответил за Скифа Лопа. — В самой что ни на есть русской. Такой веры уже не сыскать в людях…

— Мы не спрашиваем, что вы за люди и откуда к нам заявились, — продолжил священник, — смерть прибирает равно как разбойника, так и его жертву, — говорил он чисто по-русски, сильно округляя «о» в своих словах.

Староверы в этих краях селились еще со времен Великого раскола. Их тут называют и по сей день — «москали» или «московськи», причем всегда отделяя от «русских» людей.

— А вас, рабы Божии, в свидетели записывать, если власти спросят? — спросил поп.

— Сделай, отче, так, чтоб не спросили, — сказал Скиф.

— Последний мой вопрос к вам будет: покойный руки на себя не накладывал?

— В бою погиб, батька, хоть ты режь нас на пытке, — сказал Лопа.

— Из казаков, гляжу, будете? — взглянул поп на Скифа.

— Из казаков… — ответил тот.

— А покойный?

— Из атаманов, — уточнил Засечный.

Они попрощались с обмытым и убранным Вороном. Скиф оставил деньги. Потом каждый добавил еще.

— Много, — решительно отказался попик. — За русского казака слишком много.

— У нас ребенок голодный, — сказал Скиф, не обращая внимания на слова священника. — Молочка бы попросить у хозяек. Три дня почти ничего не ела.

— Тогда лучше сливок и маслица на палянице, — забеспокоился священник.

Одна из женщин в черном вынесла вышитую торбочку.

— Вот вам с нашей лаской на дорогу.

Поп перекрестил их двумя перстами и вышел, подбирая полы рясы, во двор, чтобы удержать злобно рычавшую собаку на цепи.

— Не бойтесь, это пустобрех. Сорвется, так первый от вас убежит. Не кусается.

Когда шли к светившейся во тьме салоном машине, первым нарушил молчание Засечный:

— Вот тебе русские, это не Африка… Не дадут пропасть.

— И продадут ни за грош, — хмуро заметил Лопа.

Они молча сели в машину. Климатическая установка, пущенная на полную мощность, нагрела сиденье. Скиф закутал спящую Нику в одеяла и поставил во встроенный холодильник банку с молоком и сливками.

— Скажи хоть, Семен, — спросил он Засечного, — какими словами с тобой прощался дед?

— Шептал, просил позаботиться о Борьке-Баксике и по-людски похоронить его мать, когда придет время.

— Это я возьму на себя, — тут же отозвался Лопа, трогая машину.

Свет фар выхватил покосившиеся кресты маленького кладбища и побежал дальше по дороге.

— Куда едем-то? — спросил Лопа после получаса прыжков по лесным ухабам.

— В Киев, куда же еще, — ответил Скиф. — Машину нужно вернуть.

— Покойный Ворон за нее уже расплатился сполна с экологами, — сказал Лопа. — Я к чему разговор веду — девочка, получается, ничья.

— Как это ничья? — спросил Скиф.

— У кого она в паспорте записана? Ты, Луковкин Василий Петрович, по паспорту холостяк. Хохлы на любой границе тебя цапанут и спросят, чей ребенок и откуда… Мы с тобой еще не знаем, что за вертолет над нами пролетал. Так тебе и похищение собственной дочки пришьют. Ехать лучше в Белоруссию: здесь по лесу без погранперехода и потом на вокзале или в поезде тебя никто про Нику не спросит.

— В Белоруссии у меня никого нет, — сказал Скиф.

— Делать там нечего — одна бульба, как в Брянске! — возмутился Засечный. — Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.

— Тебе дадут там прогуляться после того, как мы на той военной площадке наследили, — огрызнулся Лопа, не отрываясь взглядом от дороги.

— Ладно, поворачивай оглобли в Белоруссию, — согласился Скиф.

— А что ты с ребенком будешь делать? Не котенок все-таки, — ехидно спросил Засечный.

— В школу отдам, портфель куплю, как все родители. Буду на классные собрания ходить.

— В Москве? Ты теперь после расправы с той троицей и недели не продержишься, — заметил Лопа.

— К тебе на Дон под защиту казаков отправлю.

— Казаки преданы и проданы, они себя отстоять не могут. Нужно отдать ее бабке в Москве или деду в Швейцарию, — рассудил Лопа.

— Я с ней теперь ни на день не расстанусь, — категорически отверг это предложение Скиф.

— Тогда жить тебе с ней и Аней только в Белоруссии, — решил Лопа. — Тут русских в обиду не дадут. У тебя ее свидетельство о рождении с собой, что мать перед гибелью Ане передала?

— Спрашиваешь…

— Вот и все. Купи домик поскромней…

— Хочу на русскай тройка… Циган па-ет, — неожиданно для всех вмешалась в разговор Ника.

Мужчины в салоне разом повернулись к ней. Девочка, еще закутанная в одеяла, весело оглядывалась по сторонам. Потом что-то вспомнила, закрыла лицо руками, зашлась в безутешном плаче, бормоча сквозь всхлипы по-немецки:

— Фрау Марта… Фрау Марта…

— Да-а-а, — озабоченно протянул Лопа, останавливая машину. — Фрау Марте капут. Они, гады, ее, раздетую, на морозе в сарае к козлам привязали.

— Никушка, доченька, тебе уже легче? — привлек ее к себе Скиф.

— Гут, — ответила девочка и бойко посыпала по-немецки слабым голоском.

— Ника, а ты по-русски что-то понимаешь? Ну — мама, папа, люблю…

— В крас-най рупашоночке… Циган па-ет! — выдала Ника почти весь свой запас русских слов.

— Весело тебе придется, — отреагировал Засечный.

Когда ее напоили еще раз молоком и немножко подкормили, она разомлела и только жалась к Скифу, на которого была удивительно похожа.

Быстрее всех нашел общий язык с девочкой Засечный. Он настолько ловко разговорил Нику на французском, что она время от времени показывала пальчиком и звонко смеялась:

— Лепа!.. Игор… Земен…

— Слушай, Скиф, — вдруг опомнился Засечный. — Она ведь до сих пор ничего о матери не знает. Сказать ей?

— Я тебе скажу! Переведи, что мама к дедушке в Швейцарию уехала.

Семен еще несколько минут перебрасывался шутками, потом сказал:

— Ника спрашивает, почему папа Игорь не умеет говорить по-французски?

— Переведи ей, что в моем колледже французский язык дворник вел, за неимением учителей.

Засечный перевел. Ника сначала удивленно подняла брови, потом засмеялась, повторяя за ним:

— Шут-ка!