Бор долго терпел насмешки. Теперь он предатель, а Дикарка растеряла достоинство, ошибочно приписываемое девушкам без богатого послужного списка. Нажила обидчиков из бывших завистниц, стала пропускать занятия, избегать с ним встреч. Но самым невыносимым было лицо Максима, когда сшибались их с Бором взгляды, – его сочащаяся ядом ненависть.

Бор почти решился забрать документы. Отец бы, конечно, не простил. Суровый тучный мужчина, заведующий текстильной фабрикой и подпольным цехом, где шили американскую «монтану» из контрабандной дерьмовой ткани, любил повторять, склоняясь к лицу сына так близко, что тот чувствовал мятный запах его рта: «НЕ НАДЕЙСЯ, ЧТО БУДЕШЬ СИДЕТЬ У МЕНЯ НА ШЕЕ».

К счастью, благоразумие его не оставило. Бор решил подзаработать, подарить Дикарке ее мечту и вообще стать уважаемым человеком. Но к отцу на поклон не пошел бы, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Антон.

Пока отекший глаз не пришел в норму, Антон носил темные очки. Спина, превращенная Псами в разноцветное саднящее месиво, заживала медленно. Раны затянулись, но не прошли бесследно. Иной раз глядя в зеркало, Антон выл с досады: ровные ряды единиц и нулей испорчены, часть воспоминаний погублена.

Ничего, это можно подправить, успокаивал он себя. Кожу выровнять, а рисунок нанести заново. Главное, от него отстали – даже Брахман снялся с привычного места, а Антон твердо решил завязать с зельем. Не так уж сильно он пристрастился. А вот таким впечатлительным, как та девка с тату, везет меньше: от организма зависит и бог знает чего еще.

Затишье выглядело подозрительно: он не выдал Брахману адреса, но при желании найти человека не проблема. Если знаешь, кого искать.

Он проверил замки, наблюдал за охраной на въезде во двор. На работе стража не спала, хотя часто отлучалась подымить. Машины с незнакомыми номерами пропускали, если сильно просили. Снаружи и на этажах камеры. Каждая дверь, каждая зона отдыха и даже пруд с утками под прицелом. Сбежать же от разговора с консьержем – задача практически невыполнимая.

Но еще слишком много неизвестных. Надумает ли Рваное ухо отомстить? Что Хозяину от него надо? И главное: насколько упертый этот тип?

Лето оборвалось внезапно. В начале сентября Антона проснулся в одиночестве от звонка телефона. Номер незнакомый.

– Владимир Деникин, – не спрашивал, а утверждал уверенный женский голос. – Поликлиника беспокоит.

Антон покосился на часы. Восемь утра, а он проворочался полночи без сна.

– У нас есть информация конфиденциального характера. Необходимо, чтобы вы получили ее лично.

– А сейчас нельзя?

– К сожалению, передавать такие сведения по телефону мы не имеем права.

Антон тут же прокрутил в сонном мозгу, когда мог себя чем-то выдать, – разве что сдуру оставил номер кому не следует, и теперь его замучат коллекторы, банки и прочая чепуха, вроде этой клиники. По крайней мере, им известно лишь его официальное имя.

– Что, если я не приду?

– Убедительно вас прошу не отказываться от встречи с доктором Корсаковым. – женщина диктует адрес и прерывает связь.

Антон растерянно послушал гудки. Нехорошее предчувствие кольнуло его.

Поликлиника – главный корпус в три этажа, позади белые блоки отделений. У входа висела табличка, золотая, как купол ютившейся рядом часовни: «Медицинская клиника «Надежда». В фойе толкучка, регистратура за стеклом, горшки с пальмами и фикусами, жалюзи на окнах. Голубая плитка на стенах гасила летнюю теплоту света, превращая здоровый румянец лиц в мертвенную бледность.

Антон проскользнул к пустому окошку.

– Мне к Корсакову.

– Вы кто?

Он назвался.

– Проходите, вас уже ждут.

«Корсаков Александр Николаевич, д.м.н., доцент кафедры онкологии и прочая и прочая…» Маститый тип. Антон уселся в кресло напротив врача и разглядывал десятки похвальных грамот за его спиной. В своем здоровье Антон был уверен.

Корсаков, с круглым лицом и наметившейся на макушке лысиной, наконец оторвался от бумаг.

– Я хочу вас похвалить, – улыбнулся он. – Раз в год вы проводите у рас полную диспансеризацию, в частности, сдаете тесты на онкомаркеры. Кстати, правильно делаете, редко кто следит за здоровьем столь тщательно.

– Вы за этим меня позвали?

– К сожалению, нет. Результаты ваших анализов вызывают у меня опасения. У вас рак, Владимир.

Доктор глядел в упор, ожидая ответа, но как на такое реагировать, Антон не знал.

– Этого не может быть, – осторожно ответил он.

– Вы Владимир Сергеевич Деникин?

Антон неохотно кивнул.

– Тогда ошибки нет. Но чтобы быть уверенными до конца, мы с вами сделаем снимки, и если что-то не так, заодно определим локализацию опухоли и дальнейший прогноз.

Антон не ответил. Чувство было такое, словно перебрал зелья: от бледных стен, халата Корсакова, выбеленного до рези в глазах и его толстых пальцев, без конца отбивающим дробь по столешнице, его выворачивает наизнанку.

Но ведь есть еще надежда? «Надежда»… Наверное, здесь у всех одно на уме.

Несколько часов Антон провел под аппаратами, изучавшими тело вдоль и поперек. Опасения подтвердились: грецкий орех в правом полушарии, слепой незримый убийца. Пятно на снимке казалось уродливым лицом палача.

– Вот она, родимая… Довольно внушительная глиобластома. Для скрининга распространения завтра натощак сдайте на фетопротеин, ПСА и общий анализ крови.

– Но как такое возможно? – перебил Антон. – Я же отлично себя чувствую.

Корсаков оторвался от снимка.

– Вас мучат головные боли?

– Скажите лучше, у кого их нет.

– Бывало ли у вас, что в голове вертится слово, а вы не помните, что оно означает? Когда слышите музыку, возникают ли в голове связанные с ней образы? Быстро ли разгадываете авторский замысел? Метафоры? Быть может, сами писали книги, картины, но бросили, посчитав, что воображение мертво? Давно ли вы мечтали?

Антон не знал, как отбиться от словесной бомбардировки Корсакова. Он давно не открывал книгу, не слушал музыку и ничего не создавал, не считая программ, подчиненных беспощадной логике. Но разве это нельзя назвать творчеством?

– Возможно, у вас проблемы с эмпатией, – продолжал доктор, – и вы предпочитаете держаться в стороне, ни с кем не сближаясь. Плохо распознаете эмоциональные сигналы, не понимаете скрытых мотивов, не чувствуете обман…

– Это какой-то бред! – взорвался Антон. – При чем тут вообще эмпатия? Всё у меня с ней в порядке. А насчет остального я всегда был таким, сколько себя помню.

– Порой опухоль развивается бессимптомно в течение многих лет и внезапно начинает стремительно прогрессировать. Лишь от везения зависит, обнаружат ли ее на ранней стадии.

Корсаков прав. Отец умер, встретившись с тем же врагом: поселившаяся внутри тварь сожрала его слишком быстро. Анализы, лекарства, больницы – тогда семья бросила целое состояние в топку бесполезных попыток уничтожить врага. Жить приходилось в долг. Месяцы кошмара – всё без толку. Хорошо, сестра Кира не помнит: крохотная была, а Антону уже не забыть, как ни пытайся. Отец, великого ума человек, профессор и чародей-математик, затухал сперва незаметно, и вдруг прямо на глазах истончился, угас и, в конце концов, сдался. И вот прошлое дотянулось костлявой лапой до сегодняшнего дня.

– Наш мозг – механизм очень тонкой настройки. Правое полушарие, а конкретно пораженная опухолью островковая доля, lobus insularis, тесно связана с лимбической системой, а значит, влияет на социальные проявления: сочувствие, отождествление, мораль. Все наши эмоции рождаются здесь, и даже более того – самосознание. Наше «Я». Иными словами, этот участок мозга – и есть вы. Может, теперь начнете воспринимать мои слова всерьез?

Доктор сейчас напоминал учителя, выговаривающего неразумному ученику. Брови сдвинуты, очки сползли на кончик носа. Антон, удивленный такой переменой, кивнул в ответ, и Корсаков вновь стал мягким и немного печальным, словно скинул один белый халат и надел другой.