– Документы? – спрашивают у меня.

– Какие, черт, документы, она же умрёт сейчас!

Катят в операционную сразу. Суетятся. Слова очень страшные – отслойка плаценты, острая гипоксия плода. Снимают с неё одежду, ощупывают живот. Про меня словно забыли. Или у них просто – если обставил реанимацию новым оборудованием, то все можно. Меня не гонят, я просто стою в сторонке и наблюдаю эту бешеную суету. Смотрю на Полькин живот. Как будто ещё меньше стал, чем был. Не шевелится больше, а ведь недавно просто выгибало его изнутри. На простыни, которая постелена на операционный стол красные пятна. Из Полины течёт кровь, и мне кажется, что врачи работают слишком медленно.

– Наркоз! – кричит кто-то.

Полина обмякает. Блеснул скальпель, я отвёл взгляд, но все равно словно острым по мне полоснуло. Тут про меня все же вспомнили – одна из пожилых медсестёр.

– Ишь ты, встал! – то ли удивилась, то ли восхитилась она. – Наделают миллионов, и думают раз новые русские, то все им можно! А ну-ка пошёл отсюда, стерильное помещение, операционная!

Погнала меня в коридор. Здесь пусто, нет никого, и тихо, только слышно, как переговариваются врачи делая операцию.

– Есть контакт! – наконец сказал один из них. – Сердцебиение слабое.

Я не выдержал и открыл дверь. Не вошёл, просто заглянул. И увидел ребёнка в руках врача. Маленький, просто невероятно. Словно не человеческий детёныш, разве люди бывают такими маленькими? Мокрый, в крови, пуповина тянется вниз. Не шевелится, не кричит.

Я не знаю, от кого Полина забеременела. Но это – её ребёнок. И сейчас я хочу, чтобы ребёнок начал кричать больше всего в жизни. Я никогда ничего так не хотел.

Ребёнка забирают в сторону, проводят с ним какие то манипуляции, а потом он начинает кряхтеть. Не плачет, а именно кряхтит. То ли сердится, что из мамы достали, то ли злится, что доставали так медленно.

– Я спешил, как мог, – шепнул я.

А потом понял, что у меня на глазах слезы, даже не помню, когда и плакал в последний раз. Торопливо их вытер, пока никто не увидел. Дверь в операционную снова закрыл.

Ребёнка в маленькой каталке через несколько минут выкатила та самая женщина, что меня из операционной выгнала. Увидела меня, улыбнулась, подобрела вдруг.

– Вот она ваша малышка, можете посмотреть. Сорок два сантиметра, почти два килограмма. Маленькая конечно, но дышит сама. Все равно в реанимацию на кислород отвезу. С мамой все хорошо, зашивают.

Я склонился. Девочка, надо же. Крохотная. Носик – пуговка. Ресницы на глазках прозрачные. Сами глаза закрыты, но склонившись слышу, как сопит тихонько.

– Можете подержать, – милостиво разрешает тётка.

И вдруг суёт мне в руки младенца. К этому я готов не был и замираю, не уронить бы, такая ноша бесценная. Затем тихонько второй рукой достаю телефон – сфоткаю для Полины первые минуты жизни, и видео короткое запишу, она то под наркозом все пропустила. Малышка словно понимая, что её снимают, глаза открывает. Они – цвета дыма.

– Какая же ты красивая, – пораженно шепчу я.

– Ещё бы минут десять и не было бы красоты, – говорит тётка. – Вовремя привезли. Все, давайте обратно, реаниматолог если увидит, орать будет.

Ребёнка у меня забрала и увезла, а я ещё долго сидел в больнице на первом этаже, пересматривал что успел снять – четыре фотографии и одно видео длиной в десять секунд.

Первое утро в роли матери не было добрым и радостным. От наркоза я отходила крайне долго. Он воспринимался мной, как вязкое болото, вырваться из которого необходимо, но почти невозможно. Вынырнешь, вдохнешь жадно и первая мысль – где мой ребенок? все ли с ним хорошо? жив ли??? А потом снова в болото, так и не получив ни единого ответа на вопросы. Иногда сквозь забвение слышала легкий шум чужих разгововров, но не могла различить слов. Легче стало только к утру. Смогла открыть глаза и сфокусировать взгляд на женщине в Белом халате.

– Где мой ребёнок? – охрипоым голосом спросила я.

В горле запершило, я закашлялась, кашель острой болью отозвался в животе.

– О, очнулась! – то ли обрадовалась, то ли удивилась медсестра. – В реанимации она.

Я внезапно дышать разучилась. Воздух стал густым и липким, и отказывался проходить в мои лёгкие.

– От дурная! – всплеснула руками она. – Недоношенные все в реанимации, так положено! А с ней все хорошо, орала недавно, проголодалась.

Я отвернулась к стене, с трудом преодолев боль в животе. Страх отпустил не сразу. Я находилась в реанимации, кроме меня тут была еще одна девушка, ей явно было легче, сидела в телефоне. А у меня и телефона нет, он дома, под кроватью. И мама ещё не знает, что я родила. Медсестра помогла мне попить, я снова уснула. Проснулась во время визита врача. Она осмотрела шов, который красной линией пересекал мой живот снизу, одобрительно цокнула языком.

– Все хорошо, мы в палату тебя переведём, а там и ребенка увидишь. Только… – тут она замялась. – Только нет у нас пока одноместных, заняты. Можем положить только в трехместную.

– Без проблем, – согласилась я.

Я тогда только об одном думала – поскорее увидеть свою дочку.

– Мы вас переведём сразу, как будет возможность!

– Да не нужно.

– А Доронин?

– Он же не муж мне… Так, старый друг.

На том и порешили. Из реанимации в обычную палату меня перевезли на кресле каталке. Две кровати уже заняты были. На одной лежит, отвернувшись к стене брюнетка. На другой – блондинка. Её я видела на первом этаже, когда УЗИ делала, и тогда она уже мне не понравилась. Я ей, видимо, тоже – смерила меня высокомерным взглядом. Ну да, мне здесь не место.

Эта палата, пусть и на три кровати, сияет свежим ремонтом, имеет свою душевую. Если бы не Кирилл я бы рожала в обычном районном родильном доме. И за это я ему благодарна. Вообще за всю эту ночь. За дочь. Сначала он подарил её мне, а потом спас её жизнь. Моя жизнь на этом фоне особого значения не имела.

Возле каждой кровати стояла маленькая кроватка, скорее кювез с бортиками. Моя и брюнетки пустая, а вот у противной блондинки лежит запеленутый младенец, которого мне не видно толком.

Скорее бы мою принесли. Я столько недель мечтала о встрече с ней, и теперь каждое мгновение ожидания мучительно. Чужой младенец заворчал, блондинка сюсюкая приложила его к груди. Меня так и тянуло посмотреть, но я стерпела. Скоро мою принесут.

Тем временем у блондинки зазвонил телефон, который она даже на беззвучный не поставила. Впрочем, другая девушка, которая, как мне казалось, спала, на громкий звук не отреагировала.

– Ну, как хорошо, – ответила кому-то блондинка. – Относительно. Элитный роддом, а в соседях не пойми кто… одну с улицы привезли даже тапочек своих нет…

Я стиснула зубы и накрылась с головой одеялом пытаясь отгородиться от чужого разговора. Мне все равно. Главное, что моей девочке здесь окажут лучшую помощь в городе. А я вполне могу стерпеть чужую невоспитанность.

Уснуть больше не получалось. Укол обезбаливающего, который я получила утром уже отпустил, послеоперационный шов горит огнём, радости нет вовсе, пусть и все мысли о моей девочке. Разве так я себе роды представляла? В моих мечтах это был лучший день в моей жизни. Я родила бы сама и сразу приложила ребенка к груди. А тут уже время обеда, а ребенка все не несут…

Её принесли, когда я уже отчаялась ждать, а на глазах закипали слезы. Медсестра с ребенком вошла, замерла сначала, а потом протянула туго запеленутого младенца мне.

– Это мне? – не поверила от неожиданности я.

– Тебе, тебе, – рассмеялась та.

Я робко приняла ребенка. Спит. Так тихо сопит, что почти не слышно и от этого немного жутко. Такое лицо маленькое…

– Так вот ты какая, моя дочка, – с восторгом прошептала я.

Положила её рядом с собой и принялась рассматривать. Маленькая! От того кажется, что ни на кого не похожа. Ни на меня, ни на папу своего… куколка. Игрушка. Только бесценная.