– Зизи опять бодрствует.

– Не спит, матушка, – подтвердила Настя. – Третью ночь не спит.

Они обеспокоено воззрились на темный силуэт девушки, неясно различимый сквозь ткань от комаров.

– Доктор сказал – нервная усталость, испуг… – бормотала тетушка в размышлении, но слова её звучали пусто, как будто не имели никакого значения.

Настасья, прекрасно знавшая свою барыню, пододвинулась поближе и склонила голову к самым хозяйкиным устам. Она не ошиблась.

– Я боюсь, Настя, – жарко выдохнула Агафоклея Алексеевна. – Николай-то тоже сперва не спал неделями, а потом припадки начались. Боюсь за Зизи.

Вот теперь госпожа Маркова владела живой речью. Она сверлила прислугу лихорадочным взглядом, забыв о болях в коленях и не замечая, что целебный напиток льётся из наклоненной кружки прямо на постель.

– Доктор сказал – отдых, спокойная обстановка, – пробормотала девка, отбирая кружку из худеньких ладоней.

Агафоклея Алексеевна замерла, превращаясь в статую с вытаращенными глазами, потом глубоко вздохнула и произнесла громко:

– Дурак – твой доктор. Жалостное сюсюканье никогда не приносило пользы Виноградовым. Мне бы это раньше понять. Глядишь, и Коленька был бы здоров. Начинай завтра собираться, Настя. Для Зизи полезней будет хорошее веселье, хорошие танцы и хорошие кавалеры.

– Куда ж поедем?

Настасья в душе сомневалась в действенности такого лечения, но слова барыни её обрадовали. Девка сама искала повод предложить хозяйке что-то подобное. Правда, двигали Настасьей вполне практические соображения. Она была уверена, что Ефроксию Николаевну надо немедленно выдать замуж, чтобы прикрыть позор, пока он не обнаружился. Целых два дня девка ломала голову, как предложить барыне, не выдав тайну Фро. И уж, было, совсем решила чистосердечно признаться, а тут – вон как все хорошо обернулось. Благодаря доктору, а скорее, вопреки ему – ну да все равно!

– Поедем в Коломну. Татьяна Юрьевна сейчас там. Она большая затейница по части развлечений, скучать не любит. Мишель говорит, там собралось вполне приличное общество.

Известие о неожиданном отъезде привело Анету в восторг. Она щебетала без умолку, как сорока и норовила везде помочь, создавая ужасную суматоху.

Неважно чувствовавшая себя после бессонной ночи, Агафоклея Алексеевна не выдержала и взмолилась:

– Нета, душечка, съездили бы к Лунгиным. Повидались с Софочкой.

– О-о! – Анета враз загорелась новой идеей. – Можно мы пригласим её с собой в Коломну?

– Конечно.

– Превосходно! – девушка побежала резвой козочкой по ступеням, и её звонкий голосок жизнерадостно зазвенел, наполняя собой весь второй этаж дома. – Мишель! Мишенька!

Агафоклея Алексеевна весело улыбнулась, услышав протестующее бормотание сына. Мишель явно не изъявлял желания к утренним визитам.

– Слава Богу, теперь можно спокойно собраться, – она не сомневалась в способностях Анеты добиваться желаемого.

И впрямь, вскоре Михаил Павлович спустился в гостиную изыскано одетым, блистая белым кружевом сорочки.

– Мaman, мы решили поехать в коляске. Вряд ли Фро захочет скакать верхом.

– Мишенька, не торопитесь от Лунгиных, – рассеянно попросила Агафоклея Алексеевна. – Хлопот у меня много, девочки будут только под ногами мешаться, – и тут же забыла про сына, поворачиваясь к Настасье, – Поди, отправь Степана к Вавиловым. Пускай сей час же едет. Пусть скажет: скоро приедем. Да пусть там останется, поможет. С людишками-то у них плоховато.

Вавиловы были дальними родственниками покойного Павла Петровича. Давно обедневшие, они жили в своем большом доме в Коломне милостью госпожи Марковой. Агафоклея Алексеевна, памятуя, что муж её всегда был к старикам добр, выкупила заложенный дом и несколько человек челяди для супругов, чьи дети сгинули в водовороте жизни безо всякого следа.

Самсон и Рафаэлла Вавиловы сами не знали, куда подевались их двое сыновей и дочь. Слухов было много, по большей части самых невероятных. Агафоклея Алексеевна склонна была верить тому, что Иван и Игорь, так звали братьев-близнецов Вавиловых, запили горькую и опустились на самое дно общества. А вот куда подевалась Алина? Барышня воспитанная, чинная с хорошим голоском и кругленьким задорным личиком.

Однажды ранним весенним утром она покинула своих родителей, оставив на столе записку всего с одним словом, написанным большими печатными буквами поперек листа. «СКУШНО». Поговаривали, что виной тому заезжий поручик, красавец с черными усами и синими, как омут очами. Ухнула бедная, глупая Алина в их бездонную глыбь – и пропала.

Госпожа Маркова помогла отчаявшимся старикам, но, как женщина практичная, имеющая целую ораву детей, не могла себе позволить содержать еще один дом, в придачу со стариками. О чем она и оповестила супругов со свойственной ей прямотой.

– Самсон, вот тебе закладная на дом, кухарка, горничная и кучер, а уж как дальше жить – решай сам.

Вавиловым ничего не оставалось, как сдавать большую часть дома в наем, поделив просторные горницы перегородками на комнатки поменьше. Вначале, дело было больше смешным, чем полезным. Агафоклее Алексеевне многие тыкали в глаза, что родственники её занялись грязным делом, пороча дворянскую кровь. На что госпожа Маркова отвечала:

– Вы полагаете? А я так думаю: ежели в Москве такое совершить, чай, прибыли поболее будет, чем в Коломне.

Придерживаясь мнения, что «грязных» денег не бывает, а честь дворянскую на хлеб не намажешь, она поддерживала начинания стариков безоговорочно, и вскорости все благополучно утряслось и забылось. Вавиловы потихоньку обзавелись жильцами, испортив всю коммерцию ближайшей гостинице. Особенно оживленно становилось в городе, а стало быть, и у Вавиловых, когда приезжала княгиня Татьяна Юрьевна Бардина. Женщина не старая, рано овдовевшая, она превращала провинциальную жизнь в яркое, светское мероприятие.

Агафоклея Алексеевна справедливо полагала, что родственники найдут место для девочек и неё самой.

Фро встретила восторженный лепет Анеты со странным чувством. Вроде бы, она должна была радоваться предстоящим развлечениям; сперва она тоже весело ойкнула, но ту же взглянула на себя издали, как будто еще одна Фро сидела неподалеку и с застоявшейся желчью в душе поглядывала на ту, другую с презрительным снисхождением. Девушка растерялась и, пожалуй, немного испугалась. Не смотря на охраняемую строго тайну, она кое-что слышала о своем отце, которого и не помнила вовсе. Но мысль, что ей предстоит превратиться в дурочку, в такую, например, как блаженная Ольга, в грязную ладошку которой Фро всегда на Пасху вкладывала золотой, показалась глупой. Она громко рассмеялась, отметая свои страхи и сомнения.

Тетя хочет, чтоб она повеселилась? Прекрасно! Разве не о том мечтает сама Фро?

К Лунгиным Ефроксия собиралась уже почти в таком же восторге, что и Анета. Они перекликались о том, как им будет весело втроем в Коломне, не особо торопясь с туалетом, пока Михаил Павлович не постучал им в дверь и не сказал, что через 5 минут облачится в свой любимый халат и предастся блаженному безделью. Пришлось быстренько надеть розовые с малиновой отделкой платья, почти одинаковые по крою, и быстро бежать к коляске. Мишель, хоть и добр, но слов на ветер не бросает.

Михаил встретил сестер хмурым взглядом, хотя бычился больше по-обязанности. Барышни показались ему юными и прекрасными. Как на таких сердиться?

Анета прижалась розовой щечкой к плечу брата и весело пробормотала сквозь бивший из груди смех:

– Полно, Мишенька, не сердись.

Мишель вздохнул и повернулся к кузине. Слова, готовые выйти наружу, застряли у него в горле. Его как будто пронзило молнией. Темно-синие, почти черные – цвета созревшей смородины очи встретили его взгляд, затягивая и мешая мыслить. Никогда еще Марков так остро не ощущал над собой власть женского очарования. Он суетливо дернулся и нарочито громко рассмеялся, стараясь скрыть сумятицу своих чувств.