Вскоре после того, как я впервые приехала в Берлин, очень, очень напуганная, меня увезли во Фридрихсхоф, в окрестностях Кронберга, к императрице Виктории Саксен-Кобург-Готской, супруге императора Фридриха III, матери императора Вильгельма II и старшей сестре короля Эдуарда.
Я не встречала более великодушной и доброй дамы, чем императрица. Такая доброта, как у нее, встречалась редко; мне показалось, что в глубине души она очень одинока. В первый день после обеда я не помнила, да и вообще не знала, куда идти. Увидев, что императрица сидит одна на балконе, я подошла к пианино, открыла крышку и запела наизусть «Дом, милый дом». Может, подумала я, ей приятно будет вспомнить об Англии? Не навязываясь с разговором, я осторожно закрыла пианино и ушла; думаю, после того случая императрица стала моим другом. Мы с ней часто гуляли в ее розовом саду, где было очень красиво. Я не скрыла восхищения, и она ответила: «Выбери себе цветок, дорогая, ведь ты – самая красивая роза в моем саду».
Милейший генерал Олифант всегда называл моего мужа «напыщенным Гансом». Императрица дала мне расписаться в журнале для гостей, и я подписалась: «Дейзи фон Плесс», употребив имя, под которым меня все знали и которым всегда называли; но перед отъездом муж сурово велел, чтобы я исправила подпись на «Мария Тереза фон Плесс», чего я никогда в жизни не делала: я чувствовала себя полной идиоткой, как будто называюсь чужим именем или изображаю очень старую великосветскую даму.
Должно быть, императрица помнила мои к ней визиты, иначе перед смертью она не вспоминала бы обо мне с такой любовью. Наверное, она сравнивала меня с собой, ведь она тоже приехала в Германию красивой, юной, полной жизни девушкой семнадцати с половиной лет. Еще до свадьбы ей пришлось столкнуться с неприятностями. Семья ее жениха считала, что свадьбу необходимо устроить в Пруссии. Королева Виктория пришла в ужас при этом известии и довольно язвительно написала лорду Кларендону, тогдашнему нашему послу в Берлине: «Каковы бы ни были обычаи прусских принцев, не каждый день они женятся на старшей дочери королевы Англии! Следовательно, вопрос необходимо считать решенным и закрытым»[9]. Примерно так же чувствовала себя и я. Семья Ганса, конечно, очень родовитая, но я считала тогда и считаю сейчас, что дочь знатного английского джентльмена – достойная спутница любого иностранного князя или принца.
Вспоминая свои собственные начальные трудности, императрица-мать опасалась за мое будущее. При жизни она всегда покровительствовала мне, а перед смертью попросила своего сына, императора Вильгельма II, защищать меня и помогать мне.
Мой свекор, в шелковом цилиндре и черном пальто, очень высокий, с прекрасной фигурой, великолепно выглядел в Берлине. По утрам он любил водить меня на прогулку по Вильгельмштрассе, улице, равнозначной нашему Уайтхоллу, где все могли нас видеть. Однажды я вышла к нему в очень красивом сером платье, одном из лучших творений Джея. Он очень по-доброму, но с грустью посмотрел на меня и спросил:
– Дитя, разве у тебя нет черного платья?
– Отец, но разве мы в трауре? – удивилась я. – У меня еще никогда не было черного платья.
И он ответил:
– Что ж, не важно, пойдем так. – И мы вышли.
В те дни ни одной даме в Берлине не позволялось гулять по берлинским улицам в платье любого цвета, кроме черного!
Мне бы ни за что не позволили оставаться «дома» наедине со свекром в его берлинском особняке; более того, скорее всего, мы даже не должны были разговаривать наедине. Конечно, иногда это было ужасно скучно, но лучше говорить слишком мало, чем слишком много, особенно если вы хорошенькая молодая замужняя дама. Однажды в нашем собственном загородном доме, в присутствии многочисленных гостей, в том числе моего свекра, я сидела на диване после ужина. Ко мне с чашкой кофе подсел принц Эйтель Фриц, тогда, как и я, молодой и застенчивый. Я не подумала ничего плохого – да и почему я должна была что-то подумать, ведь все выглядело вполне естественно. Но на следующий день свекор предупредил меня:
– Дитя, не делай так в Германии; молодому мужчине нельзя сидеть на одном диване с дамой. Он должен взять себе стул.
Его слова меня насмешили, но я его очень уважала и не стала спорить.
В Берлине мне даже не позволяли ездить одной в открытой коляске, а поскольку в доме очень часто было чрезмерно жарко, мне не хватало воздуха. Надо мною сжалилась милая старая тетушка мужа (она уже скончалась). Мы с ней ездили кататься вместе, потому что в одиночку мне бы этого не позволили.
Берлинское общество было и остается очень скучным. Иногда мне казалось, что я не вынесу в нем больше ни минуты. Немцы так и не овладели искусством перемешивать гостей. Все делается в соответствии с рангом и старшинством, неизбежным результатом чего становится невыносимая скука. Кому захочется постоянно сидеть за столом с одними и теми же соседями? Никто не смеет пригласить к ужину мужа без жены, иначе у обоих будет сердечный приступ – даже если они терпеть друг друга не могут! Хуже того, гостей неизменно разделяют по возрасту! Можно ли вообразить что-то более возмутительное и тоскливое? Даже сейчас на чайном приеме в Мюнхене «молодежь» сгоняют в одно помещение, а «стариков» – в другое; гости сидят за круглым чайным столом и не шевелятся. Тоска смертная! Я в самом деле не хочу сидеть рядом с человеком только потому, что он – князь или принц. Я знаю всех немецких принцев, императорской крови и других; я заранее знаю все, что они мне скажут, и буду благодарна, если моим соседом по столу окажется кто-то другой. Я часто забавлялась, размышляя, с какого возраста незамужнюю девицу уже не считают «молодой» и отправляют в комнату для «стариков». И считает ли сама девица, что ее «понизили»? Приветствуют ли ее в новом кругу словоизлияниями или притворяются, будто не замечают ее прихода, и ведут себя так, словно бедняжка всегда считалась «старой девой»? Я никогда не присутствовала и, надеюсь, никогда не буду присутствовать при подобных драмах.
Нелегко описать, как нас размещали при дворе. Справа от тронов императора и императрицы размещался дипломатический кружок; слева, по порядку, были зарезервированы места для владетельных княгинь и герцогинь, а затем – для графинь и баронесс. Часто нас, княгинь и герцогинь, было немного. Например, я редко видела при дворе старую тетушку Анну Рейсс. Дело в том, что княгини Рейсс требовали, чтобы при дворе их шлейфы носили пажи, на что не соглашался кайзер. Одна из племянниц императрицы некоторое время назад вышла замуж за Рейсса; по знатности Рейссы не уступают Гогенцоллернам. Однако времена изменились. Второй женой кайзера была урожденная княгиня Эрмина фон Рейсс; ее первый муж, князь Шёнайх-Каролат, состоял в родстве с Хохбергами.
Разумеется, при дворе существовали правила, связанные с дамскими платьями. По одному правилу на парадных приемах (так называемых Schleppencour, от слова Schleppen, то есть «шлейф», длина которого составляла около 15 футов) шлейфы должны были крепиться не на плечах, а только на талии. Найдя такое ограничение отвратительным, я заказала две широких полосы, сшитые из той же материи, что и мой шлейф, и накидывала их себе на плечи, чтобы они закрывали талию, но казались необходимым дополнением к фасону платья. Не знаю, догадались ли о моей уловке и заметил ли ее кто-нибудь. Я всегда набрасывала на плечи кусок тюля или шифона, голубого или белого. Однажды ко мне подошла правительница гардеробной и спросила:
– Зачем вы прячете плечи под накидкой? Их гораздо красивее открыть! – И она отдернула накидку.
Я сразу же вернула ее на место и ответила:
– Видите ли, графиня, при малейшем сквозняке я простужаюсь.
Мне не хотелось ходить с открытыми плечами, как на ранних портретах королевы Виктории, с низким декольте, которое, по-моему, выглядит довольно безобразно; к такому фасону идут только локоны.
Из танцев на придворных балах допускались только гавот и менуэт, и танцевать позволялось лишь тем, кто репетировал танцы заранее! Считая, что танцевать гавот и менуэт с кавалером в современной немецкой военной форме просто нелепо, я отказалась от всяких попыток участия. Будь кавалеры в атласных сюртуках и бриджах или нарядись мы все в маскарадные костюмы, все сочеталось бы, но в другом виде подобные балы не внушали мне никакой радости. Вспоминаю одного очень известного, очень высокого мужчину среднего возраста, которого жалели все его друзья. Он занимал пост егермейстера и должен был все время стоять навытяжку перед тронами в пышном напудренном парике с густыми кудрями и в черной треуголке; его зеленый бархатный костюм украшала очень красивая вышивка.
