Мальчишка быстро заморгал, чтобы вернуть слезы обратно.

– Я ударил Генку камнем, чтобы тот перестал обзывать меня и моего папу предателями! Мы – не предатели! Мой папа – не предатель! Это какая-то ошибка, слышите? Он уже сегодня будет дома! Поверьте мне!

– Вопрос закрыт, Онисин. В стенах музыкальной школы руки распускать нельзя.

Если бы только для Валентина Романовича было так просто закрыть эту малоприятную тему… Он чуть смягчился и обреченно сказал:

– Я не могу поступить иначе, Онисин. Ты должен понять, что враг народа – это… серьезное дело, – Гончаров едва не сказал вслух, что даже невинный посторонний может расплатиться смертью за разговор с врагом народа.

Директор направился к шкафу, покопался в книгах и тетрадях. Кирилл дрожал, как последняя струна разбитого пианино, словно обреченный на смерть перед расстрелом.

– Ты, главное, репетируй, Кирилл. Все у тебя получится.

Валентин Романович медленно вернулся к столу и бросил на него пару толстых нотных тетрадей.

– Возьми, – объявил он.

По телу Кирилла пробежали мурашки. Мальчик неохотно взял тетради.

– Продолжай учиться самостоятельно, музыку не забрасывай.

Онисин промолчал. Директор протянул ему руку, и мальчишка слабо ее пожал.

Вот и все. Кирилл, горюя и тоскуя по музыкальной школе, покинул ее. Все утро он боялся расплакаться, но когда вернулся домой, то слезы вдруг хлынули ливнем из его глаз. Ребенок чувствовал себя ужасно, но все-таки заставил себя снять обувь и осторожно опустить портфель на пол, еле слышно всхлипнув при этом.

– Сынок, с тобой все в порядке? – слабым, тонущим где-то в районе гостиной голосом спросила его мать.

Сын ей не ответил. Склонив голову и пряча ровные дорожки слез, струящихся по щекам, он удалился в детскую.

Нет, заглядывать в нее ни Светлана Матвеевна, ни Георгий не решались. Они догадывались: то, что произошло в школе с Кириллом, было из-за ареста Андрея Сергеевича.

«И почему дети должны расплачиваться за ошибки родителей?» – тревожилась мать.

Во время обыска энкавэдэшники выбрасывали на пол вещи, в которых находилась вся история семьи Онисиных, и теперь Светлана Матвеевна суетилась, пытаясь навести порядок, вернуть на свои места посуду, постельное белье, одежду, книги.

Стоя на стуле, она обернулась и украдкой взглянула на угрюмого Георгия, стоящего в дверном проеме комнаты, а затем живо потянулась к антресоли шкафа, положив туда стопку аккуратно сложенной и отутюженной одежды мужа.

Со вчерашнего вечера они все почти не разговаривали друг с другом. Но много думали. И мысли были страшные: они повисли над квартирой, будто черные тучи, готовые лопнуть и разразиться проливным дождем.

Георгий сосредоточился на лице матери и без комка в горле, но с хрипотой прилежно произнес:

– Мама…

– Да, сынок.

Георгий помедлил.

– Пообещай, что мы сходим к папе.

Светлана Матвеевна старалась объяснить Георгию, что им в милицию лучше не ходить:

– Послушай-ка, сынок. Товарищ милиционер может нас не пустить к папе или же может быть немного строгим, как вчера.

Ее старший сын достаточно ясно помнил, что делали и как себя вели в их квартире милиционеры, но он изо всех сил настаивал на своем, внушая матери:

– Я все равно хочу увидеть папу.

Онисина тихо вздохнула и согласилась.

Обедала их семья в серой тишине, в глубине души надеясь на чудо – что на их улице будет праздник.

После полудня Светлана Матвеевна и Георгий тихонько выскользнули из квартиры. По улице никто не шагал, из окон никто не выглядывал, тротуары казались пустынными, город оцепенел и затих.

Здание НКВД, полное скорби, напоминало голодное чудовище. Невозможно было узнать, что оно таило в себе и скольким людям удалось вырваться оттуда.

На проходной дежурил неподвижный сержант. При звуке голосов женщины и юноши он вытянул шею и бросил на них недобрый взгляд.

Светлана Матвеевна легонько пригладила волосы сына, стараясь произвести доброе впечатление на милиционера. Георгий встревоженно ждал, что каменное выражение спадет с лица милиционера, но нет, не спа́ло.

Полчаса женщина с мольбой, сковывающей ей горло, повторяла дежурному, что сверток в ее руках – очень важная передача для ее супруга, гражданина Онисина Андрея Сергеевича. Человек в форме то и дело вытягивал шею, поглядывая на юношу: тот переминался с ноги на ногу за плечом матери, беспомощно наблюдая за происходящим.

Сержант неизменно, почти принудительно настаивал на том, чтобы мать с сыном покинули здание. Этот ужасный, отвратительный тип, пожимая плечами, холодно повторял «Не положено!» на каждое «Проверьте, пожалуйста, находится ли здесь Онисин Андрей Сергеевич?»

Морща лоб, Георгий наблюдал, как его мать штурмом берет энкавэдэшника.

– Вы только скажите, он точно здесь? В этом корпусе? Проверьте, прошу вас! О-ни-син. Его утром так и не отпустили домой, поймите. О-ни-син…

Светлана Матвеевна пронзительно смотрела на мужчину в форме, который надзирал за порядком в здании: женщина питала надежду, что в нем проснется что-то похожее на человечность. Но милиционер лишь молча открыл дверь, чтобы помочь гражданке с сыном выйти.

Напоследок она еще раз попыталась сунуть в руки энкавэдэшнику сверток с личными вещами мужа, и в очередной раз человек в форме отказался даже прикоснуться к нему, пригрозив женщине неприятностями.

Через минуту в дверях около Георгия появился худой, высокий и немного сутулый мужчина, которого Онисиным пришлось видеть у себя дома во время обыска. От него пахло папиросами и стойким одеколоном.

Неприятный сержант на проходной моментально вытянулся по стойке смирно и отдал честь, как оказалось, старшему по званию.

– Вольно.

Равнодушно поглядев на Светлану Матвеевну и Георгия, а затем на дежурного, офицер сухо поинтересовался:

– Почему тут посторонние?

Сержант перевел взгляд с невозмутимого лица офицера на гражданских.

– Здравствуйте! Это же вы забирали вчера моего мужа? Онисин – помните такого? – отозвалась женщина.

– А что случилось? – насмешливым тоном поинтересовался старший энкавэдэшник.

– Я жена Онисина, Светлана.

– Жена кого? – переспросил тот, до конца не понимая, кто перед ним и что от него хотят.

– О-ни-си-на Андрея Сергеевича. Мы с сыном хотели бы увидеться с ним.

– Гражданка, вам же объяснили: свидания запрещены. Это режимный объект. Дайте пройти.

Светлана Матвеевна поразмыслила секунду, а затем перегородила офицеру путь.

Безвредная женщина показалась энкавэдэшнику смертельно опасной.

– В чем дело? – повышенным тоном сказал он.

– Нам хотя бы… посылку передать, – женщина с несчастным видом уперлась взглядом в сутулого офицера.

– Послушайте, незачем так переживать. Как вас?..

– Светлана Матвеевна…

– Светлана Матвеевна, перестаньте истерить. Его сегодня, ну, край завтра, выпустят. Это формальность, которая просто затянулась.

– Хотя бы теплые вещи возьмите, – в руках Светланы Матвеевны дрожал сверток. Она протянула его милиционеру.

Он взял его в руки и пару раз встряхнул, а затем с недоверием открыл, будто передача могла нанести ему вред. Взгляд энкавэдэшника проплыл по мужской куртке.

– Вещи не положено! – экспансивно объявил тот.

– Ой! Что же нам делать? – застенчиво и жалобно спросила Светлана Матвеевна.

– Хотите что-то передать – пишите официальное заявление через секретариат. Он в соседнем здании.

В стеклянных глазах человека в офицерской форме совершенно ничего не виднелось, тон его голоса был лишен малейшего выражения. Георгий с легким юношеским беспокойством зашевелился, попытался улыбнуться офицеру, но без заметного успеха – Онисины его не волновали.

– Я прошу вас, сделайте одолжение, мы в долгу не останемся…

Офицер промолчал. Во рту Светланы Матвеевны притаился крик, но она не выпустила его. С чувством неловкости, сильно нахлынувшим на нее, неуклюже принялась складывать вещи мужа обратно в сверток. Сын начал ей помогать.