Несмотря на отведенные ему пятнадцать (из двадцати восьми) глав Деяний и на четырнадцать приписываемых ему Посланий,[684] у нас имеются лишь отрывочные сведения о жизни, апостольском служении и взглядах ап. Павла. Свое глубоко личное толкование Евангелия он излагал устно, каждый раз, вероятно, сообразуясь с аудиторией и приспосабливая свою проповедь к верующим и неверующим. Послания не являются главами некоего систематизированного трактата. Они развивают, разъясняют, уточняют некоторые вопросы теоретического или практического характера; положения, тщательно разработанные в его учении, тем не менее, не всегда правильно воспринимались общиной, а решения проблем, как их понимал Павел, нередко подвергались критике, а то и вовсе отвергались другими проповедниками. Следует, правда, сразу же добавить, что Послания представляют собой наиболее древний и важный документ первохристианской Церкви; они отражают серьёзные кризисные явления в нарождающемся христианстве, а также творческую смелость первого христианского богослова.

Богословие и kerygma ап. Павла являются результатом экстатического опыта, пережитого им по дороге в Дамаск. С одной стороны, он признал в Воскресшем[685] Мессию, Сына, посланного Самим Богом, дабы избавить людей от греха и смерти. С другой — его обращение устанавливает мистическую связь с Христом. Павел уподобляет свой собственный опыт распятию (Гал 2: 19): он отныне обладает "умом Господним Христовым" (1Кор 2:16) или "Духом Божиим" (7:40). Он смело заявляет: "Христос (ли) говорит во мне!" (2Кор 13:3; Рим 15:18). Он дает понять, что был восхищен "до третьего неба" и получил от Господа «откровения» (2Кор 12:1–4). эти "знамения и чудеса" даны были ему Духом Божиим, "чтобы покорить язычников вере" (Рим. 15:18). Несмотря на свой исключительный опыт, Павел не оговаривает для себя никаких особых привилегий. Таинством крещения каждый верующий совершает мистическое соединение со Христом: "крестившись во Христа Иисуса, в смерть Его крестились", и "погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни" (Рим 6:3–4). Через крещение христианин "облекся во Христа" (2 Кор 5:17); стал членом мистического тела. Крестившись одним духом, "крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом" (1Кор 12:13).

Смерть и воскресение через обряд погружения в воду представляют собой хорошо известный мифо-ритуальный сценарий, связанный с повсеместно засвидетельствованной акватической символикой.[686] Но ап. Павел связывает таинство крещения с недавним историческим событием: смертью u воскресением Иисуса Христа. Кроме того, крещение не только дарует верующему новую жизнь, но и завершает его становление как члена мистического тела Христова. Такой подход для традиционного иудаизма казался неприемлемым. С другой стороны, в нем было нечто, отличное от типичных для того времени практик крещения, например, от ессейских. У ессеев многочисленные омовения осмыслялись как ритуалы очищения (см. § 223). Иудаизму также чуждо таинство Евхаристии. И крещение, и Евхаристия делают верующего членом мистического Христова тела, Церкви. Причащаясь Святым дарам, он причащается телу и крови Господа (1Кор 10:16–17; ср. 11:27–29). Для ап. Павла спасение равнозначно мистическому отождествлению с Христом. Имеющие веру имеют в себе Иисуса Христа (2Кор 13:15). Искупление совершилось как бескорыстный дар Божий, который есть воплощение, смерть и воскресение Иисуса Христа.

Огромное значение благодати в учении ап. Павла (Рим 3:24; 6:14, 23; и т. д.) объясняется, по-видимому, его личным опытом: вопреки его мыслям и делам (ведь он одобрял побиение Стефана камнями!) Бог даровал ему спасение. для иудея, стало быть, бесполезно следовать ритуальным и нравственным предписаниям Торы: человек сам по себе не может обрести спасения. По сути, установив Закон, человек осознал грех; человек не ведал, грешен он или нет, пока он не узнал Закон (Рим 7:7 и сл.). Быть послушным закону значит быть "порабощенным вещественным началам мира" (Гал 4:3). Отсюда же следует, что "все, утверждающиеся на делах закона, находятся под клятвою" (Гал 3:10). Язычники же, если даже и могут познать Бога через "рассматривание творений видимых", то, "называя себя мудрыми, обезумели" и погрязли в идолопоклонстве, источнике блуда и мерзостей (Рим 1:20–32). Другими словами, и для иудеев, и для язычников искупление совершается лишь в вере и таинствах. Спасение есть бескорыстный дар Бога; "жизнь вечная во Иисусе Христе, Господе нашем" (Рим 6:23).[687]

Такое богословие неминуемо должно было поставить Апостола в оппозицию по отношению к иерусалимским иудео-христианам. Последние требовали подвергать обрезанию новообращенных из язычников и запрещали им присутствовать на совместных трапезах и при совершении Евхаристии. Конфликт между двумя собравшимися в Иерусалиме партиями завершился компромиссом, о чем ап. Павел (Гал 2:7-10) и Деяния (15) дают противоречивые сведения. Новообращенные из язычников увещевались только "воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда" (Деян 15:29). Вполне возможно, что это решение было принято в отсутствие Павла. Конечно, Апостол язычников воспротивился бы, так как речь шла отчасти об иудейских запретах.[688] В любом случае, собрание в Иерусалиме подтвердило неожиданный успех распространения христианства в среде язычников: успех, контрастирующий с полупоражением в Палестине.

Между тем ап. Павел столкнулся и с серьезными трудностями, угрожавшими церквям и созданным его руками общинам. В Коринфе верующие страстно желали стяжания духовных даров или «харизм» от Святого Духа. Речь здесь идет, по сути, о религиозной практике, достаточно распространенной в эллинистическом мире: поиск enthusiasmos. «Харизмы» заключались в даре исцеления, чудотворения, пророчества, говорения на разных языках, их истолкования и т. д. (1Кор 12:4 и сл.). Впав в исступление от открывшихся возможностей, некоторые из адептов решили, что уже снискали дух и, таким образом, свободу; отныне, думали они, все им позволительно (1Кор 6:12), вплоть до совокупления с блудницею (6:15–16)33. Павел напоминает им, что тела их "суть члены Христовы" (6: 15). Кроме того, он устанавливает иерархию харизм: самая главная апостольская, за ней — пророческая, на третьем месте — духовный дар дидаскала, или учителя (12:28; ср. 14:1–5). Не осуждая стремления к стяжению духовных даров, Апостол добавляет по этому поводу: "я покажу вам путь еще превосходнейший" (12:31). Далее идет гимн любви, одна из вершин павлинистского богословия: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто" и т. д. (13:1-13).

Скорее всего, Павел допускал стремление к харизматическим дарам в силу того, что понимал необходимость перевода евангельского послания на религиозный язык, понятный в эллинистических кругах. Как никто другой, он понимал, что проповедь "Христа распятого" — ("для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие" (1Кор 1:23). Вера в воскресение во плоти, которую разделяло большинство иудеев, казалась грекам, которых интересовало лишь бессмертие души, безумием.[689]

Не менее непостижимым казалось упование на эсхатологическое обновление мира; ведь греки, напротив, были озабочены тем, чтобы найти верный способ освободиться от материального. Апостол пытается приспособиться к этим бьющим представлениям: чем глубже он проникает в эллинистические круги, тем меньше говорит об эсхатологических чаяниях. Кроме того, он вводит в свою проповедь много нового. Он не только щедро использует греческие религиозные термины (gnosis, mysterion, sophia, kyrios, soter), но и усваивает некоторые понятия, одинаково чуждые как иудаизму, так и раннему христианству. Так, например, Апостол заимствует одно из основоположений гностицизма — дуалистическую идею "душевного человека",стоящего на более низкой ступени и противопоставляемого "человеку духовному".[690] Христианин старается совлечь с себя плотского человека, стать существом духовным (pneumatikоs). Другая дуалистическая черта: противопоставить Бога миру, отныне управляемому "властями века" (1Кор 2:8), иначе говоря, "вещественными началами" (Гал 4:3,9). Однако богословие Павла остается в основе своей библейским. Он отвергает отстаиваемое гностиками различие между Господом Богом и Искупителем, и злым демиургом, ответственным за творение. В космосе правит злое начало, как следствие грехопадения человека, но искупление равнозначно второму творению, и мир восстановит в будущем свое первозданное совершенство.