С того злополучного дня в Центре сбора, когда ты так судорожно искала сыворотку, я не мог тебя забыть. Твоя слабость и упрямство с одной стороны раздражали меня, с другой – манили. Твои обескровленные губы, когда ты почти неживая лежала в коридоре, манили. Твои блядски мягкие светлые волосы, запечатленные в башке, манили. Всё в тебе тогда добивало меня, заставляя неосознанно желать сильнее.

Под воспалёнными веками отпечатки образов: Грейс улыбается мне. Опускает взгляд, смущаясь. Касается моей руки. Изредка дерзит. Выгибается от удовольствия, принимая меня в себя, и чертовски сладко стонет.

Эти картинки не вырвать, не сжечь, не уничтожить.

Они, скорее, уничтожат меня самого. Быстрее любого кинжала или огнестрела.

Я найду её.

Получу ответы на все вопросы и сомнения.

И после – с ней или без неё – я выстрою дальнейшие действия.

Через четыре дня после переворота в «Тиррарии»

Грейс

В камерах главной тюрьмы Материка жёсткие, неудобные матрасы. Никогда не думала, прожив столько лет до Островов и сама работая в Верховном суде, что когда-нибудь окажусь в одной из этих камер. И оценю весь дискомфорт собственным позвоночником. Как и отсутствие логики в системе правосудия.

Надо сказать, я не предполагала, что когда-либо в принципе вернусь на Материк. Скользнув безразличным взглядом по гладким белым стенам своего изолятора, я опустила его на незажившее бедро, отметив, что сквозь бинт снова начинает проступать пятно крови. Единственная помощь, которую мне оказали как заключенной, криво распоров для этого брючину, – извлекли пулю и перевязали ногу. Ни тебе регенерирующих сывороток, ни иных лекарств, ни постоянного наблюдения врача.

Ни даже новой одежды: после разрешенного короткого душа раз в два дня и перевязки, я переодевалась всё в ту же, в которой была, когда… Случилось непоправимое несколько дней назад на Восточном. Благо, хоть выдали белье – моё старое так и осталось клочком порванной ткани в апартаментах в Штабе. Кожа под тканью всё время зудела, призывая сменить опостылевшую форму.

Во всех лишениях, я уверена, можно спокойно «благодарить» Томаса, который тогда на форпосте, убедившись в моём произведенном выстреле, тут же оглушил меня рукоятью пистолета. И притащил на Материк.

Объявив соучастником преступления против системы и помощником предателя…

Я сглотнула. Отогнала от себя образ Норда. Удивительно, что Том не прикончил меня на полигоне, оставив всё на милость суда. Хотя… В его действиях можно было найти весомую причину – Томас стал единственным, полноправным командором «Тиррарии», и проявление тирании в казни без разбора явно не сыграло бы ему на руку. Не знаю, как к факту его воцарившегося правления отнеслись Острова, да и правительство Материка, но то, что ко мне не допускали почти никого и не предоставляли никакой информации, таблеток и одежды, говорило о его немалом влиянии.

Первые несколько часов после пробуждения в камере я чувствовала к Тому такую лютую ненависть, что почти могла нащупать её в воздухе вокруг себя. Благо, он не появлялся здесь, что позволило через день-два, взамен этого дикого чувства, успокоиться и ощутить лишь странное хладнокровие и желание отомстить. За Ким и Лэна, от которых не было вестей. За меня саму.

И за Норда…

Образ вновь проступил в памяти. Нет, я отказываюсь это контролировать. Едва упомянула вновь про себя его имя, как глаза сами стали наливаться слезами. Зубы столкнулись, чтобы не дать крику боли от потери вырваться в пустоту камеры.

Его губы словно до сих пор на моих. Его запах всё ещё вокруг, в каждой детали. Касания так же обжигают. А дерзкие фразы подчиняют своей властью. Он всё ещё как будто где-то здесь, лишь отошёл на пару часов и скоро вернётся.

Как и обещал…

Я точно знала, что, если Норд остался бы жив, уже дал бы о себе знать. И то, что каждый чёртов день не менялся и заканчивался для меня в удушающих рыданиях по нему, лишь ещё раз подтверждало факт того, что моя пуля всё-таки убила. Я была слишком самонадеянна…

Промазала. Впервые в своей карьере.

Мне всё равно на дальнейшую судьбу – казнят ли меня или заточат на годы… Плевать. Жизнь не имела смысла после совершенного, и я знала, что никто не придёт на помощь. Я отгоняла от себя воспоминание, где Уиллсон просто ушёл, оставив меня под дулом пистолета. И мне даже не хотелось представлять, что ужасного могло случиться с Ким и Лэном по пути на Материк… Вероятность того, что Шайло и Крис могли быть в курсе, что меня заперли здесь, тоже была крайне мала.

Я была одна.

Абсолютно одна.

Раз за разом я вытаскивала из кармана карту-ключ от квартиры Норда и ту самую, последнюю записку, которую он оставил мне утром: «Я скоро. Никуда не уходи». Бумага помялась и стала тоньше от постоянных слёз, градом катившихся на неё при каждом рассмотрении, но рука не поднималась выкинуть послание. Вновь и вновь вчитываясь в слова, я чувствовала странное подобие надежды, что Норд всё ещё мог вернуться; и стоило только убрать записку обратно в карман, как реальность с силой заново обрушивалась на меня.

Кое-как пристроившись спиной к холодной выбеленной стене, я подтянула к себе колени и уткнулась в них головой, обхватив руками. Мысли не давали покоя, а тоска по Норду добивала меня день за днём хуже смертоносного криптококка.

Я злилась на себя. На непослушание своему командору, который просил дождаться его в Штабе, но не менее того я злилась на него самого. Без какого-то четкого плана просто погнаться за Максом было верхом безумия в тех условиях. Почему я не остановила его? Почему не предложила другие варианты, через которые мы смогли бы добиться справедливости?

Вспоминая свой ступор и единственный вопрос «ты уверен, что…?», мне хотелось ударить себя чем-нибудь тяжелым.

Дура. Какая же я дура!

Мне с трудом удалось остановить новый поток, льющийся из глаз, и именно в этот момент дверь в камеру отворилась. Я обессиленно подняла голову, сквозь пелену рассмотрев в проёме фигуру, которую никак не ожидала ещё когда-либо увидеть в своей жизни.

Только не он…

Нет. Не сейчас.

Я неконтролируемо передернула плечами.

Поставив поднос с едой и какие-то бинты на стол у двери, Ричард Гамильтон, мой отец, прошёл внутрь, нерешительно остановившись в паре шагов от меня. Между нами установился долгий и напряжённый зрительный контакт, прежде чем нежданный гость первым нарушил молчание.

А я… Поразительно. Я впервые за долгие годы не почувствовала страха.

Лишь чистую. Лютую. Ненависть.

– Я принес тебе поесть и новую повязку, – за годы жизни на Островах я почти забыла, как звучит его голос.

Кое-как поднявшись с места, я продолжила немигающим взглядом смотреть на него. С невероятным желанием прикончить.

Отец выглядел так же, как и несколько лет назад, когда я ушла из дома, не прощаясь. Те же седые виски при темной шевелюре, те же жестокие голубые глаза с морщинками вокруг. Неизменная статная осанка и хмурое, сосредоточенное лицо – мне часто говорили раньше, что я больше похожа на отца. Только взгляд не такой. Но мне хотелось думать, что всё-таки внешностью я пошла в маму, которую, к сожалению, почти не помнила. Она рано ушла из жизни, оставив нас с ним одних.

Не знаю, послужило ли это причиной нарастающего с каждым годом деспотизма с его стороны по отношению ко мне, но сколько себя помнила, всё время думала о том, как поскорее уехать куда-нибудь подальше, прочь от Материка и Верховного суда, которому не соответствовала ни по каким параметрам. Благодаря его унижениям. Благодаря его побоям.

– Томас послал тебя? – хрипло и полуутвердительно спросила я, и не думая подходить к подносу.

Отец, ныне один из Главных судей системы, неопределенно повёл плечами, кивая в сторону тарелки.