К счастью, никто не останавливает нас, чтобы поздравить или побеседовать, и они доводят меня до гостиной. Агна по-прежнему здесь, с чайником, полным травяного отвара. Я выпиваю половину чашки мелкими глотками. Комната перестает вращаться и медленно останавливается.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Мирез.

– Хорошо, просто немного закружилась голова. Наверное, это из-за танцев. Сейчас все хорошо.

Мирез всматривается в мое лицо, но, видимо, не находит в нем признаков для волнения. Харун кладет руку ему на плечо, привлекая к себе внимание.

– Я бы хотел побыть немного наедине со своей женой, – твердым голосом произносит Харун.

Мирез кивает и выходит. Агна уже выскользнула из гостиной незамеченной, и мы остаемся в комнате одни. Харун садится в кресло напротив и опускает руки на колени.

– Ты правда хорошо себя чувствуешь? Я заметил, что ты отвечаешь так словно по привычке, – его карие глаза блуждают по моему лицу.

Я знаю, что обычно случается в самом конце свадебного дня, пускай наш и был весьма коротким, но только так можно закрепить наш союз, в противном случае брак могут признать недействительным. Но я боюсь спросить, язык не шевелится, и я лишь шумно выдыхаю и чувствую, как краска приливает к лицу.

– Тизерия, ты можешь сказать мне правду. Я не могу пропустить этот момент… Если вдруг тебе станет хуже.

Я опускаю голову и смотрю на свои руки, которые по-прежнему сжимают остывшую чашку. Желудок сжимается.

– Я не уверена, что мне хватит сил.

Я говорю это так тихо, буквально выдыхаю из себя. И хотя для вампирского слуха это не проблема, Харун все равно переспрашивает, и я повторяю свои слова.

– Нет, Тизерия, я услышал тебя. Я просто не понимаю, о чем…

Он замолкает, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть на него. У Харуна такое растерянное выражение лица, что я отвожу глаза. Шея и уши горят.

– Тизерия, этого не будет, – отрезает он.

Я хмурю брови. Теперь я растеряна. Неужели Харун согласился на этот брак исключительно из-за жалости? Но разве я сама не пошла на это ради спасения своей жизни? Все внутри обрывается. Избежать смерти может мне и удалось, но вот обмануть надежду – нет. Особенно когда карие глаза полны беспокойства.

– Не тогда, когда ты человек, – продолжает Харун. – Особенно такой хрупкий. Это слишком опасно. Я могу убить тебя. Боюсь, этот брачный союз создавался не для того, чтобы сократить твою жизнь. Не думаю, что несколько дней сыграют большой роли.

Я отвожу взгляд. Чувствую себя так неловко, что готова провалиться сквозь землю.

– Тизерия, я говорил это не для того, чтобы смутить или обидеть тебя. Мне нужно знать, если тебе станет хуже, потому что я не хочу пропустить тот момент, когда я обязан буду тебя спасти. Поэтому прошу, будь честна со мной.

– Хорошо, – отвечаю я. – Сейчас я правда в порядке.

– Хочешь вернуться?

– Я обещала один танец брату.

– Не думаю, что танцы – это хорошая идея.

– Я обещала, – настаиваю я. – Я буду очень осторожной, и, если понадобится, сразу позову вас.

– Не нужно обращаться ко мне на вы, прошу, – смеется Харун. – Это только все усложняет.

Он поднимается на ноги, я встаю с дивана, но Харун не успевает даже дойти до меня, как начинает кружиться моя голова, и комната плывет. Лицо Харуна теряется среди этого водоворота, и я слышу его взволнованный голос.

– Мне нехорошо, – говорю я, как он и просил.

Руки Харуна подхватывают меня. В глазах темнеет, и мир гаснет.

– Моя маленькая Тизерия, – слышу я ласковый голос, и мягкие прохладные пальцы нежно касаются моей горячей щеки.

Я с трудом открываю глаза. В комнате царит полумрак, лишь свет от горевших в камине дров и одинокая свеча освещают комнату. Тяжелые шторы плотно закрыты, я не знаю, ночь сейчас, вечер или раннее утро.

Все тело ноет, и я опускаю тяжелые веки. Каждая кость в моем теле дает о себе знать. Я мечтаю скорее вернуться в сон и освободиться от невыносимой боли.

– Тизерия, – вновь зовет меня мягкий голос брата. – Тебе нужно выпить это.

Я моргаю несколько раз, привыкая к тусклому свету. Мирез сидит на краю постели, держа в руке чашку. Шумно выдохнув, я киваю. Мирез улыбается и помогает мне сесть. Мелкими глотками я опустошаю чашку и откидываюсь на подушки.

– Отдыхай, я навещу тебя вечером, – Мирез ласково гладит мою ладонь.

Он поправляет подушки и натягивает одеяло до подбородка, затем тихо выходит из комнаты.

Свеча рисует светом узор на потолке. Капли бегут из глаз по вискам. От настоя, что принес брат, боль немного ослабевает. Мышцы расслабляются, и мягкие объятья сна манят меня к себе. Перед тем как окончательно скользнуть в небытие, я на мгновение чувствую себя здоровой.

Сон мой неспокоен, я просыпаюсь и вновь проваливаюсь в темноту. Очнувшись, я едва могу открыть глаза. В меня вливают очередную порцию горького настоя, после чего я вновь засыпаю.

Мне снится мама, она зовет, протягивая руки. Холодный пот выступает на коже, рубашка противно липнет к телу, а ноги путаются в простынях. Тело знобит, и я перестаю различать реальность.

Я балансирую между сном и бодрствованием, не в силах удержаться за какое-то одно состояние. Приходят люди, поят меня отварами, что-то говорят, но я не могу разобрать их слов, в голове все гудит, и я опять проваливаюсь в темноту. Из сна меня выдергивает напряженный голос. Вынырнув из небытия, я прислушиваюсь. В комнате кто-то тихо спорит.

– Ей уже ничего не помогает. Она либо спит, либо бредит, либо стонет от боли, – слышу я знакомый голос, но никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.

Вновь цепкие пальцы боли тащат меня к себе. Я пытаюсь открыть глаза, хочу удержаться в сознании, понять, что происходит вокруг, но тьма уже затуманивает разум, тянет к себе, предлагая мне самое желанное – спокойствие, и я поддаюсь.

Не знаю, сколько проходит времени, я давно потеряла ему счет. Ледяные руки сжимают мое плечо. Я чувствую холод даже через рубашку. Неужели у меня такой сильный жар? Я собираюсь с силами, чтобы открыть глаза или сказать что-то важное брату, но мысли путаются, а во рту все пересохло так, что язык отказывается шевелиться.

Мягкие холодные губы касаются моего запястья. Я начинаю сомневаться, что это был Мирез. Я хочу одернуть руку, но меня держат крепко. Прикосновение такое нежное, что я отбрасываю все мысли. Я цепляюсь за это приятное ощущение. Оно длится лишь секунду, пока острые зубы не прокалывают кожу. Возможно, я слишком привыкла к боли, либо холодные губы так манят меня, что я не замечаю неприятного покалывания на коже.

Рука начинает гореть. Жар от нее поднимается все выше, к плечу и шее. А затем боль накрывает меня с головой. Я кричу, но самого крика не слышу. Оглушительная тишина обрушивается на меня. Ощущение, что я нырнула в раскаленные угли, не покидает меня.

Тело сжимается в тугой комок. Перед глазами сверкают красные круги и желтые звезды, а затем все гаснет.

Внутри королевский замок ничуть не изменился за прошедшие восемь лет. Для тринадцатилетней меня все здесь было роскошным и величественным. Таким же оно и осталось. Война коснулась всего Грагоса, но не тронула замок.

Каменные ступени тщательно вымыты. Над широкой лестницей, как и прежде, большую часть стены занимает гобелен с гербом Грагоса. На синем фоне изображена желтая звезда, внутри которой находится оранжевое солнце. В гарнизоне этот рисунок украшает тысячи щитов.

Я шагаю за двумя королевскими стражниками. Они ведут меня по длинному коридору, в конце которого находится кабинет моего отца.

Здесь царит полумрак. Я игнорирую наползающие волны страха, стягивающие желудок в тугой комок. Через редкие маленькие окна, расположившиеся почти под самым потолком, поступает мало света, а большая часть ламп не зажжена. Сюда последствия войны все-таки успели добраться.

Я вхожу в кабинет одна, стражники остаются за дверью. Интересно, король так уверен в своих силах или не доверяет гвардейцам, раз не боится остаться с наемницей наедине.