Косыгин хранил обычное скорбное выражение лица, словно объелся кислых лимонов. Брежнев смотрел вопросительно, вскинув пышные брови.

— Алексей Николаич! Леонид Ильич! Дома всё хорошо?

— Да, Никита Сергеевич, — аккуратно ответил Брежнев, Косыгин только кивнул.

— Значит, и впрямь хорошо. А я узнал, что мы правильно решили. Болгарские товарищи видят: американские стервецы и правда держат в Турции ракеты. Запустим гадам ежа в штаны! Едем. Президиум ждёт? Вот всем расскажу, как я их…

Кого и чем Никита Сергеевич уделал, оба высших партийных сановника не узнали, рассевшись по своим «чайкам». Впереди помчались гаишные «волги» с мигалками, за ними длинные чёрные лимузины, именуемые в простонародье «членовозами», и несколько обычных двадцать первых с сопровождающими лицами в штатском.

В Кремле генсек взбежал по ступенькам Сенатского дворца и сразу отправился в зал заседаний Президиума, даже не переодеваясь в рубашку и галстук. Под пиджаком у него белела вышитая косоворотка, подчёркивая «народность народного вождя».

Все собрались заранее, пустовали лишь места Косыгина и Брежнева, тут же принявшие в объятья кресел две высокопоставленные фигуры. Не успели они толком расположиться, как Хрущёв эффектно огорошил новостью: ракеты и правда в Турции!

Новость, если по правде, была не первой свежести. Фотографии этих ракет уже опубликовали турецкие и европейские газеты, советские перепечатали, заодно бескомпромиссно заклеймив американский империализм. Но только сейчас ракетную угрозу подтвердил самый главный авторитет — Первый секретарь Компартии Болгарии Тодор Живков, и прежняя информация получила, наконец, статус бесспорно истинной.

Хрущёв с превосходством поглядывал на подданных, прозрачно намекая: я вон каким важным делом занимаюсь, пока вы штаны просиживаете.

— Таким образом, товарищи, мы сегодня окончательно утвердим порядок отправки наших ракет на Кубу в ответ на агрессивные происки американцев. Родион Яковлевич, доложите.

Тучный министр обороны встал, привычно одёрнул китель и взял отпечатанный лист бумаги, без неё он говорил не очень.

— Генеральный штаб не согласен с военной целесообразностью развёртывания ракет в государстве с неустойчивым политическим режимом. Считаем правильным прежний курс в соответствии с идеей обеспечения неприемлемого ущерба врагу и с наращиванием присутствия подводных ракетоносцев у побережья возможного противника.

Последним человеком, кто смел хоть что-то возразить генсеку в этих стенах, был выскочка Гагарин, потребовавший доказательств слов Никиты Сергеевича. Слушая Малиновского, Хрущёв похолодел. Только сейчас осознал, насколько широко распространилась гагаринская зараза.

— Родион! Ты что — башкой звезданулся? — премьер добавил ещё пару непечатных выражений, звучащих совершенно неприлично в этом официальном месте.

Тот и не собирался оправдываться, опустившись в кресло, вместо него поднялся председатель КГБ.

— Мы только что услышали, товарищи, пример того, о чём нельзя больше молчать. О недостойном, неуважительном отношении Никиты Сергеевича к коллегам. Считаю, так продолжаться не может.

— Александр Николаевич, расскажите нам, чем же закончилась история с покушением на Гагарина. Год прошёл, а мы так и не знаем, — встрял Подгорный.

Хрущёв с ненавистью глянул на него, первого секретаря ЦК КПУ. Уж с украинского фланга никак не ожидал атаки, столько сделал для них, Крым подарил!

— Не могу ответить на ваш вопрос, Николай Викторович, — развёл руками Шелепин. — Все имеющиеся улики свидетельствуют, что заказчиком покушения выступил родной сын Первого секретаря Глеб Хрущёв, но Никита Сергеевич категорически запретил продолжать расследование, обвиняя, что Комитет госбезопасности копает лично под него.

— Хватит! — Хрущёв ляпнул ладонью по столу так, что руке стало больно. — Что, суки, сговорились?

Он смотрел на лица членов Президиума и прекрасно понимал, кто за него, но чувствует себя в меньшинстве и промолчит, кто просто держит нос по ветру и поворачивает в сторону «комсомольцев», то есть самого Шелепина, ранее возглавлявшего ВЛКСМ, и его сторонников. Спайка КГБ в лице Шелепина и армии в лице Малиновского означала практически непробиваемый альянс, а союзное милицейское министерство, третью силовую власть, Хрущёв сам разогнал и не мог к ней апеллировать.

По праву председательствующего пытался удержать ситуацию в руках, затыкал рот выступающим, даже метнулся к двери, но увидел, что два офицера КГБ из свиты Шелепина почему-то не ждут снаружи, а перегородили выход, стоя внутри.

Это было не просто заседание Президиума ЦК, а государственный переворот. Хрущёв намеревался править пожизненно и считал, что имеет все рычаги для этого. Почему — нет⁈

Невзирая на его протесты, выступили и другие ответственные товарищи, раскритиковав не только волюнтаристский стиль работы генсека, но и основные векторы его политики, включая ненужный конфликт с Китаем, просчёты в хозяйственной деятельности, военную реформу. Президиум единогласно решил: отстранить Хрущёва Никиту Сергеевича от должности Первого секретаря ЦК КПСС, в течение сегодняшнего дня созвать внеочередное заседание ЦК для утверждения на эту должность кандидатуры Шелепина Александра Николаевича, рекомендовать сместить Хрущёва с поста председателя Правительства СССР, на его место выдвинуть Косыгина Алексея Николаевича.

Выйдя из зала, экс-генсек, униженный и оплёванный, обнаружил, что исчезли пятеро его личных телохранителей из КГБ, сопровождать отставника взялись совершенно незнакомые ему субъекты, скорее конвой, чем бодигарды. Они крайне вежливо попросили обождать в Кремле, пока собирается кворум для заседания ЦК. И хотя по Уставу КПСС, а также по Конституции СССР его отстранение от власти в партии и правительстве должны утвердить коллегиальные органы, искушённый в кремлёвских игрищах Хрущёв понимал: всё кончено. Осталось надеяться, что Шелепин отпустит его с миром на пенсию, а не арестует, как схватили Берию в пятьдесят третьем.

В голове пульсировала догадка: Гагарин! Он точно приложил руку к произошедшему. Не простил покушение. Теперь, когда Глеб и Сергей лишены покровительства, выскочка поквитается со всеми Хрущёвыми.

Значит, нужно нанести упреждающий удар.

Конец первой книги