– Видишь, я мог бы убить тебя, но не убил.

– Спасибо, ваше благородие!

– Поклянись Господом нашим, что будешь верой и правдой служить мне, и я оставлю тебе жизнь!

Не знаю, что творилось в душе казака, только слезы вдруг покатились из его глаз. Северьян, встал на колени и торжественно произнес слова клятвы, истово перекрестившись.

– Теперь ты будешь делать все, что прикажу.

– Буду, ваше благородие!

– Ужели веришь ты его слову? – тихо спросил меня майор, когда мы вышли из сарая.

– Верю! Я хорошо знаю подобный тип людей. Они бывают преданны тем, кто их победил и заставил признать свое превосходство.

И мне вдруг вспомнился бравый сержант Ксавье Поклен.

– Воля твоя, но допрежь дела, пусть посидит у меня под замком, – решил Заблудов. Он протянул мне руку, прощаясь, и я ощутил в его рукопожатии расположение, которого ранее не ощущал.

Село Иваньковское раскинулось в яру между двумя холмами на берегу небольшой речушки. В зимнюю пору она была покрыта толстым слоем льда, в котором то там, то тут темнели пробитые во льду дыры – проруби. Дворов в селе было с два десятка, они стояли по обе стороны дороги. Немного поодаль, на пригорке, притулилась небольшая деревянная церковь с колоколенкой, за которой виднелось занесенное снегом кладбище.

Ранее проживали в Иваньковском государственные крестьяне, переведенные на поселение в эти суровые края еще в тридцатые годы с началом строительства яицкой защитной черты. Земли у здешних земледельцев было столько, что один надел в десять раз превышал клочок французского сельского обывателя. Другое дело, что скудная почва и неблагоприятный климат сводили это преимущество к нулю. Лет двадцать назад всю окрестную землю и само село с его обитателями императрица Елизавета подарила одному отличившемуся дворянину. Подобные пожертвования во времена царствования дочери Петра Великого были частыми, да и в наши дни не редкость. Дворянин побывал в селе лишь дважды. Первый раз в тот год как получил имение. Он представил им управителя, назначил сумму оброка и, пригрозив расправой нерадивым, отбыл восвояси. Второй раз, когда поменял управляющего. В это лихое время бунт по соседству ширился и рос, и в селе было тихо как перед бурей. Бунтовщики пока сюда не добрались. Войска же проходили мимо, не останавливаясь даже на кратковременный отдых, потому что село располагалось далеко от тракта. Зимой русский крестьянин не занят постоянной работой, лишь готовится к весне, чинит инвентарь к будущей пахоте, да ходит на охоту, всякий прибыток семье на пользу. Потому большая часть мужчин подрядилась возить на своих санях припасы для армии, дома оставались в основном женщины, старики и дети.

       Наш маленький отряд появился в селе к вечеру, едва-едва засветились огоньки в окошках, притаившихся в снегу изб. Когда мы, спустившись в яр, въехали попарно на пустынную улицу, своим громким неугомонным лаем встречали нас одни собаки. Люди, несмотря на производимый нами шум, сидели по своим домам, не высовывая на улицу даже нос. Помещичий дом находился за селом и фасадом был обращен к дороге. Обнесенный высоким и крепким частоколом, он своим видом издали напоминал здешние крепости. Наш отряд гуськом пресек узкий деревянный мостик через ручей и приблизился к воротам. Я ехал впереди, как и подобает командиру, на своем Алезане, ходившим теперь под казачьим седлом. На мне был длинный синего цвета кафтан, носивший название чекменя, туго перетянутый в талии красным кушаком. В таком экзотическом виде, да еще с отросшей за дни пути щетиной, я выглядел настоящим казаком. Ради маскарада мне даже пришлось укоротить свои волосы и подстричь их на казачий манер. Северьян, всячески подчеркивающий готовность услужить мне, держался рядом, словно верный оруженосец. Полностью я ему пока не доверял, но делал вид, что уверен в его преданности. Тем не менее, заткнутые за мой пояс пистолеты были всегда заряжены, и я проверял их каждый день. Я прекрасно понимал, что стоит Гущину переметнуться на сторону мятежников, как вся наша операция пойдет коту под хвост. Однако риск есть риск. Без него в этом деле было никак. Я не мог не понимать, что вся наша операция была подготовлена, как говорят русские «на живую нитку», и достаточно малейшей оплошности, чтобы ее похоронить. И дело было не только в Северьяне, которому сказали, что от него зависит жизнь его командира Василия Егорьева. Наши казаки были с Дона, и раскусить их происхождение для Мокишева, жившего среди яицких казаков порядочное время, не составляло труда. И мы с Заблудовым решили этот факт не скрывать, а наоборот подчеркнуть, что взять их на дело было желанием самого Пугачева.

Путешествие в Самарскую губернию заняло у нас два дня пути, и, похоже, мы добрались до конечной его цели. Ехали мы долго, потому что Гущин, вел нас тем же путем, каким хотел сюда добраться Егорьев, обходя армейские гарнизоны и заставы. А вот Заблудов, наоборот, двигался прямо и раньше нас оказался в Сычовке, где решил обосноваться. Это была деревня в двенадцати верстах от Иваньковского.

Ворота усадьбы оказались на запоре, а во дворе глухо и зло залаяли псы, явно покрупнее деревенских «кабыздохов». Когда по мощным доскам ворот застучали рукояти плетей, из дома вышли люди.

– Кто там колобродит, на ночь глядя? – строго спросил чей-то низкий бас.

Я подтолкнул Гущина в спину, и тот крикнул:

– Свои, Богдан, свои, открывай!

– Свои по домам сидят, а не бродят ночами, да не пугают добрых людей, – бас на секунду замолчал и затем спросил. – Откуда меня знаешь?

– Аль по голосу не признал? – надсаживаясь, крикнул Гущин.

– Никак, Северьян?! – радостно изумился бас. – Вот так встреча! Ну, чего встали, отворяйте, ироды! – рыкнул он, обращаясь к своим спутникам, и ворота раздались в стороны, пропуская нас во двор. Там было темно, светились лишь несколько окон на первом из двух этажей дома. Они освещали небольшую часть двора и широкое крыльцо. Конюшня и другие постройки в глубине двора были скрыты в темноте.

С обоих сторон от ворот рвались с цепей огромные лохматые псы, захлебываясь в лае и давясь слюной. Перед крыльцом стоял кряжистый мужчина лет пятидесяти с длинными вислыми усами в накинутой на плечи шубе и с фонарем в руке. Он протяжно и зычно отдавал приказания четырем бородатым мужикам, суетливо и бестолково метавшимся по двору. Наконец, все успокоилось. Замолкли собаки, уведены были в конюшню кони, и мы были препровождены в дом. За двойными тяжелыми дубовыми дверями находился просторный вестибюль также слабо освещенный, Во мраке терялись очертания лестницы на второй этаж и сундуки по углам. На них мы положили шапки и оружие. Управитель, заметно припадающий на левую ногу при ходьбе, обнялся с Северьяном, по русскому обычаю трижды поцеловавшись с ним. И после спросил:

– Ну, рассказывай, что за люди с тобой? Куда путь держите?

Взгляд его был цепким и настороженным. Я стоял за спиной управителя и, как бы невзначай, дотронулся до лба рукой. То был знак остальным моим казакам быть наготове. Теперь многое зависело от Гущина.

– Люди, что со мной – все казаки добрые, служим вместе, – сказал Северьян. – Откуда и куда мы путь держим, про то опосля поговорим.

Тут он подмигнул хозяину. Но того что-то смутило.

– Так-то, оно так, да время ныне не простое, надобно знать, кого привечаешь, за кого ответ держать придется, коли что.

Северьян собрался было ответить, но я, сейчас же, перебил его:

– Не хорошо, сударь, гостей расспрашивать, даже не дав с дороги отдохнуть. По русскому обычаю надобно сначала накормить и обогреть.

– Это кто же такой поучать меня вздумал? – изумился управитель, так его поразили мои слова и акцент.

– Поляк это, зовут Казимир, с нами он, – ответил Северьян.

Не знаю, удовлетворил ли управителя такой ответ, или он просто сделал вид, но допрос закончился.

– И то, правда, негоже знакомца и его приятелей в сенцах держать. Айда в горницу.