Спустившись на снег, напоролся на очередное препятствие: а в какой, чёрт побери, стороне, спускаемый аппарат? Над головой верхушки сосен и брошенный парашют… Напрягшись, вспомнил, в какой стороне виднелось слабое солнечное пятно, из-под сосен едва различимое, шарик корабля в той стороне. Ладно, определил направление, вроде как правильное, и потопал, увязая в снегу по щиколотку, а то и по колено. Ветра нет, следы не заметёт, снег плотный, днём наверняка выше ноля, всё же апрель. Если в течение получаса не увижу подкопченную цель, вернусь назад и снова включу соображение.
Повезло. Спускаемый аппарат обнаружился, он был близко и достиг снега, основательно изодрав шёлк парашюта о деревья, вес корабля — несколько тонн.
Если опустить причитания на несправедливость жизни, подбросившей дополнительные невзгоды, меня обнаружили через несколько холодных часов. Теплозащитный комбинезон под тканью скафа выручил, но не совсем. Я наломал валежника, развёл огонь, использовав на растопку чистые листки бортового журнала, подкрепился пищевыми припасами, что не съел в космосе. Спалил много, тем не менее, как ни крутился у костра, подпрыгивая и приговаривая «надо меньше пить», вспоминая фильм «С лёгким паром», задубел, пока не услышал звук, в тот момент куда более прекрасный и желанный, чем «Времена года» Вивальди. Сначала едва различимый, надо мной разлился шум авиационных винтов. Я выскочил, начал скакать и орать. Вытащил из кабины пистоль и высадил все заряды в воздух. Вряд ли меня кто-то услышал, но освещённую костром оранжевую фигурку на снегу рассмотрели даже в сумерках.
Самолёт продолжал кружить, надвинулась ночь, вскоре к нему в дуэт добавились хлопки вертолётных лопастей, вниз ударил луч прожектора, упала верёвочная лестница. Наверно, должен был спуститься кто-то из спасателей, но у меня не хватило мочи ждать. Цепляясь неудобными перчатками скафандра за ступеньки, я взлетел наверх, у самого люка в плечи вцепились две пары рук и втянули внутрь. Один из парней спросил: космонавт? Хотелось буркнуть: нет, Пушкин, но второй оказался на порядок сообразительнее и без единого слова протянул флягу.
Чистый спирт прокатился огненным шаром до желудка и будто не остановился там, тёплая волна брызнула в окоченевшие ноги и в руки. Понимая, что нельзя прерываться на вдох-выдох, я опорожнил половину фляги, грамм, наверное, сто, потом уткнулся лицом в весьма душистый отворот тулупа спасателя, оттуда из глубины овечьей шерсти просипел:
— Запить-закусить есть?
— Сало с чёрным хлебом будешь?
Он ещё спрашивает!
Я умял шмат сала и краюху, снова попросил флягу и воды. Что было дальше — хоть убей не помню, в Свердловск привезли тело первого космонавта — живое, но не реагирующее на раздражители по причине очень крепкого сна.
Когда проснулся не в вертолёте, а в чистой постели, раздетый донага и обмытый чьими-то заботливыми руками словно труп перед похоронами (да, не самое весёлое сравнение), как заново вернулся на свет божий. Кто-то протирал мне лицо влажной салфеткой. Те же или другие руки немедленно протянули гранёный стакан с холодной водой, русский человек в курсе, что нужно восставшему из небытия после целой фляги чистейшего спирта. Бесконечно правы Каманин и Королёв, что отбирали в отряд космонавтов самых здоровых парней в СССР, хилый, столько приняв, вряд ли бы выжил и своей смертью смазал эффект первого полёта в космос.
Нас тренировали на многое, но не на стойкость к горячительному, организм не натаскан расщеплять этиловый спирт. Сто — сто пятьдесят грамм вырубили вчистую, особенно после стресса, сейчас не без труда осмотрелся. Перегар, наверное, на гектар.
— Где скафандр? На бедре спрятан плюшевый заяц дочери! Найдите мою одежду.
Возможно, окружившие койку незнакомые люди, чьи радостные улыбки слегка привяли, ожидали от космического дебютанта иных слов, приличествующих торжественности момента. Неудобняк… Виноват, не то сморозил.
— Юрий Алексеевич! Я — Кириленко Андрей Павлович, первый секретарь Свердловского обкома КПСС. Сердечно приветствую вас на нашей земле. Будьте спокойны, все ваши вещи в полной сохранности.
Это был благообразный седой мужчина с очень цепким взглядом. Вспомнил его, весьма влиятельная фигура в ближайшем будущем, член ЦК КПСС, один из ключевых фигурантов смещения Хрущёва, что против моих планов. Но пока не до него.
Вежливо и в то же время достаточно настойчиво партчиновника оттеснил офицер из Института авиационной и космической медицины, единственное знакомое лицо.
— Товарищи! Первому космонавту СССР нужен покой и тщательный медицинский осмотр. Как себя чувствуете, товарищ майор?
— Лейтенант… Старшой я… — почему-то спародировал Лёлика-Папанова из фильма «Бриллиантовая рука», соображалка работала туго.
— Вам присвоено воинское звание майора. Правда, пока спасатели не подняли вас на борт вертолёта, весь Советский Союз терзался — живому или посмертно.
Алла точно сходила с ума!
— Служу Советскому Союзу! Супчику бы…
Я, наконец, поднялся с койки.
— Как самочувствие, товарищ майор? — снова спросил военврач.
— Хорошо знакомое каждому состояние «после вчерашнего». Подмёрз в тайге. Да и стресс снимал.
Присутствующие снова заулыбались, словно не было неуместных слов про плюшевого зайца, произнёс их спросонья и не въехав в ситуацию, стыдоба-то какая.
— А после полёта?
— Да чего там, всего полтора часа в космосе, считай — лёгкая экскурсия. Никаких проблем. Как к тёще на блины съездил.
Кириленко зааплодировал, остальные подхватили, потом меня оставили с московским медиком наедине.
— Я вас осматривал, пока вы, гм, отдыхали. Следов обморожения не нашёл. Давайте осмотрю ещё раз. Зрачки, рефлексы.
— Прошу извинить. Рефлекс пописать точно работает. Потом сделаю всё, что необходимо. Где тут…
— Да, я сам должен был предусмотреть. Сейчас проведу. Если не возражаете, дуйте в баночку.
Осмотр был краткий, врач взял у меня анализ крови. Сколько там промилле?
Опять пристал с расспросами.
— Всё нормально?
— Более чем. Перегрузки, вибрации и прочие прелести на тренировках были куда хуже, чем пришлось пережить во время полёта. А вот оказаться среди тайги на холодрыге, это действительно испытание.
— Надеюсь, вы найдёте правильные слова, рассказывая журналистам о полёте и приземлении.
Об этом предупредил и Каманин, примчавшийся на Урал. Я как раз позавтракал, нацепил подаренный от имени обкома синий спортивный костюм и кеды. Скаф, говорят, изрядно подкоптился во время многочасовых плясок у костра и требовал восстановления товарного вида. Зайца вернули.
Иностранные журналисты на первой пресс-конференции не присутствовали, меня радостно приветствовали представители центральных и местных газет, слепили прожектора, суетились операторы за стационарными массивными, как гиперболоид инженера Гарина, телевизионными камерами и стрекочущими кинокамерами.
— Здравствуйте, товарищи. Сразу скажу: прошу не преувеличивать мою роль и заслуги. Полёт в космос обеспечили Коммунистическая партия Советского Союза и Советское Правительство, выделившие необходимые средства гениальным отечественным учёным и конструкторам, первыми в мире решившим грандиозную задачу. Любой опытный пилот, беззаветно преданный Родине и прошедший необходимую выучку, справился бы не хуже.
Это была заготовка. Дальше пришлось импровизировать. Само собой, люди передо мной доверенные и проверенные, ни слова не уйдёт в эфир сверх того, что сочтут возможным распространить идеологи и цензоры.
— Почему вы приземлились к востоку от Уральских гор?
— Приземление произошло в заданном районе. Ради безопасности нашей целью ставилось завершение экспедиции как можно дальше от населённых пунктов.
— Что вы чувствовали в полёте?
— Перегрузки, невесомость. Удовлетворение, что сложнейшая аппаратура работает в штатном режиме. А самое главное — что мечта осуществляется, не только моя, но и миллионов наших граждан, верящих, что советские наука и техника опережают западных конкурентов, — я на секунду задумался, выходя за пределы заготовок, но всё же добавил: — Не так давно звучал лозунг «догнать и перегнать Америку». Теперь пусть американцы пробуют догнать, гм, если, конечно, у них что-то получится.
