Словно в тумане Таисия Константиновна слышала, как хор придворных льстецов дружно грянул здравицу новоявленному регенту. Первым, разумеется, раскрыл рот вездесущий подхалим Юлиан Шепотьев, тут же подхваченный визгливым фальцетом какого-то молодого щеголя. Прочие царедворцы тоже не остались в стороне — уже спустя миг гул нестройных голосов заполнил своды тронного зала, сливаясь в монотонный рев, более всего напоминающий блеяние бессловесного стада.

«Вот она, хваленая элита Империи» — с горькой усмешкой подумала Таисия, обводя мутным взором выстроившихся полукругом вельмож с серыми от страха и подобострастия лицами.

От дальнейших невеселых размышлений княжну отвлек неожиданный возглас, раздавшийся откуда-то из-за спины. Обернувшись, Тася с изумлением посмотрела на высокую фигуру первого министра.

— То преступление, что сегодня свершилось в тронном зале, обрекает нашу Империю на новые несчастья и потрясения! — звенящим от напряжения голосом провозгласил Птолемей Граус, сойдя с тронного возвышения и застыв в гордом одиночестве посреди зала. Глаза министра пылали праведным гневом, губы кривились от отвращения.

— Цареубийство — тягчайший из грехов, — продолжал меж тем Граус, и голос его крепчал, ширился, заполняя собой все пространство гигантского помещения. — Убийство членов императорской семьи — преступление, за которое люди его совершившие, обязательно понесут наказание! Я же в свою очередь больше не могу служить человеку, руки которого испачканы кровью старшего сына императора…

Услыхав столь дерзкие речи, Самсонов гневно вскинулся, багровея от переполнявшей его ярости. Еще бы — на его глазах человек, которому он намеревался вверить бразды правления, вдруг учинил бунт, да еще и обвинил своего благодетеля в жутком преступлении против династии. Такого адмирал стерпеть не мог.

— Молчи, презренный негодяй! — брызжа слюной, заорал Иван Федорович. — Как ты смеешь чернить мое доброе имя, обвиняя в убийстве? Разве не видел ты все своими глазами — то была лишь трагическая случайность, невольная смерть глупца, спровоцировавшего мою службу безопасности своей безрассудной выходкой! Ну-ка повтори, мерзавец, что я намерено подстроил эту расправу!

Бешеный взгляд адмирала, метавшийся между Граусом и толпой притихших царедворцев, не обещал ничего хорошего. Даже самые тупые и недалекие вельможи прекрасно поняли: сейчас, в этот самый миг решается судьба непокорного министра. Либо он тут же принесет повинную, отречется от своих безумных обвинений — либо разделит незавидную участь Артемия Константиновича.

Но Птолемей, похоже, отступать не собирался. С ледяным спокойствием выдержав испепеляющий взгляд диктатора, он лишь расправил плечи и вскинул подбородок, всем своим видом демонстрируя решимость идти до конца.

— Я не стану обвинять тебя в том, чего доподлинно не знаю, — с расстановкой произнес Граус, чеканя каждое слово. — Но я клянусь всеми святыми: никогда более не стану служить правителю, что утвердился у власти на крови своих подданных. А посему — вынужден покинуть государственный пост и удалиться от двора. Можешь считать меня клятвопреступником, Иван Федорович, тебе решать.

С этими словами Птолемей решительно развернулся и, ни на кого не глядя, твердым шагом направился к дверям тронного зала. Таисия, наблюдала за этой сценой, словно завороженная. Происходящее настолько не укладывалось в голове, что девушка невольно ущипнула себя за руку, проверяя — не снится ли ей этот странный, пугающий и прекрасный сон. Неужели нашелся все-таки в Российской Империи человек, готовый пожертвовать карьерой, положением, а быть может и самой жизнью, но не поступиться честью и совестью?

Между тем Самсонов, так и не дождавшись от Грауса покаяния, презрительно фыркнул и небрежно отмахнулся рукой, словно от назойливой мухи. Мол, проваливай, недостойный, коли сам напросился. Вслед за тобой только мусор метлой выметать придется.

— Очень хорошо, — язвительно процедил адмирал, скривив губы в злорадной усмешке. — Империи только на пользу пойдет, если такие, как ты, ренегаты с гнильцой вместо души, поскорее избавят нас от своего общества. Убирайся с глаз долой из столицы, Птолемей Граус, и не смей больше марать своим присутствием комплекс императорского дворца! Не сомневаюсь, твое отсутствие мы как-нибудь переживем, ага. Вот и замену тебе достойную я уже нашел…

С этими словами Иван Федорович картинно развернулся к застывшему по стойке «смирно» Шепотьеву и выразительно указал на него властным жестом руки:

— Канцлер! Объявляю, что властью, данной мне Его Императорским Величеством, отныне назначаю вас на высокий пост первого министра! Разумеется, если на то будет высочайшая воля государя нашего Ивана Константиновича, а также непременное одобрение обеих палат парламента!

Польщенный царедворец, не веря своему счастью, опрометью кинулся пожимать руку Самсонову. Мол, не извольте сомневаться, ваше высокопревосходительство, уж я-то в лепешку расшибусь, но не подведу, век свободы не видать. Адмирал милостиво кивнул, снисходительно похлопав верного холопа по плечу. Таисия с отвращением наблюдала за этой омерзительной сценой верноподданнического лизоблюдства. Как вдруг Тася оторопела, а на лице девушки заиграли желваки. За спиной Самсонова в этот момент произошло какое-то шевеление и мелькнула знакомая широкоплечая фигура того, кого княжна ненавидела похоже, больше чем Ивана Федоровича. Демид Зубов склонился к уху диктатора и начал что-то ему нашептывать, одновременно посматривая в сторону Таисии.

Иван Федорович нетерпеливо дернул щекой, но внимательно выслушал помощника. А затем разом посуровел лицом и, резко вскинув голову, окриком остановил уже почти скрывшегося за дверями Грауса:

— Задержись, бывший первый министр, — грозно приказал диктатор, — я принял решение, что ты и твои штатные помощники останутся в столице под домашним арестом. Специальная комиссия, которую я назначу из достойных и верных династии людей, должна будет проверить, не причинял ли ты вред государству за время своей службы… Кругом много предателей, и может так оказаться, что именно ты один из них!

— Ты в своем ли уме, господин адмирал? — медленно, с расстановкой проговорил Граус. В голосе его сквозили одновременно плохо скрываемые потрясение и брезгливость. — Все здесь присутствующие — от сенаторов и министров до последнего секретаря могут подтвердить: моя репутация и честь незапятнанны, а преданность трону вне всяких сомнений! За без малого три десятка лет беспорочной службы отечеству никто и никогда не смел бросить тень на мое достоинство! И вот теперь ты, едва обретя толику власти, дерзаешь…

Договорить Птолемей не успел. Самсонов, багровея от ярости, резко вскинул правую руку и рявкнул:

— Молчать, изменник! Под стражу его немедленно, и всех, кто с ним заодно!

Эта отчаянная попытка грубо пресечь неудобный разговор и попросту заткнуть рот неугодному царедворцу многое сказала об истинной сути новоявленного диктатора. К Птолемею тут же подбежали штурмовики адмирала. Министр Граус не испугался и, выхватив свою фамильную украшенную золотом и бриллиантами саблю, громко воскликнул, обращаясь к штурмовикам:

— Любой, кто прикоснется ко мне — поплатится жизнью! Назад, скоты!

Толпа нападавших в нерешительности замерла. Космопехи переминались с ноги на ногу и нервно поглядывали на офицеров, ожидая дальнейших распоряжений. Птолемей, осознавая всю безнадежность своего положения, лишь теснее сжал рукоять, готовясь достойно встретить свой последний бой. С губ сорвался горький смешок.

Но тут Юлиан Шепотьев, верно оценив ситуацию, ринулся к Самсонову и что-то быстро зашептал, склонившись к его уху. Судя по всему, новоиспеченный первый министр спешно пытался образумить не в меру разошедшегося диктатора.

— Господин адмирал, смиренно молю — одумайтесь! — страстно частил Шепотьев. — Умертвить Грауса сейчас, на глазах у всего двора — безумие! Это вызовет страшное негодование и смятение в народе. У бывшего первого министра великое множество сторонников по всей Империи — в провинциях, и даже здесь, в столице. Едва весть о его казни разнесется по галактике — как на нас обрушится лавина ненависти всех этих недовольных…