— Это какая-то бессмыслица.

— Это находится за пределами нашего понимания, — сказал Фаулер.

— Если пространство бесконечно, как у него может быть край?

— Край находится за пределами бесконечности.

— Как что-то может простираться за бесконечность? У бесконечности нет границ.

— Бесконечность имеет бесконечные границы.

— Если бесконечное пространство бесконечно изгибается, возвращаясь к своей начальной точке через бесконечность, — сказал Бем, — почему вы не можете видеть оба его края, а только начальный? Почему, находясь на Земле, мы не сможем увидеть это созвездие в форме кинжала, находящееся прямо перед нами?

Он указал вперёд.

— Потому что космос бесконечен, — терпеливо пояснил Фаулер. — В любом направлении, куда бы вы ни посмотрели, вы сможете увидеть начало пространства на миллионы световых лет, насколько позволяет телескоп, но не сможете приблизиться и на триллионную долю к концу этого пространства, находящемуся прямо у вас за спиной.

Бем медленно покачал головой. А Энрайт почувствовал безумное желание рассмеяться. При этом движении со лба пилота слетели мелкие капли пота. Капли замерзали и падали вниз. Это выглядело очень странно.

В то же время Энрайт понимал, что на его собственном лице есть такие же замёрзшие капли.

— Может быть, вы и правы, профессор. Да, наверное, так оно и есть. Пространство сдвинулось, и мы находимся на его краю, а не в начале, хотя оно и бескрайнее.

— Далеко от дома, — пробормотал Энрайт, борясь с безумным желанием рассмеяться.

В разрежённом воздухе было слишком много кислорода из кислородного баллона. Он чувствовал слабость и опьянение.

— Мы не можем больше ждать, — сказал Фаулер. — Из-за этого искривления пространства Земля находится… ну, в общем, в бесконечности отсюда.

— И на Т-12, обычном транспортном самолёте, не рассчитанном даже на стратосферные высоты, мы летим со скоростью улитки в бесконечном космическом пространстве, — уверенно продолжил за ним Бем.

— Правильно.

— Но в космосе же абсолютный ноль, — сказал Энрайт, пытаясь побороть весёлое безумие, бушевавшее в его слегка опьяневшем мозгу.

Фаулер молча указал на термометр. Он показывал семьдесят семь градусов ниже нуля (- 60,56 °C).

— Эти суда добротно сконструированы, — пробормотал Бем, — но, естественно, они не выдержат такого холода. Четыреста шестьдесят градусов ниже нуля (- 273, 33 °C) — и воздух! — он внезапно повернулся к Фаулеру. — В межзвёздном пространстве нет воздуха. И этот самолёт на самом деле не особо герметичен.

Фаулер мрачно кивнул.

— С каждой секундой всё больше воздуха выходит из-за щелей вокруг окон и дверей и попадает в окружающую нас пустоту.

Профессор глубоко вздохнул. Это был вздох полной безнадёжности, приоткрывавший занавес над источником его самообладания. Он с самого начала знал то, что другие только начинали осознавать, и это знание придавало ему спокойствие полного отчаяния.

— В этой хрупком самолёте мы парим в пространстве, столь огромном, что великие солнца утопают в безмерной дали. Будет становиться всё холоднее и холоднее, пока мы все не превратимся в ледяные глыбы. Но задолго до этого кислород из вашего баллона закончится, и давление внутри самолёта будет снижаться до тех пор, пока мы не взорвёмся изнутри, как перекаченные воздушные шары. Господа, это будет самая странная смерть, которую когда-либо переживали люди. Но это всё равно будет смерть. Неизбежно — и очень быстро.

— Я не уверен насчёт этого, — внезапно услышал Энрайт свой голос.

Фаулер повернулся к нему.

— Я имею в виду, что это не первый случай, когда люди умрут подобным образом. За всю историю существования Pacific Airways два самолёта покинули аэропорты, и их больше никто не видел и о них не слышал. Просто исчезли.

— Точно! — воскликнул Бем, разжав свои потрескавшиеся губы. — Возможно, такой сдвиг пространства происходил и раньше. Интересно…

Дверь внезапно открылась. На пороге появилась Милдред. Белое пятно на её щеке говорило об обморожении. Но она, очевидно, была слишком потрясена, чтобы почувствовать это.

— Миссис Барлоу мертва, — сказала она. — Думаю, сердце. Я только успела надеть на неё костюм и включить обогрев, как почувствовала, что она обмякла в моих руках. Наверное, разрежённый воздух…

Фаулер пожал плечами.

— Я думаю, что она самая счастливая из нас всех, — тихо произнёс он.

— Что? — Милдред посмотрела ему в глаза.

Энрайт взял её за руку, спрятанную в объёмистой варежке. Эти костюмы с электроподогревом были размещены в салоне самолёта в качестве рекламы. «Pacific Airways — последнее слово в роскоши. Даже на больших высотах пассажиры защищены от холода. Ни одна другая служба не имеет такого…» Что бы подумал менеджер по рекламе, если бы увидел, как сейчас используются эти вызвавшие большое количество споров костюмы?

— Послушай, детка, ты сможешь с этим смириться? — обратился Энрайт к Милдред.

Её побелевшее лицо повернулось к нему, мертвенно-бледное пятно на щеке ещё увеличилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Это конец для всех нас, — тихо сказал Энрайт. — Нет смысла вдаваться в безумные подробности. Мы умрём, вот и всё. Воздуха нет, и мы замёрзнем насмерть при температуре четыреста шестьдесят градусов ниже нуля.

— Надо бы рассказать и остальным, — хрипло произнёс Бем.

Они с Фаулером прошли через дверной проём в большой салон позади них. Энрайт остановился рядом с Милдред.

— Хочешь, я останусь здесь с тобой, детка? — сказал он.

Стюардесса уставилась на него.

— Нет, Билл. Со мной… всё будет в порядке. Но я побуду здесь одна. Мне нужно всё обдумать.

Повинуясь внезапному порыву, Энрайт наклонился к ней. Его ледяные губы коснулись её губ. Затем он присоединился к остальным в салоне.

Истерика Рии Рэй прекратилась. С очень милой и очень избалованной молодой леди слетела вся внешняя легкомысленность, и теперь она вместе с остальными спокойно выслушивала теорию Фаулера о происшедшем ужасном событии. Пилот Бем с восхищением посмотрел на неё, и, когда она придвинулась к нему на сиденье, протянул руку, чтобы обнять и приободрить актрису.

— Итак, — заключил Фаулер, — таково наше положение и наша судьба. Мы заперты здесь, в безграничном космосе.

— Чепуха, — подал голос Ладлоу Гейтс.

— А? — Фаулер выглядел озадаченным, и все остальные быстро повернулись к нему.

Всех их охватил страх, переходящий грань отчаяния и заканчивающийся смирением. В голосе инженера, казалось, не было страха. Только раздражительность.

— Я сказал, что это чепуха! Этот ваш безграничный космос!

— Но, мой дорогой сэр, вам стоит просто взглянуть на небо.

— Чушь собачья! Я не профессор высшей математики и тем более не пилот. Я всего лишь горный инженер. Но, надеюсь, я всё ещё могу использовать свою голову по назначению.

Они уставились на него, и на их лицах было что-то похожее на благодарность. Его раздражительность, к которой, казалось, не примешивалось и тени страха, подействовала на них как тонизирующее средство.

— В безграничном космосе температура составляет 460,66 градуса ниже нуля по Фаренгейту. Кабина этого самолёта представляет собой тонкую металлическую оболочку. Как вы думаете, если бы снаружи был абсолютный ноль, здесь продолжало бы быть что-то меньше ста градусов (-73,33 °C)? Опять же, как вы думаете, двигатели продолжали бы работать при такой температуре?

— Но… — начал Фаулер.

— Помолчите. Безграничный космос! В безграничном космосе нет атмосферы. Но, похоже, снаружи её достаточно, чтобы обеспечить работу ваших двигателей с нагнетателями. И, похоже, атмосферы достаточно, чтобы пилот мог управлять самолётом с помощью хвостового руля направления и элеронов. Снаружи должен быть воздух или какая-то другая смесь газов с аналогичным содержанием кислорода.

Гейтс раздражённо повёл широкими плечами.