Алла ехала на заднем диване и держала Ксюшу на руках, детские сиденья, ремни безопасности и прочие эирбэги отсутствовали даже в заграничных авто, о чём уж здесь говорить. Нам предстояло катить до Садового кольца и по нему направо, до района Большой Никитской, где я договорился зарезервировать столики в Центральном доме писателя, в этом чертоге муз в ресторан не пускают левых людей с улицы. За пару неполных недель после приземления в тайге меня уже успели достать желающие… нет, не сфотографироваться с первым космонавтом Земли, фотоаппаратов пока мало, смартфонов тем более нет, а предлагавшие вместе выпить за моё здоровье. Всё — от сердца, от души, с самыми добрыми намерениями. На такие мелочи как деликатность и уважение личного пространства здесь не разменивались.
Пришло, наконец, время, сделать то, что надо бы ещё пару лет назад — познакомить семьи, мою и Аллы. Тем более и у тех, и у других появился повод для гордости, круче, чем белый «москвич» Марата Владимировича, первый космонавт планеты в родне — это тема. Меня, правда, уже начавшая утомлять.
Мы с Аллой даже встретить не успели оба коллектива, они вселились в забронированные мной номера и уже перезнакомились между собой. Сейчас предстояло выпить за встречу и за успешное возвращение на землю, именно по этой причине я сам сел за руль, не взяв машину с водителем из института, что было бы несложно, кто же мне откажет. А так обеспечил себе повод откосить, мне ещё предстоит жену с дочкой назад отвезти, крепче сока на грудь не принимаю.
Я, естественно, был в гражданке, серый плащ и низко надвинутая шляпа, дочка на руках. Алла торжественно выступала на каблуках, ей неожиданно понравилось, а любые мои возражения по поводу габаритного несоответствия отметала с порога: ты сейчас — высотой с орбиту корабля «Восток», самый видный мужчина планеты, тебя не затмить.
Ну, ладно…
Родня нас встречала в полном составе, особенно комично смотрелся брат Аллы, затянутый в чёрный костюм совершенно взрослого покроя при галстуке и белой рубашке, сделавший раскормленного старшеклассника чем-то вроде уменьшенной модели секретаря парткома крупного завода. Держали какие-то пакеты с подарками, но подарки — ерунда, потому что это были близкие люди, искренне радующиеся встрече с нами и без всего этого звёздного флёра.
Официанты загодя сдвинули два стола, директор ресторана прибежал и лепетал в духе «что изволите». Пробило обеденное время, зал наполовину пуст, в нём сидели немногие посетители, в основном одинокие мужчины в компании графинчика водки или коньяку, на нас оборачивались, но никто пока не бросался с приставаниями, я выбрал правильное место.
И невольно вспомнил Юру Дергунова, гастроном в Чкалове, пропитанный запахом квашеной капусты из бочки, мой рассказ про Елисеевский гастроном в Москве, а также обещания, что когда-нибудь продовольственное изобилие Москвы обломится и нам. Стол вместил сёмгу, запеченного поросёнка с яблоком в пасти, икру чёрную, икру красную, осетрину, ветчину, буженину, словом, на несколько тысяч рублей, весь аванс от издательства «Детгиз» за участие в написании книжки для детей о человеке в космосе.
Деньги есть, еды завались, получена четырёхкомнатная квартира в ближнем Подмосковье, самая престижная машина у подъезда, все составляющие советского материального благополучия имеются. А друга нет. За возможность посидеть с ним за столом согласился бы отведать варёного баклана вместо заливного осетра.
За год подготовки к полёту скорешился с Нелюбовым, но столь близко, как с Юрой, с ним не сошёлся. С Гришей познакомились уже состоявшимися людьми, офицерами, женатыми, в Чкаловском авиаучилище был последний всплеск щенячьей холостяцкой молодости. Такое не забывается и не повторяется.
— Товарищи! — солидным тоном начал тесть, поднимая рюмку с водкой. — Я хочу выпить за здоровье своего зятя, Юрия Алексеевича Гагарина. Признаюсь, когда увидел его впервые, разочаровался дочкиным выбором, уж больно маленький, щуплый. Понимаю, как был не прав. У Юры сразу чувствовалась внутренняя сила, стержень настоящего советского человека, товарищи. Поэтому я хоть и был застигнут врасплох сообщением ТАСС о полёте первого лётчика-космонавта, мы ещё с женой сомневались, не однофамилец ли, но давно знал: ты, Юра, способен на многое. Здоровья тебе и счастья с моей дочкой!
Официоз из директора торга пёр изо всех щелей, он дважды бросил «товарищи» родственникам и свойственникам, но вот он такой, продукт эпохи. Далеко не худший, ближе к самым лучшим, хоть работников торговли здесь не очень любят.
Чокнулись, выпили, я только помочил водкой губы.
Потом говорил папа, благодарил за новый отдельный дом в Гжатске, выделенный им как родителям первого космонавта. А затем слово взяла благоверная, и до меня, наконец, дошло, что же витало в воздухе нашей квартиры, пока что старой двушки, но не высказывалось вслух.
— Юрочка! Я тебя очень люблю. И едва не умерла от страха, когда передали, что тебя занесло в тайгу, хоть поисковики ждали совсем в другом районе. Часы считала, а как сообщили — жив и доставлен в Свердловск, кричала от счастья, что ненормальная… Юра! Нам достаточно всего. Тебе дают полковничью должность. Обещай, что больше не полетишь в космос. Я не переживу.
— В отряде космонавтов набрана очередь на ближайшие два десятка полётов, ожидается ещё пополнение. Ты же в курсе. Я объявлен народным героем и национальным достоянием, примерно как Царь-пушка и Царь-колокол в одном лице. Кто меня пустит? Всё равно, дорогая, мне очень приятно слышать твои слова. Честное слово, когда мёрз в тайге и ждал вертолёт, думал о вас, тискал зайца и считал часы — когда вас увижу и обниму. Давай обниму ещё раз!
За столом аплодировали, снова наливали и пили, а я по глазам видел — не провёл. Она хотела принародной клятвы, что больше не буду проситься в небеса. Такую дать не мог.
Пока Алла переминалась во Внуково на каблуках в ожидании нашего самолёта, Первый секретарь изволил ей уделить внимание и поделился откровением: полёт опасный, мы вашего мужа провожали в космос как в последний путь. Капнул раскалённым оловом в открытую рану. Хорошо хоть уже все знали, что обошлось.
Веселье, тем не менее, продолжалось, народ выпил и осоловел, даже Женька, но тот больше от съеденного, ему по несовершеннолетству не наливали. Словом, шло обычное советское застолье, чуть более роскошное, чем у большинства, но я уверен, если бы сидели дома в Гжатске, рубали картоху с жареным салом под солёные огурцы и самогон, ничего бы принципиально не изменилось. Кстати, в Гжатск на выходные сгоняем, попарюсь в баньке с братьями и отцом, а если кого не узнаю на улице, то вполне объяснимо: звездун зазнался, ему простительно.
Наконец, нашёлся один из литераторов, без приглашения ввинтившийся в наше сообщество, молодой мужик моего возраста, но гораздо выше, с приметной бородавкой на левой скуле. На меня смотрел как на бога.
— Я посвятил вам свои вирши, Юрий Алексеевич!
Видимо, «виршей» он плодил много, потому что не помнил наизусть и шпарил по бумажке, что-то про «Поехали!..»
Хотел прогнать его сразу, но потом узнал: это же Роберт Рождественский! Его «Не думай о секундах свысока» знает вся страна, точнее — узнает, когда напишет, автор множества гениальных стихов, один из лучших в Советском Союзе. Возможно — и в постсоветской России никто его не превзошёл, на мой непрофессиональный вкус. Но тогда ещё не нашедший себя, отсюда странные метафоры в прочитанном опусе: космонавт в идеально чистом скафандре и космическом корабле сравнивается с замызганным кучером, у которого застряла солома в бороде.
Нет, обижать нельзя, у поэтов души ранимые. Пошлю подальше — обидится, начнёт терзаться, что непременно ударит по творчеству. Настоящий Гагарин стопроцентно вёл бы себя приветливо, я тоже постарался, лучше самого Рождественского зная, какой у поэта потенциал.
— Премного благодарен. Желаю творческих успехов. До свидания, товарищ.
Он долго тряс мне руку, потом откланялся, унося с собой вагон стихотворений про плавки, стройки и рекордные удои молока, к счастью, здесь не озвученных, мне хотелось, чтоб гжатские и оренбургские больше общались между собой.
