Так что Достоевский остается по-прежнему актуальным.

Роман «Бесы» самым непосредственным образом повлиял на жизнь Достоевского.

Благодаря авансам, полученным от журнала «Русский вестник», печатавшего роман частями начиная с 1871 года, супруги Достоевские после четырехлетнего отсутствия смогли вернуться в Петербург.

Через восемь дней после возвращения у них родился третий ребенок, сын, которого назвали Фёдором.

Через два года, в 1873-м, стараниями Анны Григорьевны роман «Бесы» вышел отдельной книгой, положив начало полному собранию сочинений Достоевского, которое пользовалось немалым успехом.

Фёдор Михайлович тем временем начал сотрудничать в качестве редактора с консервативным журналом «Гражданин» и сблизился с Победоносцевым, наставником будущего императора Александра III; в бытность Победоносцева обер-прокурором Святейшего синода состоялось отлучение Льва Толстого от церкви[75].

Может, и не стоило этого говорить, но я думаю, так все-таки будет правильнее: много лет назад, в годы учебы в университете, в какой-то период «Бесы» стали моим любимым романом Достоевского.

Я понимаю, что в своих читательских симпатиях не отличаюсь постоянством: сначала я любил «Преступление и наказание», потом «Идиота», потом «Бесов» – но они действительно были моими любимыми книгами, и я до сих пор их люблю (я из тех, кто любит и папу, и маму, – вот такой я двойственный тип).

Можете мне не верить, но я считаю «Бесов» необыкновенным романом, который начинается с необыкновенной истории Степана Трофимовича Верховенского, изложенной не без иронии: поначалу кажется даже, что он и есть главный герой, который в молодые годы отличился в столице, после чего удалился в провинцию, где стал «опустившимся человеком». Но по мере развития действия становится понятно, что главные герои, «бесы», – представители младшего поколения, поколения детей, и прежде всего это сын Степана Трофимовича, Петр Степанович, прообразом которого считают Сергея Нечаева, учителя, сына маляра и выкупившей себя крепостной: Нечаев решил посвятить свою жизнь революции и составил «Катехизис революционера» (по аналогии и не без влияния «Революционного катехизиса» Бакунина). Другая центральная фигура романа наряду с Петром Степановичем – Николай Ставрогин, сын Варвары Петровны (покровительницы Степана Трофимовича); прототипом Ставрогина, по некоторым версиям, мог быть Михаил Бакунин.

А вот прообраз писателя Кармазинова не вызывает никаких сомнений: им стал Тургенев. Одна из незабываемых сцен в «Бесах» – публичное чтение Кармазиновым его последней вещи «Merci», своеобразного прощания с читателями, в котором он рассказывает «о каких-то впечатлениях, о каких-то воспоминаниях», описывает небо «какого-то фиолетового оттенка, которого, конечно, никто никогда не примечал из смертных, то есть и все видели, но не умели приметить, а „вот, дескать, я поглядел и описываю вам, дуракам, как самую обыкновенную вещь“». Мы знаем, что тургеневский «Дым» Достоевскому не понравился, и расстались писатели в свое время, как мы помним, не очень хорошо. В «Бесах» Кармазинов выказывает к революционерам какое-то угодливое почтение, которое порой граничит с попустительством, но большой вопрос, разделял ли реальный Тургенев их идеи.

Нетрудно догадаться, какой была реакция Тургенева на «Бесов». Прочитав роман, он писал:

«Ему [Достоевскому] по крайней мере следовало бы, прежде чем клеветать на меня, заплатить мне занятые у меня деньги; он полагает, что можно обойтись и без этого: это дело его совести».

Как нетрудно понять, Тургенев говорит о пятидесяти талерах, которые он одолжил Достоевскому в 1866 году.

Достоевский, получив тогда деньги, писал: «Благодарю Вас, добрейший Иван Сергеевич, за Вашу присылку 50 талеров. Хоть и не помогли они мне радикально, но все-таки очень помогли. Надеюсь, скоро возвратить Вам».

К 1873 году деньги он еще не вернул.

Долг Тургеневу он не отдавал десять лет и рассчитался с ним только в 1876 году.

Евгения Саруханян в книге «Достоевский в Петербурге», выпущенной «Лениздатом» в 1970 году, отмечает, что в «Бесах» есть страницы, «достойные таланта великого писателя. <…> Но в целом «Бесы» прозвучали как пасквиль на революционное движение и на прогрессивных деятелей России. Кроме того, роман содержал богословские рассуждения о бытии Бога, о „Богочеловеке“ и „человекобоге“. Массы читателей отшатнулись от Достоевского. Писатель же еще более сблизился со своими новыми „друзьями“ из реакционных придворных кругов».

Я понимаю, что в Ленинграде 1970-х годов только так и можно было считать, но, когда я думаю об этом в Казалеккьо-ди-Рено в конце 2020 года, мне представляется, что дело обстояло совершенно иначе: сближение с реакционными кругами не отпугнуло от него «массы читателей», а наоборот, привлекло их. Изданные отдельным томом, «Бесы», как уже упоминалось, пользовались однозначным успехом, а что касается консервативного еженедельника «Гражданин», голоса «реакционных придворных кругов», то в 1873 году Достоевский открыл в нем рубрику «Дневник писателя». В 1876 году рубрика переросла в самостоятельный ежемесячный журнал «Дневник писателя», который Фёдор Михайлович готовил своими силами.

В «Гражданине» писатель выполнял также обязанности главного редактора. Так называемое сближение с реакционными кругами подразумевало, что Достоевский, бывший в молодости революционером и поплатившийся за это, вконец обуржуазился и, простите за банальность, стремился к спокойной жизни, совсем не похожей на ту, какой она была до вынесения ему смертного приговора. В какой-то степени, судя по всему, ему это удалось, но не до конца. Как пишет Фаусто Мальковати в опубликованной в «Гражданине» статье, рассказывающей о визите киргизских депутатов в Санкт-Петербург, некоторые слова императора приводились без разрешения министра двора. Ответственность за это нарушение была возложена на главного редактора, которого приговорили к двадцати пяти рублям штрафа и двум суткам ареста. Эти двое суток Достоевский провел за чтением «Отверженных» Виктора Гюго.

В 1874 году Фёдор Михайлович ушел с поста редактора «Гражданина», а, закончив работу над романом «Подросток», с 1876 года начал издавать «Дневник писателя» в формате самостоятельного ежемесячного журнала. Возможно, именно этим и объяснялся необыкновенный успех Достоевского в последние годы жизни.

На страницах «Дневника» писатель размышляет о событиях, происходящих в России и за ее пределами, описывает то, что видит на улицах Петербурга, печатает ряд своих рассказов («Крокодил», «Бобок», «Сон смешного человека», «Кроткая») и многое другое.

Летом 1873 года, например, еще на страницах «Гражданина» он опубликовал в своей рубрике небольшой очерк под названием «Маленькие картинки», на мой взгляд отлично иллюстрирующий, в какой атмосфере протекала жизнь Достоевского в те годы.

В «Картинке № 2» из очерка «Маленькие картинки» Достоевский рассказывает, как однажды летом 1873 года, когда он в воскресенье вечером гулял по Петербургу, рядом проходила «толпа шестерых пьяных мастеровых», и он стал невольным свидетелем довольно странного разговора, ведшегося на языке сквернословия, который, по словам писателя, «спокон веку отыскан и принят во всей Руси».

«Это просто-запросто, – говорит Достоевский, – название одного нелексиконного, запрещенного при дамах существительного, так что весь этот язык состоит из одного только слова, чрезвычайно удобно произносимого», даже когда «язык туго ворочается во рту».

Вот один из парней «резко и энергически» произносит это слово, «чтобы выразить об чем-то свое самое презрительное отрицание».

Второй в ответ повторяет это слово, но другим тоном и вкладывая в него другой смысл, выражая «полное сомнение в правдивости отрицания первого парня».