– Метастазы проникли в спинной мозг, легкие, печень. – Корсаков листал снимки, будто рекламный буклет. – С таким обширным поражением операция не имеет смысла. Кроме того, есть риск повреждения мозолистого тела, что скажется на ваших когнитивных способностях. Химиотерапия ударит по жизненно важным органам. Мы можем рискнуть, но… Хотите ли вы превратить оставшееся время в мучение?

Антон знал, что такое химия: рвота, потеря волос, постоянная усталость, будто весь день таскаешь рояли, и не поднять рук и ног, не обслужишь себя – по крайней мере, первое время. Дальше легче: реку нужно просто переплыть, а химию пережить. Только вот привкус тлена во рту никуда не денется.

Корсаков молчал, с профессиональным терпением расставлял паузы, чтобы обреченный герой мог привыкнуть к жернову на шее. На самом деле, понял Антон, врач не обременен состраданием – такое с ним случалось по молодости, но теперь всё давно отгремело, усохло, съежилось.

– Понимаю, вы сейчас в прострации. Отложите мысли по поводу диагноза на потом – сейчас вам нужно успокоиться. Всё, что я могу сделать, это предложить комфортное пребывание в лучшей палате и, конечно же, паллиативное лечение.

– Паллиативное, значит… – пробормотал Антон. – А вы знали, что слово «паллиативный» происходит от «паллий» – названия греческого плаща? Эту тряпку накидывали на плечи, чтобы придать благородный вид, и старцы-философы прикрывали им свои уродливые немощные тела.

Доктор поглядел исподлобья.

– Каков ваш ответ?

– Скажите прямо, сколько мне осталось?

Корсаков пару секунд молчал и забарабанил пальцами по столу с удвоенной силой.

– Нужно понаблюдать скорость распространения метастаз, но по моему опыту, в таких случаях времени мало… При самом плохом прогнозе – месяц-полтора.

Месяц? Кровь отхлынула вниз и остыла.

– Специальный уход может продлить жизнь. Не так надолго, как хотелось бы, но в таких случаях каждая минута на счету, согласны?

– Ничего не нужно, – сказал Антон и с неуместным смешком добавил: – Зато не придется ломать голову над стариковскими проблемами. Всё нормально, Алексей… как вас. Забыл. Я справлюсь.

Улыбка так и липла к лицу. Смех, бывало, нападал на него в детстве, караулил момент, как бандит за углом, и когда над Антоном угрожающе нависал взрослый, отчитывающий за провинность, щеки горели, но проклятый рот растягивался сам собой.

– В таком случае я мало чем могу помочь… – растерянно ответил Корсаков и вдруг заговорщицки понизил голос. – Впрочем, есть один препарат, но он пока не прошел клинических испытаний. Ко мне приходили люди, просили найти добровольцев из пациентов. Возможно, вы бы им подошли.

Антон вскинул глаза, пожалуй, слишком поспешно.

– Правда, мест уже нет, желающих было много, сами понимаете… Но я попробую что-нибудь для вас сделать, пообщаюсь с Борисом Шикановым.

– С Шикановым? Он дал мне свою визитку.

– Прекрасно! Вот вы и позвоните, он очень отзывчивый человек.

На пороге Антон задал последний вопрос.

– Есть вероятность того, что вы ошибаетесь?

– Я бы на это не рассчитывал.

Антон вышел из клиники ходячим мертвецом, кем, впрочем, и являлся. Присел на ближайшую скамейку и наблюдал за воробьями, затеявшими потасовку из-за высохшей корки хлеба: вот птаха отгоняет другую ударом клюва, отщипывает невидимую кроху, отпрыгивает, примеривается и снова клюет. Тот, кто борется остервенело, получит больше, а значит, выживет.

Всплывали в памяти его победы: покалывающий страх перед каждым взломом и ни с чем не сравнимое удовольствие, когда ключ подходил к замку, а тайна открывала завесу. Он вдруг увидел себя со стороны: дни и ночи за монитором, согнув спину, забыв о голоде и сне, – и это была его жизнь?

Антон скользнул взглядом по корпусам клиники. За кованой оградой у одного из них сидел человек в инвалидном кресле: волос нет, медицинскую маску сдвинул под подбородок.

Ноги сами вынесли его за ворота. Человек обернулся, заслышав шаги. Мальчишка еще, лет пятнадцати.

Детское онкологическое отделение.

В пятнадцать демоны Антона были намного мельче: школьные задиры да бурлящий тестостерон. Потом его нашел Тайлер, и всё это перестало иметь значение… Паренек же бился насмерть, и, даст бог, когда-нибудь победит. Лицо его было не бледным даже – бесцветным. Волосы всё же имелись: едва заметный пушок задорно топорщился на макушке, голова-киви. Антон молча дивился: улыбка у мальчишки счастливая. Сквозь облачную завесу пробивалось солнце и окрашивало мир в золото. Мальчик поднял лицо к небу и щурился, будто кот у теплой печи, и сказал:

– Хороший день.

– Кому как. Ты почему здесь один? – спросил Антон.

Пацаненок наконец повернул голову к собеседнику.

– Мама забирает вещи из палаты. Еду домой.

Антон готов поклясться, что луч света, пройдясь по ступеням крыльца, будто нарочно задержался на мальчике.

– Лечение помогло?

– Ну как сказать, – помрачнел тот. – Не хотелось бы еще раз сюда не загреметь. Говорят, бывают рецидивы.

Он глубоко вдохнул пряный сентябрьский воздух.

– Полгода не выходил. Когда сюда привезли, еще снег не весь стаял.

Шесть месяцев на больничной койке – тяжело, наверное, но Антону не дано знать. У него не было столько времени.

– Я Игорь, кстати. Игорь Грачев, острый лимфобластный лейкоз, – представился пацаненок.

– Антон, – он протянул руку и поразился, насколько мальчишеская ладонь тощая и хрупкая, будто птичья лапка. – Как там вообще? – он кивнул на темные окна корпуса.

– Дома лучше, – улыбнулся Игорь. – Кормят невкусно, в палате всё чужое. Обычная больница, иногда клоуны приходят, артисты, но мне на них… сами понимаете. Пусть младшие смотрят. Там ты ничем не отличаешься от других – просто пациент: ни лучше, ни хуже остальных. Но это правильно: привязываться вообще вредно. Если твой друг не справится, и ты его потеряешь, что будешь делать?

Антон достал сигарету.

– В жизни ведь тоже так, – продолжил Игорь, – но, знаете, я бы рискнул. Теперь-то есть шанс. Найду кого-нибудь, кого не захочу потерять, в этом, наверное, и смысл… У меня пока даже девчонки не было. Вам-то повезло: наверное, жена, дети.

Антон покачал головой: что еще тут ответишь?

– Ну девушка хотя бы?

– Постоянной нет. Я не влюбляюсь.

– Отчего так?

– Женщины тянут на дно, а не к звездам, уж поверь. Они как ящерицы: греют об тебя шкуру, а сами холодные. В итоге остаешься с дохлым обрубком и испорченной психикой.

– Не понял метафоры…

– Дохлый обрубок? Это твое самоуважение.

– Ну вы даете, дядь, – Игорь фыркнул и залился таким заразительным смехом, что Антон шутливо развел руками и засмеялся в ответ. Благодаря светлому пацану, он на несколько счастливых секунд перестал оплакивать свою участь.

– Игорь?

На вершине лестницы возникла растрепанная женщина с туго набитыми пакетами под мышками.

– За мной пришли. – Игорь ловким движением рук повернул кресло к матери. Та, бросив на Антона тревожный взгляд, свалила пакеты на сыновьи колени и толкнула коляску к выходу.

Антон.

Ночь снова прошла без сна. Дым коптил легкие; когда телу не хватит кислорода, станет легче. Тогда этот кошмар закончится.

Антон скучал по зелью. Хотелось либо напиться, либо забыться чем-нибудь до беспамятства, но слишком глупо так тратить отпущенные крохи времени.

Он пробил Корсакова – лучший онколог в городе, один из лучших в стране, целый консилиум собирался и подтвердил, что дело дрянь. Но идти на поклон к тому, кого кинул на деньги? Так себе перспектива.

Мелькали перед глазами ноги в начищенных ботинках и туфлях на каблуках. Антон курил на ступенях, и соседи обходили его по широкой дуге. Он выпал из их стерильного лакшери-поля: из мерсов с открытым верхом, лабутенов и атриумов с подогревом. Он теперь меченный смертью, а костлявой нет места в доме класса люкс.