– Домой «зеленых»-то много на брата привезете?

– Ага, – поддакнул с набитым ртом рыжий своим наглым голосом. – В обрез до дома на электричку.

– В отпуск собрались на родину или завязали навсегда?

– С меня той войны по гроб жизни хватит, – сказал седобородый. – У меня в Москве дочка Ника – победа значит. Вот она меня и победила.

– А я вернусь в свой Клинцовский район на Брянщине, и дочка у меня в каждой деревне будет, – громко зареготал рыжий. Его круглые голубые, как у сиамского кота, глазки маслено заблестели после первой же рюмки, а тупой вздернутый нос и редкий рыжеватый хохолок на макушке забавно подрагивали, когда он работал челюстями.

Третий болезненно поморщился, отодвинул от себя почти не тронутую миску и выложил перед собой портмоне с фотографией светленькой девочки в забавных бантиках.

– Да, заело вас ваше ремесло военное. И долларов не захочешь, – вздохнул капитан, почесав лысину под фуражкой.

– Не верь, кэп, что наши в Сербии за доллары воевали, – сказал седобородый. Ему было около сорока, он начинал седеть с усов и бороды. Длинные тяжелые волосы оставались черными, как вороненый ствол пистолета. – Сербы еще верят, что на небе есть Бог, на земле – матушка-Россия. В сорок третьем году матери-сербки три километра рельсов телами закрыли, чтобы дивизия усташей не ушла на фронт, на помощь немцам под Сталинградом. Долг платежом красен.

– Хрен вас, нынешних, поймет… Кто-то у себя дома доллары лопатой гребет, а эти за Россию долги платят. Вы давно дома не были? Россия-то наша теперь вроде уличной девки стала – под любого черного за «зеленые» ляжет.

– Россию насиловал всяк кому не лень, – сказал третий, сидевший перед нетронутой миской. – Она – дура доверчивая. Но есть кому за нее постоять.

У него был тихий-тихий голос, на осунувшемся лице с заплывшими карими глазами ни кровинки, как у мученика с иконы. Движения рук скупые и плавные, как у церковного служки.

– Многие вот так же хорохорились… – Капитан достал исторический уже по нынешним временам «Памир» и пожевал край сигареты, не прикуривая. – А через месяц-другой, глядишь, опять ко мне на лайбу просятся: вези, мол, Степаныч, назад, в Сербию родную, тошно нам тут на «новых русских» глядеть – до греха недалеко.

– Другие глядели, поглядим и мы, – весело бросил рыжий наглым голосом. – В Москву на экскурсию съездим, пощупаем этих твоих «новых русских», а то и полюбопытствуем, что у них в нутре.

– Не болтай лишнего, – одернул седобородый.

– Болтать – не мешки таскать, – завершил дискуссию капитан. – Пойдем, сбуду вас с рук от греха подальше, а то как бы что с вами…

Ранние зимние сумерки залили красноватым глянцем проходную порта. Трое подвыпивших морячков нетвердой походкой в обнимку двинулись к турникету. Их сопровождал капитан.

– Остались бы в кубрике отсыпаться, – высунул нос из окошка вахтер. – К девкам, черт их бодает. А цидуля где?

– То ж мои хлопцы, дядько Трохим! – Капитан заговорщицки подмигнул ему и просунул в узкое окошко бутылку болгарской сливовой ракии. – Молодые, хай гуляют… Дай покинуть родимый причал, чтоб земля под ногами не качалась.

– Ридный вин для усих москалив тильки у Новороссийську! – шутливо по-стариковски пробубнил вахтер, щелкая железной вертушкой на проходной.

– Ну ты, старый, еще ко мне в Брянск заедешь! – принимая вызов, без зла ответил кругленький крепыш с рыжим хохолком на макушке и шрамом через все лицо, голубые глаза его еще сильнее заблестели при виде манящих из-за стеклянной стены далеких огоньков.

Степаныч крепко сжал плечо рыжего и, улыбнувшись, примирительно кивнул вахтеру, чтобы окончательно закрыть тему, хотя измаильскую землю, отвоеванную Суворовым из-под турка, теперь только шепотом и с оглядкой можно было называть порогом родины.

Капитан отвел их метров за сто от проходной, со вздохом грусти или облегчения, а может, того и другого пожал каждому руку. Снова вытащил пачку доисторического «Памира» и снова пожевал край сигареты, не прикуривая.

– Курить бросил десять лет назад. С тех пор ношу вот эту пачку, чтоб силу воли не сломать. А с вами еще и закуришь, от ваших делов туманных… Вон там, где фонарь на столбе не горит уже третий год, должна быть автобусная остановка. Оттуда и доберетесь до железнодорожной станции. Билетиков в это время вы сейчас нигде не купите, вот вам на штраф, на всякий случай. – Он сунул седобородому довольно толстую пачку купонов.

– Это у них штраф такой? – хмыкнул рыжий со шрамом. – Я думал, за эти деньги целый автобус у хохлов купить можно.

– Автобус не автобус, а всем троим на поезд до самой Одессы хватит.

– Ты что, отец? – отстранил деньги седобородый.

– А кто вас знает. Может, вы и в самом деле из идейных. Я таких еще не видел. Глядите, в России так же весело, как и на Украине. С вашим братом не чикаются, закон не блюдут – пуля в подъезде или лесоповал в суверенном государстве Коми.

– Не пугай, кэп. Мы эту школу проходили, – сказал седобородый.

– Ну и как? – чуть не чиркнул спичкой о коробку капитан.

– Исключили из последнего класса за неуспеваемость.

На темной остановке зябли люди, лиц не было видно. Спросили про ближайший автобус – те только испуганно забились в самый дальний угол. Таксист с осипшим от безнадеги голосом зазывал пассажиров в свою маршрутку, но никто на столь дорогой сервис не соглашался. Тогда таксист переключился на «морячков»:

– Братва, садись, пулей довезу до города. Зарплату выдали мазутом или талонами в столовку?

– Сколько же ты сдерешь? Мы цен новых не знаем, первый день на суше.

– Обижаешь, флотский! Хорошего человека могу и задаром подкинуть.

Трое в черных бушлатах настороженно переглянулись и молча забрались в темный салон, где на задних сиденьях уже сидели двое пассажиров. Парень за рулем болтал без умолку и нес какую-то безделицу, ни одной нужной информации. Ему нехотя отвечали, лишь бы отделаться. Улицы становились все уже и темнее, а водитель все болтливее. Двое попутчиков на заднем сиденье не проронили ни слова.

Вот машина съехала с прямой дороги и, тяжело переваливаясь на ухабах, принялась плутать по закоулкам, пока не остановилась в непроглядной темени среди черных мокрых кустов. В салоне вспыхнул неяркий свет. Трое в морских бушлатах с чужого плеча сжались, как перед схваткой. Но на них никто не нападал. Только один из попутчиков на заднем сиденье многозначительно откашлялся и медленно, глядя в глаза седобородому, произнес начальственным баритоном:

– Бывший полковник армии боснийских сербов Скиф? Он же Скворцов Игорь Федорович?

Тот не ответил.

– Капитан Олекса? – повернулся баритон к измученному морским путешествием. – Он же Александр Алексеев. И наконец, вы… – он взглянул в наглые кошачьи глазки рыжего, – поручик Сечна, он же Семен Засечный? Граждане бывшего Советского Союза, а ныне люди без гражданства, определенных занятий и постоянного места жительства.

Приятель попутчика сидел, не проронив ни слова, и пристально всматривался в лица незнакомых ему людей, словно сравнивал их с фотографиями в уголовном деле.

– Нас трое на трое, – сказал седобородый, – но мы без оружия.

– Обойдемся без оружия. Не в ваших интересах нарываться на конфликт с незнакомыми людьми в незнакомом городе. Итак, командиром группы наемников можно считать вас, Скворцов Игорь Федорович, аббревиатура – Скиф. Меня правильно информировали? – Не только выправка, но и властно сжатый рот выдавали в задающем вопросы военного. Говорил он с заметным украинским выговором. – Так, оружие у вас есть?

– Нет, я уже сказал, – ответил Скиф, пытаясь приподняться.

Двое на заднем сиденье сидели не шелохнувшись, руки положили на спинки кресел, чтобы неосторожным движением не спровоцировать команду Скифа на стычку.

– Попрошу без глупостей и резких жестов, – предупредил второй на заднем сиденье. По выговору и внешности в нем тоже нетрудно было бы узнать украинца, причем чистокровного западенца. – Нас не следует бояться. Вы последняя партия интернационалистов, которую мы прикрываем по измаильскому коридору. Наши люди будут вас вести до самой Москвы, только не засвечивайте их.