«Каждый порыв, который мы сдерживаем, бродит в нашей голове, отравляя разум».

© Оскар Уайльд, «Портрет Дориана Грея».

* * *

ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Альтернативный Сан-Франциско

На сияющих роскошью холмах престижного района Пасифик-Хайтс величаво развернулся многоярусный беломраморный особняк, объятый пышным кольцом изумрудного сада.

Ослепительный рассвет последнего июньского дня ворвался дерзкой россыпью золотистых лучей в тот самый сад, уверенно презентовал начало своего цикла. А также моей новой жизни.

Но пока я об этом не знала.

Пока тринадцатилетняя я сидела на жемчужном бортике декоративного фонтана в нарядном бирюзовом платье, аккуратно сомкнув колени, стараясь держать красивую осанку. Тёплый ветер, словно назло, путал мои длинные, белоснежные, прежде тщательно расчёсанные волосы.

Волнение трепетало в груди. Взгляд в сотый раз скользил по практически заученным строкам любимой книги: «Я чувствую, что отдал всю душу человеку, для которого она – то же, что цветок в петлице. Украшение, которым он будет тешить своё тщеславие только один день…»1

Тётя подбоченилась, нависла багряной неизбежностью, наблюдая пристально, хищно… Точно готовилась атаковать, точно проводила экзамен «пригодности».

Даже кристальные фонтанные струи утратили блеск на стыке с грозной тенью Жанетты Лукреции Голдсвамп2.

Кажется, и я забыла, как дышать. Не хотелось испортить уникальный момент чудесного сближения, в котором меня впервые пригласили пообщаться «о своём, о девичьем».

Разогнавшееся сердце непокорным сверчком перепрыгнуло в шею…

Душно.

Пальцы до хруста смяли белый шальной локон, окутавший контрастной змейкой пожелтевшие страницы.

Размеренное журчание воды, шелест зелени и заливистое пение птиц – умиротворяли, разжигали надежду в сердце наивной сироты, жаждущей впитать хоть крупицу материнской любви.

Неуместно обвешанная крупными драгоценностями женщина могла бы стать гремучим вдохновением для скульптора, ваяющего грузное олицетворение гордыни, эгоизма, чванства, жадности, тщеславия… Но никак не матери.

И всё же я стремилась заслужить хоть толику расположения.

Иного мне не оставалось.

Внезапно гипнотические звуки нарушил знакомый рингтон, имитирующий дробь конского галопа, а после – довольное фырчание.

Карман бордового дизайнерского пиджака родственницы вспыхнул изнутри.

Я опрометчиво уставилась на источник топота и блеск рубиновых брошек, с трудом сглотнув сковавший горло ком.

– Хлясть!

Тут же получила обидную жгучую оплеуху тыльной стороной тяжеленной ладони.

– Не суй свой сопливый нос в мои дела! – располосовал магию ложного единства пронзительный крик, а мою щёку – шипастый платиновый перстень.

– М-м-м, – лишь сипло выдавила, инерционно отвернувшись.

Застыла, ссутулилась…

«Сверчок» тоже словно превратился в метеорит, завис… и через миг – больно обрушился в грудину, оставив раскалённый кратер в самых её недрах.

Слёзы задрожали в широко распахнутых глазах, в носу защипало, а на месте ямочки счастья будто поселился змеиный укус.

– Алло! – раздражённо прошипела в трубку тётя, поспешно приняв звонок.

И как я могла подумать, будто что-то изменилось, будто в этом мире хоть кто-то способен меня полюбить?

– Я тысячу раз предупреждала вашу никчёмную контору! – стремительно умчалась в противоположный конец сада Мегера, поближе к пустующему крылу особняка. – Дозволенная связь и предоставление каталогов с расцветками и размерами… – зачем-то особенно выделила последние слова. – Только по электронной почте!

Со мной вот уже год творилось неладное – слух шалил. Особенно в эмоциональные моменты. Порой я могла уловить звуки происходящего далеко за пределами зримого, а порой не слышала крика рядом стоящего человека.

Зато визги видимых только мне чудовищ никогда не облетали разум стороной.

Вот и сейчас…

Я медленно вернулась в нормальное положение, сморгнула крупные слёзы, тут же разбившиеся о страницы «Портрета Дориана Грея», и выпрямила спину. Старалась изо всех сил абстрагироваться от парящего в невесомости отвратительного оранжевого слизня с уродливыми чёрными клочками по всему телу и паучьими лапами на одном боку.

«Тебя нет! Нет… Нужно быть сильной! Ради памяти мамы», – плавно выдохнула сквозь дрожащую трубочку губ.

Ужас, злость, обида душили меня, а я – их. Подавляла, гнала подальше, заменяла на другие эмоции.

– Приносим глубочайшие извинения, Королева непостижимого жерла! Просто Ваш заказ потрясающе… большой. Мы обязаны выдать инструкции и обозначить курьерам чёткие величины дозволенной, кхм, доставки, – лепетал на том конце невидимого провода вежливо-смущённый женский голос. – Вы – наша многоуважаемая персона VIP, потому регламент требует уточнения. Для полного Вашего удовлетворения. Эм… Банановый вакуум жаждет быть наполненным?

– Да как ты смеешь, убогая?! – резко накрыла тётушка губы и динамик козырьком из ладони, воровато закрутив по сторонам тёмной кудрявой головой. – Конечно! – процедила, только убедилась, что поблизости нет ушей. И всё же у меня и стен они были. Правда тогда я мало что понимала. – Уничтожу, если обнаружу хоть одну маломерку! – увесистые драгоценности вздрагивали и звенели о помощи при каждом лихом повороте. – Так и передай. И не забудь приложить скользкий бонус за свою некомпетентность! Иначе вылетишь на сухую! Грубиянка!

– Конечно-конечно… Прошу прощения, Госпожа!

Я сидела напряжённой статуей всё на том же жемчужном бортике, сильнее выпрямив спину, уткнувшись невидящим взглядом в плывущие полоски зазубренных реплик Лорда-искусителя Генри3: «Каждый порыв, который мы сдерживаем, бродит в нашей голове, отравляя разум…4» – и держалась за прядь собственных волос, точно за спасительную травинку.

Настроение родственницы совсем не нравилось. Она всегда отыгрывалась на мне при малейшей вспышке раздражения. За всё, что не успела или не смогла высказать другим.

Прошло уже два дня с момента, как дядя и кузина уехали на Шри-Ланку. Меня, как всегда, с собой не взяли. Тётя же отказалась от поездки, сославшись на важные дела в благотворительном фонде. Правда… ни разу пока его не посещала.

А значит, я обязана была избегать конфликтов.

Очень уж неуютно находиться на одной территории с голодной до грубостей и моих слёз Коброй.

– Так что ты там на днях болтала про зубы, белобрысая? – ураганом подлетела мачеха, дрожа, странно переминаясь с ноги на ногу…

– Повтори! – тяжело дышала багряная неотвратимость, облизывая яркие губы, косясь поочерёдно на новых охранников.

Бордовый вульгарный корсет трещал по швам под тяжестью безразмерного, часто вздымающегося бюста.

– Тебе п-правда интересно? – верилось слабо.

А вдруг…

Оскар Уайльд обожал парадоксы. Может, это всего лишь противоречие моего восприятия и истинных порывов Миссис Голдсвамп? Может, так она выражает свою любовь?

– Ещё как! Повтори, сказала!

«Точно…»

Глупая я приняла тётушкино внимание за чистую монету. Даже обида рассеялась. А с обзывательствами в свой адрес настолько срослась, что уже и не замечала. Почти.

Я наполнила для смелости свежим воздухом лёгкие, улыбнулась пошире и как на духу выложила: