– Ах! – вскрикнула Фро. Склоняясь над пяльцами. – Я бы не смогла выдержать этого концерта больше получаса, но тетя – совсем другое дело.

Она оказалась права. Агафоклея Алексеевна невозмутимо восседала в гостиной, попивая утренний кофе со свежеиспеченными ватрушками. Вскоре к ней присоединился Михаил – девятый по счету сын, который проводил это лето в Шишкове по настоянию матери.

Госпожа Маркова, как всегда категорично, заявила своим отпрыскам:

– Не для того я вас нарожала, чтобы проводить время без мужчины в доме. Будьте добры, летом вместе со мной и девочками – в Шишково. Хоть все разом, хоть по очереди.

Михаил лениво потянулся и, наливая себе кофе в фарфоровую чашечку, поинтересовался:

– Анета воет?

Мать кивнула головой, цепляя ещё одну ватрушку тонкими пальцами.

– Слышал, как вы её ругали, – сын вытянул длинные ноги, перегородив при этом чуть не половину комнаты. – Вы в самом деле, maman, собираетесь сосватать Тригорского?

– Чем плох? Будет генеральшей, а 52 года для мужчины – не возраст.

– Да он – грубая скотина, maman. Не далее, как вчера при мне хлестал девку по щекам, а она при этом держала уринник, в который он мочился. Вы думаете, наша Анета сможет смириться с подобным поведением? С её характером такой брак обречен на неудачу. Генералу пташку бы потише, побезобидней. Ему больше подошла бы Фро, ей Богу!

– Мишель, не называй сестру этим глупым именем, – мадам сухо поджала губы.

– А как мне её называть? С её именем – язык сломаешь.

– У меня имя тоже нескладное, – холодно напомнила Агафоклея Алексеевна.

Мишель весело рассмеялся:

– Вас я могу называть – maman. Вы сами называете её Зизи, – памятуя сестру, продолжил Марков. – Вообще непонятно, откуда взялось это имя.

Мать улыбнулась нежно. Её лицо, изборожденное морщинами, осветилось лаской.

– Когда я впервые увидела её, она лежала среди кучи маленьких подушечек, покрытая пологом из брюссельских кружев и тихо плакала. Неслышно, почти как муха: «З-и, з-и».

– Аскольд и Феофан называли её Евой, – имея в виду старших братьев-близнецов, продолжил свою мысль Михаил. – А мы с Аннетой называем её – Фро. Её имя, maman, дает простор воображению. Разве это не прекрасно?

Его гипотетический вопрос остался без внимания, Агафоклея Алексеевна уткнулась в вазочку с вишневым вареньем и замолчала, перекатывая косточки во рту. Госпожа Маркова глубоко задумалась. Результатом мышления оказался решительный плевок объеденных ягод и темпераментная речь.

– Ты глуп, Мишель, ежели считаешь Зизи безвольной. В роду Виноградовых никогда не было трусов.

– Ах, маменька, значит, Фро – исключение. Вспомните её панический ужас перед нашим добрым чуланом.

Агафоклея Алексеевна поморщилась и, нехотя, ответила:

– Это Николай виноват, – она говорила о своем брате. – Когда Марья Антоновна так и не смогла оправиться от родов и померла, он заболел мозговой горячкой. Крик ребенка приводил его в возбуждение. Он велел относить девочку в темную комнату, совсем одну, и запрещал подходить к ней, пока не утихнет. Одному Богу известно, чем все это могло бы закончиться. Я приехала весьма кстати и забрала Зизи с собой. До сих пор не устаю благодарить Бога за то, что надоумил меня отправиться к брату, хотя сама была на сносях и собиралась произвести Неточку.

Она тяжело вздохнула, вспомнив заодно и свалившееся вскорости несчастье.

– В одном ты прав, Мишель. Устраивать судьбу Зизи предстоит мне. Ума не приложу, что можно будет сделать в этом отношении…. Приданого я дать ей не могу. А Николай сейчас снова в печали. Одному Богу известно сможет ли он стать прежним.

Госпожа Маркова поднялась и забегала нервными шажками вдоль вытянутых ног сына.

– Даже при благоприятном его состоянии у меня нет уверенности, что он захочет заняться обеспечением будущего своей дочери. Иногда мне кажется, Николай даже не помнит о её существовании.

– Маменька, успокойтесь, – видя, что мать не на шутку разволновалась, Мишель поднялся и обхватил её за плечи. – У Фро одиннадцать братьев, а у них множество неженатых друзей и знакомых. Неужели мы не найдем для нашей тихонькой, безобидной сестренки жениха?

– Мишель! – Агафоклея Алексеевна всплеснула руками. – Я пытаюсь объяснить: Зизи не обладает той добродетелью, что ты её щедро награждаешь. Тебя ввели в заблуждение её невиннохлопающие глазки и плавность в движениях. Она просто немного хитрее Анеты и не спешит проявить свой норов.

– Вы в этом уверены?

– О! Подумай, Мишель, в окружении целой оравы сорванцов могла ли вырасти хрупкая фиалка?

Михаил задумался, он почувствовал долю правды в словах матери. Но тут же милое личико сестры, озаренное нежной, какой-то робкой улыбкой и лучащийся счастьем взор предстали в его воображении.

– Ваши слова, maman, кажутся похожими на правду. И все же я сомневаюсь.

– Вот тебе, на тебе! – Агафоклея Алексеевна засмеялась. – Как ты думаешь, дорогой, где сейчас Зизи?

– Вышивает в своей комнате, как вы велели.

– Идем.

Мать решительно потянула сына за обшлаг сюртука. Они поднялись на второй этаж и осторожно приблизились к двери светлицы. Там царила тишина. Михаил Павлович усмехнулся – маменька ошиблась. Сейчас он откроет дверь и увидит печальную Фро. Мишель резко дернул створки и невольно попятился. Комната была пуста, лишь в распахнутое окно лились звуки летнего полдня.

Агафоклея Алексеевна прошествовала к окошку и задумчиво посмотрела вниз.

– Я так и не смогла узнать, как ей удается отсюда выбираться. Даже Дмитрий, самый отчаянный из моих тройняшек, не решался отсюда спрыгнуть.

 Мишель почувствовал себя одураченным и немедленно наполнился гневом.

– Уж в этом-то, маменька, я вам помогу разобраться. Причем, немедленно.

Он умчался легкой поступью, столь выгодно отличавшей всех Марковых при их атлетическом телосложении. Через мгновение Агафоклея Алексеевна услышала раскаты его несдерживаемого баса под сводами конюшни. Сын не обманул. Он притащил под окно к маменьке хлюпающего носом мальчишку. Михаил одной рукой держал за шкирку виноватого огольца, а в другой – легкую, узкую лесенку.

Итак, объяснялось все, действительно, просто.

– Степка! – госпожа Маркова чуть повысила свой не тихий голос. – Скажи Ивану, чтобы он тебя высек.

Вернувшись к матери, Михаил Павлович мрачно оповестил:

– Взяла Чалого и ускакала неизвестно куда. Без седла! Как простая крестьянка.

– Не драматизируй, крестьянка на лошади таких кровей – это нонсенс.

– Мaman! Почему вы не заперли её вместе с Анетой? Они всегда проказничают вместе.

– Потому, милый, – Агафоклея Алексеевна снисходительно улыбнулась, – что девочка боится темных помещений.

– Я вижу только один выход…. Нам нужно измыслить способ выдать Фро замуж.

– Вот и подумай, дорогой, что для этого нужно сделать.

– Как вы накажите Фро?

– Никак, – Агафоклея Алексеевна вновь улыбнулась. – Самое большое через час, Зизи будет у себя в комнате с прилежанием заниматься вышивкой. Я сделаю вид, что ничего не заметила.

– Господи, маменька, я не помню, чтобы вы были столь снисходительны ко мне или братьям.

– Девочек, мой милый, нужно лелеять.

– А как же Анета?

– Даю ей ещё полчаса для разрабатывания голосовых связок.

Бешкеков предался сну только утром. Всю ночь он гонял проигравшихся холопов купаться в Воскресенку.

Ночь была теплой, но бодрящая влага быстротечной речки и напитанный сыростью воздух, космами тумана выползавший из дремучего леса, раскинувшегося на несколько верст вокруг охотничьего домика, сделали свое дело: Прошка и Пафнутий не могли свести зуб на зуб. И когда заслышали храп графа, прикорнувшего прямо за столом среди рассыпавшихся карт, облегченно вздохнули.

– Помрет он. Долго не протянет, – зло сплюнув на пол, прошептал Пафнутий.

– Типун тебе на язык, анахфема, – заругался Прохор. – Молодой он еще, двадцатипяти годков отроду.