Когда зарулил на стоянку, Самарин, наконец, нарушил молчание.

— Сколько у тебя налёт на реактивных, курсант?

— Четверть часа, товарищ капитан. С вами.

Ложь была настолько очевидной, что инструктор покрыл меня матом.

— Виноват, товарищ капитан. У папы свой МиГ-17 в гараже. Когда самому недосуг, мне давал погонять.

— Ты ещё и зубоскалишь! Ну, гляди. Хоть одна промашка — выживу из училища.

Технарь прислонил лесенку к фюзеляжу, я отстегнул ремни, отключил шлемофон от сети, уложил маску… и на минуту замер на месте, не в силах покинуть кокпит. Потом шлёпнул по ручке и пообещал самолёту: мы ещё с тобой поднимемся к облакам, дружище.

— Представь, какой, бл… нахалюга! — распинался на земле инструктор, куривший в компании двух мужиков в лётных куртках и без знаков различия. — Хотел похвалить его, спросил — где так научился, а он, макака драная, острить вздумал. У папы дома МиГ-17 в гараже, даёт покататься!

Собеседники Самарина дружно заржали, не поддержав его возмущение, хихикнули и курсанты, ожидавшие очереди на вылет. Капитан выбрал следующую жертву и повелительно указал на самолёт. Полезай, мол, на тебе отыграюсь.

Отлетались все. И только тогда взвод стал эскадрильей — не формально, а на деле.

Позже Самарин сменил гнев на милость, странно сердиться на ученика, выполняющего задания лучше всех. С нами занимались и другие инструкторы, самолёт оставался тот же, закреплённый за взводом. Очень выносливая машинка. Когда вышел ресурс двигателя, я был свидетелем его замены, довольно занимательная операция. Технари подвели тележку под хвост, раскрутили болты, отсоединили коммуникации, и вся задняя часть, вплоть до корня крыла, уехала назад, остался странный огрызок с торчащей трубой двигателя, опутанного трубопроводами. Как будто двустволку разломили пополам, приклад с УСМ отдельно, ствол отдельно. И уже наутро МиГ ревел новым движком, что-то в нём регулировали, шаманили.

Без преувеличений, я был готов к самостоятельным вылетам, для этого на аэродроме стояли одноместные МиГ-15бис и МиГ-17. Но требовалось выполнить всю предписанную программу с инструктором: полёт в зону, основы верхнего пилотажа (до высшего пока рано), стрельбы. Осваивая заново эту машину, важно было почувствовать индивидуальные особенности планера, особенно характерные для ранних серий, а именно — жёсткость крыла. При определённых режимах, особенно на крутых виражах и при энергичном перекладывании ручки плоскость скручивалась, из-за чего увеличивался крен, как бы ни пытался элеронами выровнять его в противоположную сторону. Этому хорошо известному явлению придумали название — «валёжка», и лучшим лекарством против неё было не загонять МиГ в условия, при которых она проявляется. Тем более курсантов-новичков не просили «делать вещи», до экстремального боевого пилотирования оставалось ещё ох как далеко. Не насилуя запас прочности планера, я довольно быстро «договорился» с летающей учебной партой: не предпринимаю резких движений, приводящих к валёжке, а самолёт не подвергает меня и инструктора лишним стрессам.

Так пронеслись апрель и первая декада мая, резко потеплело, отчего жизнь в палатках перестала казаться столь суровой. Зато перед вылетом, в меховой куртке и унтах, высотный противоперегрузочный костюм не полагался, я пропотел насквозь.

Самолёту, наверно, тоже было жарко, и он отмочил фортель, из-за которого я мог потерять всё. По крайней мере — карьеру лётчика, а с ней и лётчика-космонавта.

Полёт по заданному маршруту. До авиабазы около десятка километров, когда старший лейтенант Шевкунов, мой пассажир-инструктор в данном полёте, сообщил по внутреннему переговорному устройству:

— Давление топлива — ноль. Сейчас двигатель обрежет. Приготовиться покинуть самолёт.

Покинуть — это убить его. А что возразить, на моём приборном щитке вместо этого важного прибора белеет только картонная заплатка. Всё же попробовал:

— Товарищ старший лейтенант! Тяга нормальная. Может — датчик барахлит? В крайнем случае, сядем в степи.

— Ты — идиот! Степь только с высоты ровная. Не имею права рисковать жизнью курсанта.

Он связался с базой, доложил про сигнал отказа топливной системы двигателя, получил добро принимать решение самостоятельно, исходя из обстоятельств. Учитывая, что в прошлом году один борт разбился вместе с курсантом и инструктором, я был уверен, что решение уже принято и изменяться не будет.

— Снижайся до двух тысяч и до двухсот восьмидесяти.

МиГ-15 без выпущенных посадочных щитков уверенно держится на крыле на двухстах двадцати, если ниже — предупреждает пилота короткой нервной дрожью перед тем, как потерять скорость и свалиться в штопор, тогда несётся к земле как метеор, за два витка теряя тысяч пять высоты. В общем, лейтенант ну совсем не хотел рисковать, заказав для катапультирования и высоту, и скорость с хорошим запасом. Я исполнил, взяв курс на Чебеньки, чтоб машине, посланной за нами, ехать ближе.

По правилам после отстрела фонаря кабины первым катапультируется инструктор, за ним сразу же обучаемый, что и проделал старлей, ещё раз наказав немедленно покинуть борт и мне. Но я сделал то, что в любой армии карается всеми возможными способами — проигнорировал приказ.

Когда улетел пассажир, почувствовал мелкую дрожь. Аэродинамика малость нарушилась, на месте кресла инструктора бушевали завихрения, встряхивая самолёт. В остальном ничего не изменилось.

— Ангара-один, я — Енисей-три. Инструктор покинул самолёт. Двигатель работает штатно, все системы самолёта исправны. Разрешите посадку.

Обычно вышка отвечает сразу. Видно, такого рапорта ни один руководитель полётов в Чебеньках не получал. Если такое вообще случалось в советских ВВС. Пауза длилась больше минуты, хватившей на выполнение последнего разворота. Самолёт вышел на глиссаду, нацелившись воздухозаборником в створ полосы.

Я мысленно успокаивал его как живое существо: не бойся, я тебя сберегу и не брошу, сядем!

— Енисей-три, доложить высоту и скорость полёта.

Прорезались, наконец…

— Ангара-один, высота сто тридцать, скорость двести сорок, шасси и щитки выпущены. Двигатель работает идеально, машина в порядке.

— Посадку разрешаю.

Сел без проблем и припарковался на стоянке, прекрасно понимая, что настоящие проблемы начнутся на земле. Случилось ЧП, а в авиации ЧП без виновника не бывает. Если не найдут виновного — назначат. По большому счёту, у командира учебного полка и начальника училища довольно однозначный выбор: принести в жертву меня, желторотика-курсанта, пославшего нах командира во время вылета, но спасшего ценный воздушный агрегат, или старлея, едва тот агрегат не угробившего, но имевшего формальное основание для отмазки. Поскольку сакральная миссия будущего космонавта номер один ещё никому не очевидна, шестое чувство, прочно разместившееся в заднице, с высокой степенью уверенности подсказало, что жертвой изберут не Шевкунова.

Ой, что творилось… Старлей, привезённый из степи, дай ему такое право, вытащил бы табельный ствол и меня пристрелил. Остальные инструкторы смотрели волком из профессиональной солидарности, Самарин прошипел «отлетался, макака драная», но были и сочувствующие взгляды офицеров.

После обеда примчался начальник училища, со свирепым видом выслушал доклад начальника курса. Комполка выгораживал старлея. Как водится, подключились особисты. Десятки офицеров принялись строчить рапорта по главному армейскому принципу: чем больше бумаги, тем чище попа.

Разбор полётов до самого вечера не принёс окончательных выводов, а на вечер назначили открытое партийное собрание авиаполка с участием курсантов. То есть всех комсомольцев тоже, комсомольский билет непременно имеется у каждого третьекурсника или молодого офицера.

По причине многочисленности сборища, больше сотни человек, а также отсутствия подходящих стационарных помещений, втиснулись в палатку-столовую, из которой наряд удалил столы.

— Поступило предложение рассмотреть персональное дело комсомольца Гагарина, третий курс, первый взвод, — объявил полковой замполит. — Кто желает выступить?