Прежде чем я решила более тщательно осмотреться, Иден протянула мне небольшой пожелтевший конверт и беспокойно расправила плечи. Чувствуя, как руки покрываются гусиной кожей, я пробежала пальцами по ещё липкой синеватой печати с фигурой маленького ворона. На остром уголке конверта – мои инициалы, выведенные изящным, неизвестным мне почерком. Ещё никогда прежде мне не доводилось ощущать вкус угрозы так ясно, словно терпкий мёд, стекающий по языку человека, у которого на него аллергия.

– Это было на прикроватной тумбочке.

Каждое сказанное Иден слово рассеивалось по комнате морозным холодом, и я невольно поморщилась, делая открытым ртом судорожные вдохи. Под треск почти догоревшей древесины я осторожно оторвала угол конверта и с трепетом начала вникать в острые, угрожающие строки. Ко мне обращался Добродетель.

«Здравствуйте, Верховная Жрица

Именно так Джоанна Лилит прозвала бы Вас, будь Вы членом её потустороннего культа. Не волнуйтесь, мисс Морис. Обещаю: с Вами я буду вести себя как можно нежнее. Или Вы любите грубых мужчин? Признаться, Вы заставили меня понервничать, когда согласились пробраться в морг и осмотреть тело Одетты вновь. Мне нашептали на ушко, что повторные вылазки могут быть опасны для таких, как я. Нас могут поймать. Вы хотите поймать меня, мисс Морис? Хотите зашить мне рот, чтобы я не поведал миру ваш маленький секрет? Например, кем был ваш отец?

И скольких девушек вместе с ним Вы погубили?

Ох, уважаемый хирург. Не его ли положение в обществе обеспечило вам местечко в Академии Святого Марка? А теперь угадайте, милая, подарок ли это судьбы? Впрочем, не столь важно. Более важным моментом в истории вашей семьи является тот, в котором Вы убивали невинных, ещё совсем юных дам. Говорят, им и двадцати не было?

Чтобы заставить меня молчать, Вам, мисс Морис, необходимо завтра в полночь явиться в заброшенный павильон, где мы обсудим условия нашей сделки. Вы и ваши друзья в долгу передо мной, ведь я как истинный джентльмен храню ваши скверные тайны и, пока позволяет ситуация, не спешу отправить их в печать. Но… Всё может измениться. Посмотрим на ваше поведение и на то, насколько умело, Вы владеете скальпелем, потому что вскоре он Вам понадобится.

Добродетель»

4

Это утро не было приятным. Ночью я не сомкнула глаз; свернулась под одеялом, вслушиваясь в глухую тишину. Бледные, даже болезненные солнечные лучи едва пробились сквозь утренний туман. Они проникали в комнату, ложась длинными полосами на нашу кровать. Иден пожелала уединиться в ванной, а я поспешно собралась на завтрак.

Я не раскрыла ей содержимое письма. В характере Иден была любимая мною черта – ненавязчивость. Она рядом, когда я нуждаюсь в ней, и не более. Она никогда не переступает черту в отношении меня. Это неописуемая ценность.

Как только я перешагнула порог Золотого зала, в глаза тотчас бросились потускневшие лица студентов. Вчерашнее рвение и позитивный настрой словно ветром сдуло, и теперь большинство, уткнувшись носом в тарелку, обсуждало лишь произошедшее со студенткой четвертого курса. Несмотря на умелые руки, у некоторых студентов медицинского факультета был очень длинный язык.

– Как спалось? – Джереми наложил в тарелку сырных тарталеток, перед этим запив соком блины с мёдом.

– Блины, потом тарталетки?

– Это вкусно.

– Ты извращенец, – усмехнулась я. – Я почти не спала. Голова кругом от сложившихся обстоятельств.

– И всё? Дело только в них?

Я прищурилась, внимательно всматриваясь в лицо своего друга: синяки под хрустальными глазами и быстрое моргание ресниц свидетельствовали о явном неврозе. Видимо, не только мне «посчастливилось» получить письмо. Нервничала ли я? Вполне вероятно, однако это чувство не ослепляло меня – никакой тошноты во время трапезы, дрожащих рук и чрезмерной тревожности. Я держала себя в руках, в отличие от Джереми.

– Не только в этом, – наконец сказала я.

– Всем доброго утра! – радостно воскликнул Теренс, плюхнувшись за стол. – Что за кислые лица?

– Почему ты такой громкий всегда? – Джереми недовольно закатил глаза. – Сейчас весь зал оглохнет.

– Я дарю всем хорошее настроение, не ворчи.

– Да, это обязательно поднимет мне настроение, – пробурчал тот.

– От тебя один негатив, Джер. Между прочим…

– Тсс, – зашипел он вдруг, – Крессит несётся. Молчи.

– С добрым утром! Как прошла ваша ночь? Никто не потревожил ваш сон? – вдруг спросила она.

– Чудесно, – громко ответил Теренс, вилкой впиваясь в ещё тёплую яичницу. – Как раз планировал позавтракать, но боюсь подавиться.

Прежде чем отвернуться, Крессит поджала губы и аккуратно убрала зелень с тарталеток. Мы переглянулись. Томас, отодвинув стул рядом с Теренсом, улыбнулся и поспешно ухватил последние ломтики бекона. Одет он был празднично: на шее – бабочка, по цвету сочетающаяся с лаковыми туфлями и бордовым пиджаком. Аккуратно уложенные волосы и свежий, возбуждённый вид.

– С добрым утром, принц. Вы из какой сказки?

– Из той, где вас нет, – ответил он, запихивая бекон в рот. – Меня отец ждёт. Какая-то церемония вручения награды непонятно за что, и непонятно, когда он успел её получить.

– Томас, какое счастье видеть тебя с самого утра, – вмешалась Дакота, бросаясь в нас своей безупречной улыбкой.

– Здравствуй, – вздохнув, ответил он.

Директор пожелал всем доброго утра и откинулся на спинку стула так, словно цéлую ночь провёл в бодрствовании. После завтрака Томас оставил нас, а мы небольшой группой направились в павильон, дабы, как говорил Теренс, «обкуриться по уши» до начала занятий. Мэгги в компании Иден пришла к нам на полчаса позже; в их руках дымился тыквенный кофе и остывали любимые пончики от старика Джо. Мы обожали его выпечку, но ездить каждое утро на другой конец Лондона – сомнительное удовольствие. Мэгги улыбнулась и потребовала громких благодарностей, прежде чем протянуть нам десерт, утопающий в божественном аромате ещё тёплой карамели. Теренс расплылся в собственной радости, как маленький ребёнок.

– Ты спасёшь нас в этом году. – Джереми мечтательно вздохнул, принюхиваясь к тёплому пончику. – Да ты уже нас спасла, чёрт возьми!

– Я не врубаюсь, это что, сыр? – сморщил нос Теренс.

– Что это за слово такое «врубаюсь»? – поморщилась я, вопросительно выгнув бровь. – И какой может быть сыр в сладких, политых карамелью пончиках?

На смех Иден Теренс лишь небрежно махнул рукой и, упиваясь божественно-приторным вкусом, стал рассматривать спровоцированные ветром, бегущее по озеру мелкие волны. Джереми устало вздохнул и закинул голову, впиваясь взглядом в небольшие дыры в потолке. Его голубые и холодные, как лёд, глаза не моргали, словно выискивая что-то.

– Он ведь и с вами связался, верно?

Я машинально вздохнула и, словно слизень, сползла с каменной лестницы.

– Умеешь испортить аппетит.

– Нужно что-то решить до назначенного времени.

– А у нас есть варианты? – Иден сморщила нос, прежде чем её светлая бровь вздрогнула.

– Это слишком сумасшедшее решение, вам так не кажется? – Теренс отложил пончик и собрал пальцы в замок. – Идти к убийце на ночное свидание.

– Мы не можем быть уверены в том, что это именно он её убил. Нам, по сути, ничего не известно, лишь то, что некий «аноним» отправил мисс Чарльз в Молдавию. Может, этого умалишённого давно нет в стенах Академии, а тот, кто пишет письма, – подражатель? Как по мне, это какой-нибудь не слишком выдающийся юноша, страдающий от нехватки внимания. Устроил спектакль, чтобы студенты метались по Академии, как безумные. Мы исключение, поэтому и находимся в поле его зрения, как бельмо на глазу.

– Иден права, – согласился Джереми. – Мы не можем знать наверняка. У нас нет доказательств его причастности к убийству мисс Одетты Чарльз. Возможно, это какой-то фанатик, который приписал себе преступление другого человека, чтобы внушать страх студентам и иметь своего рода контроль?