Что характерно, на лицах двух или трёх отсеянных читалось облегчение. За месяц, проведённый в институте, мы практически все ловили слухи или, по крайней мере, отголоски разговоров о неудачах и проблемах — как при полётах ракеты-носителя, отправившей на орбиту первые спутники и станцию к Луне, так и ранних пусках в космос геофизических ракет, о множестве несчастных собак, принявших в космосе мученическую смерть.

Подопытной собакой Павлова, обречённой на убой, вряд ли кто согласился бы стать.

В гостинице, недавно переполненной, стало малолюдно, я пожимал руки парням из других групп, немногочисленным счастливчикам. Вглядывался в лица Быковского, Волынова, Комарова, Леонова, Титова и других, кто войдёт в состав отряда космонавтов. В прошлой жизни был немного знаком только с Алексеем Леоновым, брал интервью и участвовал в нескольких пресс-конференциях с его участием, он — звезда, я лишь представлял армию журналистов, чьи фамилии практически никому ничего не говорят. Сейчас оказался с Леоновым наравне, он, ещё не лысый, но с наметившимся залысинами, вместе с нами, молодыми лётчиками, ожидал приговора Яздовского, а потом Королёва и Каманина о возможности покинуть Землю.

По пути в Луостари меня не отпускало радостное возбуждение. Аллу, как я понял, ровно в той же степени рвала на части тревога, мы немного не совпали в векторе чувств.

— Космос? — спросила она сразу после «здравствуй».

— Да, но на земле. Испытание в наземных условиях техники, предназначенной для космоса. Пилотируемый полёт — дело не завтрашнего дня. И не факт, что с моим участием.

Только тогда, после невинной лжи, был одарен супружниным поцелуем, скинул, наконец, верхнее обмундирование и прошёл в квартиру повидаться с Ксюшей. Наше семейное гнёздышко, где мы провели всего полтора года, успело стать домом, и вот я теперь смотрел на эти стены взглядом человека, скоро уезжающего и не намеренного когда-либо сюда вернуться.

Хуже всего, буквально через несколько месяцев дражайшая узнает, что я безбожно врал. Так или иначе устрою её в Москве в военную медицину, а там слухи поползут. Пусть наш сегодняшний с ней короткий диалог содержит сведения с двумя нулями, то есть грифом «Совершенно секретно», уберечь в тайне известное десяткам тысяч людей нереально.

Но постепенно привыкнет, что её муж — не просто лётчик, а лётчик-космонавт. Да, жуть. Но люди живут в состоянии тревожности годами, свыкаются с ним. Гагарин уцелел в космосе, не отравился из-за негодной системы очистки воздуха, не сгорел при нештатном входе «Востока» в атмосферу, не задохнулся в скафандре при неисправном клапане и не утонул в Волге. Зная об этих подводных камнях, справлюсь тем более.

На погоны капнула звезда старшего лейтенанта. Проставка по поводу звания слилась с прощанием. В полку нас провожали с помпой, перевод в Москву или Подмосковье считался лучшим вариантом для лётчика, правда — не в столь нежном возрасте, не в двадцать пять. В самом сердце Союза хорошо заканчивать карьеру и там оставаться, выходя на пенсию. Допустим, старлей вырос до капитана, а майорской вакантной должности нет, и поступает предложение, от которого невозможно отказаться: командиром эскадрильи где-нибудь на Камчатке. Собрались, поехали, там тоже климатические надбавки. Но никакой гарантии, что следующий перевод состоится в места обетованные. В общем, старожилы авиации за нашу семью радовались и тревожились одновременно.

Написал в Гжатск. Там, само собой, сообщение о переводе вызовет полный восторг, сможем видеться чаще, а встречи с московской роднёй больше не боялся после вполне успешного начала общения с самыми близкими.

Сильнее всего волновала неблагоустроенность. При всех проблемах Крайнего Севера, в военном городке мы жили в отдельной квартире. Вспоминая, как кандидатов разместили в гостинице около института точно шпроты в банке, прекрасно понимал, и жена знала: персональные апартаменты нас не ждут. Я, в отличие от неё, знал несколько больше, золотой дождь и всяческие иные блага обрушатся на космонавта номер один только через четырнадцать месяцев, мучительных в бытовом отношении для семьи с грудничком.

Наконец, я моментально лишаюсь всех северных льгот. Жена до выхода из декрета вообще не работает, доход семьи падает вдвое по сравнению с самыми тучными временами. Конечно, несколько десятков тысяч мы накопили и отложили, с голоду не помрём.

Вот такие мысли занимали кандидата в герои и первопроходцы, а отнюдь не возвышенные — как понесу знамя коммунизма к другим мирам. Алла видела, что моё настроение изменилось от приподнятого до озабоченного, когда в Мурманске пересели в поезд до Москвы.

— Милый, выдержим. Я — точно выдержу, спасибо, что вывез меня из полярной ночи. А там как-то образуется.

Сердце переполнялось нежностью к обеим девочкам. Всё же правильно, что предпочтение для кандидатов отдали семейным. Мы более ответственные.

Если ответственным можно назвать согласие на перевод для занятия делом, несущим смертельную опасность.

11

Маршал Константин Вершинин, Главнокомандующий ВВС СССР, скрыл неудовольствие, когда Титов осмелился спросить о расселении и прочих бытовых проблемах лётчиков, зачисленных в отряд космонавтов. Что-то неприятное проскользнуло во взгляде и исчезло. Меня, как и парней, земные проблемы волновали не менее космических. Семейные, с детьми, как можно отдаться на сто процентов сложному и опасному делу, когда по возвращении со службы первым делом слышишь от супруги: ну и где нам дальше жить?

Голова главкома — для великих идей, а не мелочей. Он, фигура в первой десятке руководителей Минобороны, для лётчиков вообще царь и бог, вызовом к нему подчеркнул чрезвычайную важность возложенной на космонавтов задачи, посему решать практические вопросы не намеревался. Оно-то и правильно, этим должны были озаботиться его подчинённые. Бросил Титову «разберёмся» и снова соскочил на глобальности.

О начальном периоде пребывания в Москве я читал у Гагарина в книге «Дорога в космос». Далеко не целиком её помню, он писал что-то вроде: «мы находились в идеальных условиях, всё у нас было, ничто не отвлекало от полюбившихся, интересных занятий». Сильно подозреваю, эти банальности начертаны литературным обработчиком мемуарных воспоминаний, поскольку не соответствуют более поздним откровенным публикациям. На самом деле лётчики, впервые в СССР утверждённые в должности «слушателей-космонавтов» Центра подготовки космонавтов ВВС, ютились в кошмарном бараке на Ленинградском шоссе недалеко от Ходынки, оставшемся от какой-то стройбригады. Он пустовал, им побрезговали даже бродяги. Я с некоторым угрызением совести вспоминал шуточки в адрес КЭЧ в Луостари и топорную мебель в офицерском доме, здесь вообще не было никакой! Подвезли только кровати с панцирными сетками, и то не хватало. Москва, мать твою, звонят колокола… Отопление — буржуйка, на дворе — середина марта и довольно холодно по ночам, днём около нуля, ветер свистел в щелях. Мы с Поповичем натаскали деревянные ящики, элементарно спёрли их из-под гастронома, вот так зарождалась советская космонавтика. Из украденного ящичного конструктора, Лего образца шестидесятого года, составили подобие стола и стульев. Кому-то, получившему распоряжение разместить новобранцев, было плевать не только на наш комфорт, но даже минимальные условия выживания. Космонавтов и их семьи должна согревать грандиозность предстоящей миссии.

В США подготовка команды астронавтов началась раньше, обитатели нашей ночлежки, разумеется, ничего не знали об их быте, в каких домах живут, на каких машинах гоняют и сколько сотен баксов получают еженедельно. Абыдна, да? А туда отбирались элитные лётчики с сохранением очень солидного денежного содержания, да и юг Соединённых Штатов гораздо теплее Москвы.

Так продолжалось до апреля. Дни были заполнены очень плотными теоретическими занятиями и снова медицинскими пытками. Но мысль одна и та же: не простудятся ли жена и дочь, не подхватят ли пневмонию.