«Сколько же времени на самом деле я провел в тюрьме?» – спросил себя, и мне стало по-настоящему не по себе.

После стрижки и бритья меня повели наверх – опять же по какой-то узкой боковой лестнице, потом унылый уборщик вывел меня на другую лестницу, явно парадную, сверкающую мрамором, приоткрыл темную дубовую дверь, и, втолкнув внутрь, захлопнул за мной тяжелую створку.

Судя по всему, я находился в гостиной. Горел камин. Наколотые дрова были сложены подле каминной решетки на кованой дровнице в виде двух крылатых драконов. Два уютных обитых кожей кресла подле камина, меж ними одноногий столик; на стенах, обитых веселеньким тисненым шелком, картины с зимними пейзажами.

Первым делом я подошел к окну. Оно выходило не на улицу, а во двор – и опять я увидел снег, укрывавший газон и посаженные по его углам туи. Снег был белый, пушистый, нежный, наверняка выпавший этой ночью. Мне захотелось туда, на газон, прыгнуть в снег, ощутить его обжигающий колючий холод, слепить снежок. Как будто мне вновь только десять. Кое-где снег успел подтаять, и в одном углу двора проглядывала земля и топорщились остренькие зеленые побеги цвета ниенского салата.

«Конец зимы, несомненно», – сделал я временную поправку.

Поскреб балконную дверь, но она была закрыта на замок. Бросание снежков отменялось. Тогда я плюхнулся в кресло, вытянул ноги и замер.

Кто-то должен был прийти. Ну что ж, подождем: зачем заключенному без толку суетиться?

Томиться в ожидании пришлось недолго.

Дверь вскоре распахнулась, и в гостиной появился высоченный парень в нарядном колете и пышных штанах. Судя по пестроте наряда – кто-то из слуг. Лицо его было абсолютно бесстрастным, губы плотно сжаты. Он держал в руках серебряный поднос, а подносе – дымящийся кофейник, пара чашек и тарелка с румяными булочками. Еще я успел разглядеть фарфоровую масленку с желтым, расплывающимся подле жаркого бока кофейника маслом, тарелку с нарезанными ломтиками сыра, сахарницу и молочник, пока это сокровище медленно плыло по воздуху в мою сторону.

В следующий миг поднос очутился на мраморной круглой столешнице передо мной. Слуга поклонился так низко, что я разглядел просвет круглой лысинки у него на макушке. Потом, ни слова не говоря, он развернулся и вышел. Я налил себе кофе в чашку, изрядно расплескав, серебряными щипчиками кинул три куска сахара, плеснул сливок – разумеется, через край и ухватил горячую булочку. В следующий миг булочка исчезла, чашка опустела. Я не сразу понял, что произошло, лишь губы жгло, да на балахоне расплывалось жирное пятно от масла. Потом сообразил: я просто проглотил все залпом.

Со второй порцией я решил не спешить. Смаковал. Облизывался, тянул время.

Я уже принялся за третью порцию, когда дверь отворилась. Я услышал ее скрип, но не стал поворачиваться: и так видел входящего в зеркале над мраморной каминной полкой.

Это был мужчина лет тридцати, невысокий, смуглый, с черными, неровно подстриженными волосами, худой и сутулый, одетый в черное – черный колет без вышивки, и поверх накинута мантия с широким воротом из волчьего меха. Волосы надо лбом были обвязаны черной шелковой лентой. Ясно было, что от этого человека зависит моя жизнь. Но я даже не подумал встать и поклониться. Вместо этого спешно вылил остатки кофе себе в чашку, как будто опасался, что этот тип может отнять у меня кофейник.

Человек в черном уселся напротив в кресло. У него были темные внимательные глаза, кривоватый тонкий нос и длинный рот с четко очерченными губами. На щеках, шее и запястьях чернели татуировки – один и тот же знак в виде двух скрещенных топоров и меча. Точно такие же знаки, как у того мальчишки, что сопровождал меня из тюрьмы, только их было куда больше, и они складывались в замысловатый узор. Несомненно, магик.

Да их тут целый выводок!

– Ну вот, и настало время нам поговорить, – у незнакомца был низкий рокочущий голос, слишком низкий для его тщедушного тела.

Я когда-то видел его, более того, я очень хорошо знал прежде, кто он такой, но сейчас позабыл, как почти всё прежнее. Помнил только, что прежде его ненавидел.

– Догадываешься, зачем ты здесь?

Я дожевал булочку.

– Видимо, чтобы я сделал какую-нибудь гадость, которую ни один из твоих людей сделать не может.

– Почти угадал. Только почему сразу гадость?

– Хороших дел освобожденным из тюрьмы не предлагают.

– Хочешь знать, что от тебя потребуют?

– Да уж… осчастливь сообщением.

Я покосился на кофейник. Он остыл. И – главное – был уже пуст. Как и молочник, и тарелки с булочками и сыром. Только в масленке расплывался лужицей остаток масла. Я осоловел от еды и стискивал зубы, подавляя отрыжку.

– Ты так и не признал вину.

– А я сильно виноват?

– Изувечил трех человек. Страшно изувечил. Причем не только оружием, но и с помощью черной магии.

Внутри меня ничто не шевельнулось. Ничего не дернулось, не отозвалось болью. Я посмотрел на свои руки:

– У тебя есть состав, которым чистят серебро? А то мне не нравятся эти черные полосы на моих перчатках.

– Ты знаешь, кто я?

– Понятия не имею. Даже не ведаю, кто я такой.

– Я – палач.

– Рубишь головы?

– Нет. Палач магиков. Обычные люди не могут посадить магика под замок, не могут пленить, чтобы осудить за преступления. Я могу пленить, судить и посадить в тюрьму согласно моему приговору и наложить магические оковы, чтобы осужденный не сбежал.

– А тот парнишка, что меня сопровождал из узилища – он с тобой? На подхвате?

– Это ученик Ордена. Могир. Недавно посвящен.

Я развел руками.

– Как интересно! Но все равно ничего не помню.

– Ты сам блокируешь себе память, чтобы не сойти с ума от запертого внутри Дара. Ты – магик невероятной силы, сильнее всех, кого я знал. Кроме Великого Магистра Ордена, разумеется, – добавил он, как мне показалось, поспешно, будто извиняясь перед отсутствующим господином. – Магический Дар я тебе верну, сняв замки. Физические силы постепенно восстановятся. А вот отпереть память тебе придется самому. Но я подскажу для начала, поверну вместо тебя ключ, иначе ты не получишь назад ни своего прошлого, ни магического Дара.

– Ты – сама доброта. Так я – магик? И могу убивать с помощью черной магии?

– Ты можешь раскалывать стены и обрушивать горы – такова твоя сила.

– Неужели? Ох, мне самому уже страшно.

Мой собеседник сделал вид, что не заметил издевки и продолжил:

– Ты – Кенрик Магик, третий сын короля Эддара. Тебя обвиняли в смерти твоего брата Лиама, ты уничтожил войско императора Игера, расколов Драконий камень и обрушив его осколки и свою магическую силу на вражескую армию.

– И за это меня посадили в тюрьму?

– Нет, не за это. Ты защищал Ниен от армии Игера на Гадючьем перевале. Боевые магики, наделенные Даром создавать миракли и призывать черную магию, всегда охраняли Ниен. Ты имел право убивать, как любой воин на войне. В кровавой бойне всё дозволено.

– Спасибки за разрешение. Но тогда за что я чалился там внизу в такой неуютной спаленке с жесткой кроватью?

– Двенадцать лет назад здесь, в Гарме, ты изувечил троих гвардейцев Короля-капитана. – Голос палача звучал сухо, как старая канцелярская запись. – Сладить с магиком может только палач магиков. Гарма приняла власть Ордена над своими магиками, у Ордена здесь свое представительство. Я был призван, чтобы выяснить истинную причину твоей жестокости. Отвечая на мои вопросы, ты не мог лгать. А еще ты не мог магичить и причинять вред, когда на тебя накинули палаческий кокон. Я провел допрос и приговорил тебя за совершенное зло к пятнадцати годам тюрьмы. На этот срок твой Дар был заперт в каземате вместе с тобою.

– А где я нахожусь?

– Не узнаешь?

– Нет.

– Ты в Гарме, и это дом принадлежит Ордену палачей.

– А тюрьма, выходит, была гармская? – мой язык заплетался, как будто я был пьян.

– Какая же еще?

– Мерзкое место. Я вдруг вспомнил, что никогда не бывал в нашем карцере в Ниене. Надо будет исправить недочет и посетить ниенское узилище. Ну-ка, напомни, так почему меня вытащили наверх?