Я неслась, не оглядываясь, словно за мной гналась стая гончих псов. Мчалась, сломя голову, почти не разбирая дороги. Гонимая ужасом, я все еще видела отца, держащего балку, и мать в пылающем проеме двери.

“Почему они не ушли со мной? Что случилось с братьями? Откуда взялся этот огонь? Кто нас нашел?” – вопросы, на которые не было ответов, лишь подстегивали меня, словно кнут лошадь в упряжке. Даже представить сложно, как не сбилась с пути в такую темень.

Когда подбежала к оврагу на краю леса, уже еле передвигала кровоточащими, сбитыми о камни и колючий репей, ступнями. Осмотрелась по сторонам. Так темно, что ничего не видно вокруг. Где тут может быть эта тропинка?

Вдруг совсем недалеко кто–то закричал.

“Страшно–то как! Божечки! Может, это филин? Или еще какаянибудь птица… – охватил меня ужас. Я пыталась рассмотреть землю под ногами и, наконец, заметила то, что искала. – Ааа, вот это похоже на стежку. Пойду по ней, других вариантов все равно нет.”

Едва заметная тропинка исчезла прямо на глазах. Я лихорадочно шарила взглядом вокруг себя, но дорожка словно испарилась. С досады захотелось расплакаться.

Но неожиданно, я вспомнила мамины слова о песне отца. Закрыв глаза, я глубоко вздохнула, сосредоточившись. И, знакомый с детства мотив, зазвучал во мне его голосом. Я же стала напевать его вслух, чтобы не было так жутко:

“Путь–дорожка ты лесная,

Дух, что сторожит в тени,

Сила врат переносная

Меня к дому поверни.

Доведи меня до хаты,

До родной моей печи.

Ты расширь все перехваты,

Песней звонкой зазвучи.

Путь–дорогу не петляй.

Горе мне не отмеряй.

И одну не оставляй.

В трусости не укоряй.

Гостем я к тебе пришла.

Отпусти ж домой меня.

Ночка силы все сожгла,

В путь–дороге в сон клоня…”

Откуда не возьмись, в ночи сверкнул светлячок, за ним еще и еще. Внезапно, затерянная в высокой траве стежка, стала видна, как на ладони. Я бросилась следом за лесными фонариками, попутно благодаря их за проложенный путь.

По ощущениям, я шла безумно долго, несколько часов. На деле же, наверняка, все было иначе, потому что рассветать еще не начало. Но я безумно устала. И уже перешла на шаг, стараясь все–таки не отставать от прытких светлячков.

Лес вокруг стал гуще. Плотные кроны деревьев закрывали звездное небо, и тьма стояла, хоть глаз выколи. Лишь неугомонные лесные фонарики все еще скакали впереди, освещая тропинку между корягами и буреломом.

Всю дорогу я безмолвно плакала. Слез не осталось. Только иногда из груди вырывалось не то рычание, не то стон.

Глаза от кромешного мрака уже болели так, что мне казалось, будто они сейчас взорвутся или просто-напросто вывалятся и покатятся впереди меня. Устала. Как же сильно я устала! И, когда мне уже хотелось просто лечь и умереть, впереди, меж стволов вековых дубов, мелькнул свет в оконце. Я, собрав последние силы, бросилась к нему.

Вскоре совсем недалеко от тропинки на лесной поляне, стал виднеться скромный одноэтажный деревянный домик. В темноте рассмотреть его получше не представлялось возможным. Единственное, что сразу бросилось в глаза – домишко был совсем крохотным. У нас баня больше! Видимо, возвели его довольно давно. Даже ночью заметно, что он весьма обветшалый, и порос мхом и лишаем. Стена с окном совсем покосилась, склоняясь кровлей почти к самой земле. Будь я повыше ростом, возможно, даже не заметила бы этого огонька.

Когда я уже ставила ногу на первую ступеньку крыльца избушки, дверь распахнулась и навстречу мне вышла старая женщина. Она была высокой, худощавой, с повязанным назад платком на голове, а из него, кое–где, торчали длинные запутанные седые пряди. На плечах у нее саваном лежал, видавший виды, теплый серый платок, а под ним виднелось не то старое блеклое платье, не то ночная рубашка.

Бабка посмотрела на меня строго и оценивающе. Я уже хотела заголосить, что мне нужна помощь и рассказать, что случилось, но она подняла руку, останавливая меня, затем поднесла палец к своим губам, и начала как–то странно озираться. А потом отошла от двери и кивком пригласила войти.

Так я оказалась внутри этого маленького бедного простого домика, как мне показалось снаружи в темноте. Но внутренний вид меня удивил настолько, что я ахнула. Свет, послуживший мне маяком в лесу, исходил от толстой восковой свечи, стоявшей на чашке у окна. Словно хозяйка специально зажгла ее.

Я растерянно огляделась. Как поняла, в доме три комнаты, кухня, уборная или кладовка, а слева от входной двери – лестница, ведущая на чердак. Дома чисто и опрятно, даже уютно. Все каморы, на мое искреннее удивление, выглядели довольно большими.

Белая печка стояла в первой комнате. На окнах везде, кроме того, рядом с которым находилось зеркало, висели занавески – белые и воздушные. Двери в спальни были распахнуты. Из каждой каморы виднелись: темная деревянная кровать, два стула и стол из такого же дерева. Зарево свечи отражалось в больших зеркалах. Они окаймлялись очень красивыми широкими рамами из светлого, почти белого цвета дерева, с вырезанными на них цветами и странными символами.

Убранство хижины так поразило меня, что я загнала мысли о пожаре в самый дальний уголок в своей голове. Я смотрела на все, открыв рот. С домом, явно, что–то было не так. Не могло все это быть в той маленькой хибаре, в которую я вошла.

Я обернулась на хозяйку избушки. Старуха тихо шептала у порога и сыпала на него что–то белое, похожее на соль.

“Соль!” – вспомнила я рассказы отца и сказки Мира. Она оберег, значит старуха не злая ведьма, иначе соль разъела бы ей руки. Хотя, мы же не в сказке сейчас.

Ужасы детских страшилок улетучились, и я снова вспомнила о ноющих ногах. Без сил почти рухнула на табурет, стоящий у окна. Все тело болело, требуя отдыха. Я была вымотана и морально, и физически. Единственное, что еще могла – это смотреть.

Мой взгляд вернулся к большому зеркалу на стене во второй комнате. Я обратила внимание, что символы на нем были мне совершенно незнакомыми – все они разные и причудливые.

“Как интересно. Любопытно, можно ли подойти поближе и всмотреться получше?” – я вопросительно взглянула на хозяйку избушки, и она одобрительно кивнула.

Получив одобрение от старухи, я осторожно направилась в сторону отражающей поверхности зеркала. Оно казалось удивительно внушительным по размеру. Едва шевеля ногами, я подошла к нему вплотную и протянула руку к резному цветку, что отличался от мелкой россыпи остальных. Лепестки выглядели живыми.

Коснулась одного из них. Вдруг в зеркале яркой вспышкой растеклось мое собственное отражение. Это было столь неожиданно, что я отшатнулась от него испуганно. Оглянулась на женщину, но она довольно улыбнулась и, вглядевшись в зеркало, утвердительно наклонила голову и с облегчением вздохнула.

Ничего не поняв, я побрела дальше, поспешив выйти из данной каморы, оставляя за собой на чистом полу следы грязи и крови от раненных ступней.

В третьей комнате я погладила стол по гладкой поверхности и, спешно обойдя зеркало, покинула и ее.

Пока я с интересом осматривала убранство этого удивительного дома, женщина пристально смотрела на меня, изучая. Когда же, снова оказавшись в проходе у дверей, повернулась к ней, не в силах сдержать восхищенную улыбку (все–таки жилище ее впечатляет), старушечьи черты со строгих уже сменились на довольные, и она мне даже улыбнулась в ответ.

– Голодная, небось? Или попить сначала? – ухмыльнувшись, спросила она меня.

И, когда я молча кивнула, прошла на кухню. Помешкав несколько секунд, я все же проследовала за ней.

Войдя в кухоньку, увидела светлое опрятное помещение. Оно было обставлено довольно просто – пара шкафчиков на стене, под ними столешница на старом белом комоде, слева у окна небольшой стол и два стула. В шкафах разнообразные тарелки, чашки и салатницы разных размеров, на столешнице в углу у стены большой стакан с вилками и ложками.

Пучки различных трав и кореньев, развешанные на нитке, вязанка чеснока у окна. Это точно не могла быть злая колдунья. Обстановка была скромной, но какой–то, по–домашнему, уютной.