Он Уилла Смита не видел. На чернокожем фоне белые зубы смотрятся ещё эффектнее. Пусть жалеют, что Каманин не нашёл для полёта чистокровного русского негра.

Поэтому меня, предупреждённого Королёвым и обременённого послезнанием, новость не удивила. Я, тем не менее, сиял как начищенный юбилейный рубль, изображая радостную неожиданность, Титов смолчал, но по лицу отлично видно: едва сдержал разочарованно-ругательный возглас. Гриша, понимающий свой минус в виде избыточного роста и веса, да и зачисленный в первую шестёрку позже нас, хранил покер-фейс, никогда в жизни в покер не игравший. Конечно, в глубине души надеялся и он, несмотря на очередные сообщения о неудачных запусках.

Четвёртого февраля на орбите появился «великий немой». Телеграфное агентство Советского Союза гордо заявило о запуске очередного тяжёлого спутника, но что-то никто не смог уловить от него никаких сигналов. Это болталась в ближнем космосе межпланетная станция, предназначенная для отправки на Венеру, но задержавшаяся у Земли из-за отказа ступени ракеты-носителя. Антенны не развернулись, спрятанные под обтекателем, оттого восьмитонный кирпич не подавал признаков жизни. Двенадцатого февраля к Венере отправилась следующая, предназначенная доставить вымпел СССР на поверхность, через неделю с ней пропала связь, а станция промахнулась тысяч на сто километров.

Сообщения в прессе о таких беспилотных запусках уже не вызывали особого ажиотажа. Человеку, далёкому от космонавтики, шестьдесят первый год запомнится первыми пилотируемыми полётами, остальное не отложилось. На самом деле советская космическая индустрия развивала сразу несколько программ, хотелось объять необъятное: запустить автоматические аппараты к Луне, Венере и Марсу. В чём-то разработки пересекались, но распыление сил неизбежно шло в минус каждому проекту.

А наша первая тройка знала, сколько критических неисправностей обнаруживается едва ли не во время каждого полёта. И неизбежно что-то прибавится в пилотируемом.

Тренировки пилотов космических кораблей, тем не менее, не прерывались. Остальной отряд космонавтов продолжал занятия, уже не нацеливаясь на попадание в стартовую тройку. И явно расчёт для них уже был не на тот «Восток», что готовился мне, а с какими-то усовершенствованиями. Я в своё время отсидел сурдокамеру при нормальном давлении, выдержал её сравнительно легко, хоть и без малейшей радости от слишком спокойного времяпровождения. Наша вторая смена мучилась в сурдобарокамере — тишина при сниженном давлении и повышенном содержании кислорода. Именно там случилась беда.

Надо сказать, камера пыток по рабочему объёму напоминала корабль «Восток», в котором чуть более кубометра свободного пространства, остальное заставлено аппаратурой. Очень, очень мало. А как представил, что из этой каморки, выбросив катапультируемое кресло, Королёв сделает трёхместный «Восход», это вообще издевательство над здравым смыслом. Но Хрущёв требовал, чтоб в Советском Союзе впервые в мире взлетел многоместный пилотируемый аппарат, лучше бы педалировал лунную программу.

И вот, затиснутый в капсуле сурдобарокамеры, Валик Бондаренко провёл в тишине и изоляции около десяти суток. Наверно, чуть снизилась внимательность к происходящему. У него там имелась электроплитка для разогрева пищи, причём — с открытой спиралью. Не знаю, какой гений был ответственен за эту часть экспериментов и испытаний, но открытая спираль, раскалённая до сотен градусов и помещённая в атмосферу с сорокапроцентным содержанием кислорода — уму непостижимая дурость. По основной версии, Валентин уронил туда ватку, смоченную в спирте, она использовалась для протирания кожи в местах крепления датчиков. Вата и спирт вспыхнули, огонь в кислородной атмосфере взметнулся факелом, занялся тренировочный костюм. Поскольку давление в камере ниже, чем в окружающей среде, а люк открывался наружу, быстро парня вытащить не смогли, Валентин получил ожоги, несовместимые с жизнью.

О катастрофе я узнал, находясь в Зелёном-Звёздном городке. Нам дали «волгу», и мы с Титовым помчались в госпиталь имени Бурденко, где обожжённого пытались спасти.

Я просидел около часа возле его кровати, Бондаренко был перемотан бинтами с ног до макушки, остались лишь щели для глаз и губ. Довольно долго сохранял сознание, мы с Германом увещевали его: да, ближайшие полёты тебе не светят, но поправишься, ещё молодой, вернёшься в строй, космос никуда от тебя не убежит… Знал, что лгу, жить парню оставалось всего ничего, Титов наверняка тоже догадывался, подыгрывал мне, а лицо выдавало истинное состояние души. Наконец, пришла Аня, жена Валентина, мы деликатно удалились, но остались в госпитале. Вскоре наш товарищ впал в беспамятство и умер. Ему было всего двадцать четыре.

Остаток дня прошёл как в тумане.

Заходя в подъезд, я мысленно перебирал варианты и контраргументы, если Алла устроит мне разбор полётов. Её восточная кровь, наделившая женщину упрямством, никак не компенсировалась восточным воспитанием в покорности мужу, Гульнара и Марат вырастили её по-советски уверенной в себе. Порой побаивался, вдруг намешает мне в ужин что-то эдакое, и меня снимут с полёта, дристуны в космосе не нужны.

Не успел зайти в квартиру, меня нагнал водитель Королёва и велел спуститься к Главному в машину. Честное слово, в этот час не горел желанием ни слушать нотации благоверной, ни душещипательные откровения Сергея Павловича, но что поделаешь?

В салоне «чайки» стояло тепло от работающего двигателя, а главный ракетчик СССР ничуть не стремился считаться с моими желаниями. Спросил, едва поздоровались:

— Откуда ты знал про пожар с Бондаренко?

— Так днём сообщили, Сергей Павлович. Мы с Титовым услышали и тотчас…

— Брось! — сердито перебил он. — Ты месяц назад говорил мне, что тренинги в сурдобарокамере опасны.

— Конечно. Обещали передать кому следует, потому что не вы лично отвечаете за нашу подготовку.

— Передал. Сам видишь, как прислушались. Но ты увиливаешь от ответа на прямой вопрос: откуда знал заранее.

— Не я один обратил внимание. Температура спирали плитки выше порога возгорания распространённых горючих материалов. Что угодно на неё упади — бумажка, карандаш, кусок хлеба, и факел обеспечен. Что в ловушку вляпается именно Валентин, угадать было невозможно. Я — человек военный, сообщил вам, Карпову и товарищу Каманину о вероятности ЧП. Прыгать и размахивать руками: не пускайте никого в камеру? Меня не только из отряда космонавтов — из ВВС попросят. Как ненормального.

Королёв сосредоточенно думал.

— Я знаю наизусть ваши личные дела, твои, Титова и Нелюбова. Не представляешь, до чего докопались. Даже факт, что ты в пятьдесят седьмом бросил девушку из медицинского училища, на которой обещал жениться, в твоих бумагах отражён как негативный и вызывающий сомнения в верности.

— Она сама…

— Не будем копаться в твоих юношеских амурах. Я вижу, психологи просмотрели главное. На поверхности Гагарин вот такой — весь на виду и нараспашку, улыбка до ушей, энергия через край, где надо идти — бежишь и других увлекаешь.

— Так точно.

— А второе дно не рассмотрели. Твои прожекты про Луну. Пророчества, что у нас всего восемь лет в запасе.

— Уже семь.

Он гневно сверкнул очами. Не понравилось, что я вставил пять копеек.

— Но как ты объяснишь, что предсказал выбор в пользу Шепарда? Наши предполагали, что первым назовут Гриссома, вторым предполагали Гленна, намного более информированные люди. Признавайся, ты что-то скрываешь?

Я пожал плечами. В жёсткой шинели, не располагающей к такому жесту, уместнее — пожал погонами.

— Знаете же, Сергей Павлович, как у лётчиков работает интуиция? Мозги получают море информации. Далеко не вся она перерабатывается словесно. Я, например, никогда не вёл внутри себя разговоры «а не тот ли изгиб берега приведёт меня к базе». Бывает, всё внизу затянуто туманом, видишь только смутный фрагмент рельефа, и вдруг накатывает уверенность: сейчас откроется Печенгская губа, её пройдёшь — и прямая дорога к аэродрому. Так и с американцами. Газеты читал, слухов много разных ходило. Как-то задумался и понял, что именно он — главный кандидат. А как пришёл к такому выводу, не знаю, подсознательно, наверно.