— Тшш, мой милый друг! Спокойно. Не повышай на меня голос. И потом, здесь так не принято. Хочешь быть услышанным — тише говори. Я рассуждаю здраво. Ты подготовил договор, по которому фактически, Велихов, покупаешь своего будущего ребенка и принуждаешь его мать слушаться тебя и быть во всем покорной. Все-все указал, все права, обязанности, даже форс-мажор не упустил. Только что параметры и габариты ее фигуры не представил. Так ведь не делается, Гриша. Это грубо и весьма самонадеянно. Родители не должны быть вместе из-за детей! Подчеркиваю, совместное проживание, пусть и без штампа в паспорте, «из-за» заканчивается откровенным крахом и невосполнимым горем двух людей.
— А как тогда? Трахать суку с закрытыми глазами и позволить ей уйти с моим ребенком, потому что она живая, а я толстокожий член? Я все перенесу! Мне типа похрен!
— Тихо-тихо, Гриша. Я догадываюсь, почему ты так заводишься. Не стоит проецировать то, что произошло с тобой на то, что, возможно, будет с вами. Этим ты кромсаешь свой возможный шанс. И потом, есть гораздо проще вариант — не трогай эту женщину и ни на что не соглашайся.
Я ДЕНЬГИ ВЗЯЛ! Взял эти чертовы деньги! Надо было их в лицо Наташе швырнуть, а я, дурак, припрятал! Ты говоришь:
«Не трогай. Не ввязывайся. Не делай. Отойди в сторонку!».
Да я бы отошел… Но…
Мне очень жаль Черепашонка! Она в ту ночь скулила в спальне, словно побитая сволочным хозяином собака. Потом бродила по огромным щедро оплаченным квадратам, а я под дверью в спальню сторожил. Она пыталась даже соблазнять меня, но, видимо, не знает, как, и как мне нравится.
Наташа, стоя на коленях просила о ребенке, а я, тупой и толстокожий хрен, его ей пообещал!!!
Что со мной случилось? Это выгорание? А я на Шевцовой, словно жалкий студень, скис? Суворова говорит, что о чем-то там догадывается и даже что-то знает. Не уверен, что такое под силу давно не практикующему психологу. Пусть сейчас топорно о таком не привирает!
— Сомневаюсь! Ты не могла дотумкать, с кем я тебе изменяю, а тут включилось бабское чутье? Догадываешься и сразу что-то понимаешь? О! Какая все херня! Все! Пожалуй, долбаного психоанализа на меня достаточно сегодня. Боюсь, буду плохо спать, а мне еще потрахаться надо до заката солнца. Вдруг у живого человека овуляция, а я открытое окно возможностей упущу. В любом случае, Настя, спасибо за консультацию. Подскажи-ка мне, пожалуйста, как проехать к этим хрустальным мячикам?
Она внимательно рассматривает меня, затем прищуривает свои бабские глазенки и выплевывает очередную лабуду:
— Это все из-за отца, Велихов, и из-за твоего подвешенного положения в тот момент? Ведь твой отец ушел из семьи? Сразу, вернее, через несколько месяцев? Два-три? Я права? Ответь! Тогда, после гибели твоей сестры, Вероники. А ну смотри на меня! — она обхватывает меня за щеки и пытается поднять поникшую раскачивающуюся свинцовую голову. — Скрываешься! Ловко, Велихов. Ну-ну. Значит, я права. Итак, к чему все это? А? К тому что, ты сам по себе! Он ушел, потому что принял свое самостоятельное решение. Да! Оно заслуживает быть. Он сделал выбор сам, индивидуально, не под давлением…
— Он бросил нас и оставил мать без содержания! Ты сейчас оправдываешь эту мразь? Мне было девять лет, Насть. Только девять!
— Ты про алименты говоришь?
— Да на хрена сейчас мне его копейки! Я не нуждаюсь в выплатах, к тому же с покойника мне их стопроцентно на счет не переведут. Он был великолепный дорогой юрист! Тварь зажравшаяся, с маникюром грамотная сволочь! Знал, как обходить законы, через что мы с мамой только из-за его стараний не прошли. Она пыталась доказать мои права, как малолетнего ребенка, как его единственного сына, который отчаянно нуждался в мужской руке. Саша Велихов — адвокат, который семьи разводил, скрывал доходы у разбегающихся по сторонам супругов, знатно мутил воду и обездоливал и без того несчастных детей. Он точно так же поступил и с собственным ребенком…
— Я не знала… Ты об этом не говорил.
Прорвало, видимо! Теперь я не могу заткнуться, меня несет, как утлую лодчонку в идеальный шторм.
— Он пытался доказать, что я не его сын, что я нагулянный ребенок. Его смерть дочери, Ники, совсем не интересовала. Девочка виновата сама! Таков его вердикт. А я…
— Сколько ей было лет, Гриша?
— Тринадцать, Настя.
— Тише-тише, — она пытается взъерошить мои волосы, я не даюсь и филигранно уклоняюсь от нее.
— Ей было всего лишь тринадцать. Ребенок! Который вышел погулять и не вернулся. Бля-я-я-ядь! В двадцать первом веке надругаться над маленькой девчонкой.
Они изнасиловали мою сестричку вчетвером! Сволочи держали Нику в подвале нашего дома, пока ее разыскивал трое суток весь спальный район. У нее было небольшое психическое отклонение — сестра для своего возраста плохо контактировала с людьми. Всегда держалась особняком, играла сама с собой, мечтала, забравшись на абрикосовые деревья. В одиночестве сестре было хорошо и спокойно. Ей было… Всего тринадцать лет! Они воспользовались этим и увели ее вниз, где знатно пировали с ее хрупким телом…
Мне дело Веры не дают! Не дают ее чертово дело! А я ведь просто хочу знать… За что они так с маленьким ребенком? Так жестоко, кровожадно… Бесчеловечно! Зажравшиеся уроды восемнадцати, девятнадцати и двадцати трех лет…
— Гриша…
— Угу.
— Посмотри на меня, пожалуйста.
— Насть! — выразительно сглатываю, но глаз на нее все равно не поднимаю. — Я никогда не поступлю так с собственным ребенком! Он получит все! Мою фамилию…
— Гриша, пожалуйста, послушай.
— Отчество… Он станет моим наследником. Плевал я на желания его матери. Мой ребенок будет целиком моим!
Я подтягиваю плечи к ушам и сильно, до разводов, зажмуриваю свои глаза.
— Гриша!
— Пока! Я устал. Твоя терапия, если честно, до хрена изматывает. Суворова, отвали!
Разворачиваюсь и через весь огромный дом шурую на скорейший выход. Хочу убраться из этого идиллического жилья. Не выношу показуху! Почему-то кажется, что в доме у Суворовых именно сейчас царит тот самый показной уют.
— Послушай, — она настойчиво идет за мной. Похоже, даже догоняет. Я чеканю и расширяю шаг. А затем вдруг резко останавливаюсь и чувствую, как она встречается от неожиданности своим носом с моим хребтом.
— Передай мою игрушку сыну, Настя. Спасибо за консультацию, и еще… Я прошу тебя сохранить этот секрет! — прикрываю глаза и сильно разминаю шею. — Я ведь могу на тебя рассчитывать? Ты не проболтаешься?
— Нет!
— Оставишь в тайне? И даже Лёшеньке Смирнову? — знаю, что издевательски звучу.
Хотелось бы еще добавить, «тем более ему»!
— Да! Естественно. Без разговоров!
— Отойди, пожалуйста, и увеличь между нами расстояние, будь любезна, Настенька. А то твой муж заметит, как ты пашешь личиком мне спину, и неправильно поймет. А ты всего лишь используешь мою рубашку в качестве носового платка, я прав?
— Не показывай ей этот контракт, — не слушая меня, продолжает выдавать советы. — Это ошибка! Гриш…
— Она подпишет его, подпишет, подпишет. Я уверен! Ей ведь нужен малыш.
— Ни одна буква в том документе не удержит женщину, если она надумает сбежать. Она сможет, и ты ее не остановишь. Пожалуйста! Это «из-за» не притягивает двух людей, если между ними нет того самого притяжения. Поверь!
— Пусть только попробует. Хотя бы дернется в том направлении, — по-прежнему с закрытыми глазами оскаливаю зубы и злобно ржу. — Одна попытка будет стоить ох как дорого…
Дорого! Дорого! Заоблачно и колоссально! А не те жалкие пятьдесят штук…
— Добрый вечер, Григорий Александрович.
Не обращая внимания на расшаркивания и услужливый тон администратора «Замка», называю легкие три цифры:
— Два два пять. Там уже кто-то есть или…?
— Нет-нет. Но мы помним, что Вы ожидаете посетителя. Ему будет выдан ключ.
Киваю, как болван, и мягко улыбаюсь. Великолепно! Какой чудесный день! Еще раз благодарю вас за услужливость, мои любимые рабы! Я бы даже в книге отзывов и предложений о скромной безотказности красивый опус написал, если бы не адская усталость и огромное желание поспать.
