Мальчишка быстро заморгал, чтобы вернуть слёзы обратно.

– Я ударил Генку камнем, чтобы тот перестал обзывать меня и моего папу предателями! Мы – не предатели! Мой папа – не предатель! Это какая-то ошибка, слышите? Он уже сегодня будет дома! Поверьте мне!

– Вопрос закрыт, Онисин. В стенах музыкальной школы руки распускать нельзя.

Если бы только для Валентина Романовича было так просто закрыть эту малоприятную тему… Он чуть смягчился и обречённо сказал:

– Я не могу поступить иначе, Онисин. Ты должен понять, что враг народа – это… серьёзное дело, – Гончаров едва не сказал вслух, что даже невинный посторонний может расплатиться смертью за разговор с врагом народа.

Директор направился к шкафу, покопался в книгах и тетрадях. Кирилл дрожал, как последняя струна разбитого пианино, словно обречённый на смерть перед расстрелом.

– Ты, главное, репетируй, Кирилл. Всё у тебя получится.

Валентин Романович медленно вернулся к столу и бросил на него пару толстых нотных тетрадей.

– Возьми, – объявил он.

По телу Кирилла пробежали мурашки. Мальчик неохотно взял тетради.

– Продолжай учиться самостоятельно, музыку не забрасывай.

Онисин промолчал. Директор протянул ему руку, и мальчишка слабо её пожал.

Вот и всё. Кирилл, горюя и уже тоскуя по музыкальной школе, покинул её. Всё утро он боялся расплакаться, но когда вернулся домой, то слёзы вдруг хлынули ливнем из его глаз. Ребёнок чувствовал себя ужасно, но всё-таки заставил себя снять обувь и осторожно опустить портфель на пол, еле слышно всхлипнув при этом.

– Сынок, с тобой всё в порядке? – слабым, тонущим где-то в районе гостиной голосом спросила его мать.

Сын ей не ответил. Склонив голову и пряча ровные дорожки слёз, струящихся по щекам, он удалился в детскую.

Нет, заглядывать в неё ни Светлана Матвеевна, ни Георгий не решались. Они догадывались: то, что произошло в школе с Кириллом, было из-за ареста Андрея Сергеевича.

«И почему дети должны расплачиваться за ошибки родителей?» – тревожилась мать.

Во время обыска энкавэдэшники выкинули на пол вещи, в которых находилась вся история семьи Онисиных, и теперь Светлана Матвеевна суетилась, пытаясь навести порядок, вернуть на свои места посуду, постельное бельё, одежду, книги.

Стоя на стуле, она обернулась и украдкой взглянула на угрюмого Георгия, стоящего в дверном проёме комнаты, а затем живо потянулась к антресоли шкафа, положив туда стопку аккуратно сложенной и отутюженной одежды мужа.

Со вчерашнего вечера они все почти не разговаривали друг с другом. Но много думали. И мысли были страшные: они повисли над квартирой, будто чёрные тучи, готовые лопнуть и разразиться проливным дождём.

Георгий сосредоточился на лице матери и без комка в горле, но с хрипотой прилежно произнёс:

– Мама…

– Да, сынок.

Георгий помедлил.

– Пообещай, что мы сходим к папе.

Светлана Матвеевна старалась объяснить Георгию, что им в милицию лучше не ходить:

– Послушай-ка, сынок. Товарищ милиционер может нас не пустить к папе или же может быть очень строгим, как вчера.

Её старший сын достаточно ясно помнил, что делали и как себя вели в их квартире милиционеры, но он изо всех сил настаивал на своём, внушая матери:

– Я всё равно хочу увидеть папу.

Онисина тихо вздохнула и согласилась.

Обедала их семья в серой тишине, в глубине души надеясь на чудо: что и на их улице будет праздник.

После полудня Светлана Матвеевна и Георгий тихонько выскользнули из квартиры. По улице никто не шагал, из окон никто не выглядывал, тротуары казались пустынными, город оцепенел и затих.

Здание НКВД, полное скорби, напоминало голодное чудовище. Невозможно было узнать, что оно таило в себе и скольким людям удалось вырваться оттуда.

На проходной дежурил неподвижный сержант. При звуке голосов женщины и юноши он вытянул шею и бросил на них недобрый взгляд.

Светлана Матвеевна легонько пригладила волосы сына, стараясь произвести хорошее впечатление на милиционера. Георгий встревоженно ждал, что каменное выражение спадёт с лица милиционера, но нет, не спа́ло.

Полчаса женщина с мольбой, сковывающей ей горло, повторяла дежурному, что свёрток в её руках – очень важная передача для её супруга, гражданина Онисина Андрея Сергеевича. Человек в форме то и дело вытягивал шею, поглядывая на юношу: тот переминался с ноги на ногу за плечом матери, беспомощно наблюдая за происходящим.

Сержант неизменно, почти злобно настаивал на том, чтобы мать с сыном покинули здание. Этот ужасный, отвратительный тип, пожимая плечами, холодно повторял: «Не положено!» – на каждое: «Проверьте, пожалуйста, находится ли здесь Онисин Андрей Сергеевич?»

Морща лоб, Георгий наблюдал, как его мать штурмом берёт энкавэдэшника.

– Вы только скажите, он точно здесь? В этом корпусе? Проверьте, прошу вас! О-ни-син. Его утром так и не отпустили домой, поймите. О-ни-син…

Светлана Матвеевна пронзительно смотрела на мужчину в форме, который надзирал за порядком в здании: женщина питала надежду, что в нём проснётся что-то похожее на человечность. Но милиционер лишь молча открыл дверь, чтобы помочь гражданке с сыном выйти.

Напоследок она ещё раз попыталась сунуть в руки энкавэдэшнику свёрток с личными вещами мужа, и в очередной раз человек в форме отказался даже прикоснуться к нему, пригрозив женщине неприятностями.

Через минуту в дверях около Георгия появился худой, высокий и немного сутулый мужчина, которого Онисиным пришлось видеть у себя дома во время обыска. От него пахло папиросами и стойким одеколоном.

Неприятный сержант на проходной моментально вытянулся по стойке смирно и отдал честь, как оказалось, старшему по званию.

– Вольно.

Равнодушно поглядев на Светлану Матвеевну и Георгия, а затем на дежурного, офицер сухо поинтересовался:

– Почему тут посторонние?

Сержант перевёл взгляд с невозмутимого лица офицера на гражданских.

– Здравствуйте! Это же вы забирали вчера моего мужа? Онисин – помните такого? – отозвалась женщина.

– А что случилось? – насмешливым тоном поинтересовался старший энкавэдэшник.

– Я жена Онисина, Светлана.

– Жена кого? – переспросил тот, до конца не понимая, кто перед ним и что от него хотят.

– О-ни-си-на Андрея Сергеевича. Мы с сыном хотели бы увидеться с ним.

– Гражданка, вам же объяснили: свидания запрещены. Это режимный объект. Дайте пройти.

Светлана Матвеевна поразмыслила секунду, а затем перегородила офицеру путь.

Безвредная женщина показалась энкавэдэшнику смертельно опасной.

– В чём дело? – повышенным тоном сказал он.

– Нам бы… хоть посылку передать, – женщина с несчастным видом упёрлась взглядом в сутулого офицера.

– Послушайте, незачем так переживать. Как вас?..

– Светлана Матвеевна…

– Светлана Матвеевна, прекратите истерику. Его сегодня, ну, край – завтра, выпустят. Это формальность, которая просто затянулась.

– Хотя бы тёплые вещи возьмите, – в руках Светланы Матвеевны дрожал свёрток. Она протянула его офицеру.

Он взял его в руки и пару раз встряхнул, а затем с недоверием открыл, будто передача могла нанести ему вред. Взгляд энкавэдэшника проплыл по мужской куртке.

– Вещи не положено! – экспансивно объявил тот.

– Ой! Что же нам делать? – застенчиво и жалобно спросила Светлана Матвеевна.

– Хотите что-то передать – пишите официальное заявление через секретариат. Он в соседнем здании.

В стеклянных глазах человека в офицерской форме совершенно ничего не теплилось, тон его голоса был лишён малейшего выражения. Георгий с лёгким юношеским беспокойством зашевелился, попытался улыбнуться офицеру, но без заметного успеха: Онисины его не волновали.

– Я прошу вас, сделайте одолжение, мы в долгу не останемся…

Офицер промолчал. С губ Светланы Матвеевны рвался крик, но она не выпустила его. С чувством неловкости, сильно нахлынувшим на неё, неуклюже принялась складывать вещи мужа обратно в свёрток. Сын начал ей помогать.